Китайские миллионы, стр. 1
А. Львов
Китайские миллионы
Подготовка текста и комментарии А. Шермана
I. На пути — Красавица в мантилье
«Tagasago Maru», большой пассажирский стимер японской компании «Мицу-Биши», со скоростью 11 узлов в час рассекал своей мощной грудью мутные желтые волны Печилийского залива, удаляясь от обагренной кровью зелени в открытое море, «Желтое море».
«Все здесь желто, — национальный, подлый цвет» с горечью думал Будимирский, мистер Найт тож, вторые сутки уже не выходивший из своей кабины, разглядывая свое пожелтевшее лицо в зеркало каюты.
Tour de force свой, как он назвал ряд совершенных им в Тян-Тзине преступлений, он выполнил с таким расчетом и хладнокровием, что ему позавидовали бы и блаженной памяти Рокамболь и сих дел мастера Лондона и Парижа, но не успел он в Таку взойти на борт «Тагасаго Мару», как напряженные нервы его сразу опустились, энергия иссякла, и тело ослабело; сегодня же он увидел в зеркало, какая желчь разлилась по его красивому лицу… Он вытянул правую руку и посмотрел на пальцы, — они дрожали…
«Точно с перепою» подумал Будимирский, «теперь меня подросток одолеет, а до Гон-Конга каких-нибудь четыре-пять дней только. Там мне нужны все мои силы… Упадок духа — это пустяки, все устроилось прекрасно, шито-крыто, я в полной безопасности, ибо Будимирский убит сестрою, и она скоро получит возмездие за это, конечно, не выдав истины, но я физически ослабел от этой перетряски и, потом, эта желтуха… Не спросить ли пароходного доктора! Да он японец, а вряд ли желтая раса считает желтуху болезнью…» улыбнулся авантюрист.
И ужин вчера и брекфэст сегодня утром, неизбежный в Тихом океане на всех стимерах бифштекс, ветчина с яйцами и крепкий чай ему подавали в каюту. Он не выходил на палубу еще и, кроме маленького юркого японца-лакея, никого еще не видел на пароходе.
Вчера и сегодня утром, проходя в уборную и назад по узенькому коридору, ему оба раза показалось, что из полутьмы какой-то кабины, из-за занавески, на него устремлена была пара черных, горящих, как уголья, глаз… Но Будимирский приписывал это своим расстроенным нервам. Он и сейчас вспомнил этот пытливый горящий взгляд, но только брезгливо передернул плечами.
«Довольно нервничать! Лучшее средство лечения, это — взять в руки себя, а на желтуху наплевать, мне не свататься» решил Будимирский и позвонил.
Появившемуся лакею он приказал принести каталог кают-компанейской библиотеки, а затем выбрал из каталога томик рассказов Киплинга, какой-то бульварный французский роман и оба тома Гессе Вартега «China und Japan».
«Мне в Гон-Конге придется, может быть неделю-другую прожить в ожидании французского парохода, — не на английском же мне ехать, — нужно познакомиться с этой восточной столицей Англии, которую мне пока избегать надо…»
Документ миссионера Найта был в полной исправности, Будимирский, как в детстве «Отче наш», знал всю жизнь Найта, все даты, имена всех родных и даже всех знакомых, но… мало ли что может случиться, всего не предвидишь, и Будимирский решил при первой же возможности сбросить с себя шкуру миссионера и пользоваться ею только при крайней необходимости. В подкладке его старого теплого жилета из замши — единственной вещи Будимирского, которого мистер Найт оставил себе, — зашиты были документы четырех никогда небывалых, но чрезвычайно удобных ему личностей, — документы, артистически сфабрикованные…
Как пользоваться ими — в голове его составлена была уже целая система, сложная, но безукоризненная.
Когда лакей принес ему книги, Будимирский, жалуясь ему на нездоровье, ловко расспросил его о составе общества пассажиров «Тагасаго Мару».
— О! Прекрасное, большое общество, и сэр очень теряет от несвоевременной болезни, лишающей его общения с избранными представителями всех стран и народов, перевозить которых имеет честь лучший стимер первого в Японии пароходного общества. Сэр не знает ничего о «Тагасаго Мару»? Но ведь это «Дельта», «Дельта» знаменитого американского общества «Nord Staar», которое мы разорили, купив у него затем все стимеры. О, сэр! «Мицу-Биши» теперь первое общество на Тихом океане, и мы колоссально теперь заработаем, у нас здесь нет соперников! — как горохом сыпал на довольно сносном английском языке маленький японец в куцей ливрее, белом переднике и перчатках.
— Вы интересуетесь обществом? — продолжал он, перебитый повторенными вопросами Будимирского. — Прекрасное общество. Человек двадцать из высшего общества Нагасаки, Токио и Иеддо, один даже граф, секретарь посольства, едущий в Гон-Конг, откуда он на английском стимере едет в Англию. Вы ведь, сэр, тоже на родину? Компаньоном вашим будет вместе с двумя английскими офицерами, — один из них ранен, другой болен, лихорадка мучит, и он лежит на вате, закутанный одеялами, несмотря на прекрасную погоду, Ах, сэр, полюбуйтесь сегодня закатом, — чудный будет, — солнце опять, как вчера, кровавое опустится в море крови… Замечательное явление, наблюдаемое во все время этой прекрасной войны. Почему прекрасной? Но ведь, кроме нас, никто от нее не выиграет, — ведь мы же теперь все поставляем и русским, и всем европейцам, и китайцам… Да, виноват, вы обществом интересуетесь… Французский монсиньор едет с двумя секретарями и женой, т. е. сестрою: у них ведь жен не полагается; еще французский коммерсант и больной офицер, двое русских, — не знаю из каких они; человек десять немцев, трое — с женами, очень толстыми, и… ваша соседка, — вы знаете, дамское отделение здесь рядом с вашей кабиной, за занавесью. Indeed! Великолепная особа… и довольно таинственная… Рекомендую, сэр, обратить вам на нее свое внимание не только как на женщину-красавицу, ибо вам брак разрешается, но и как на заблудшую овцу, ибо вы духовный пастырь… Впрочем, она очевидно католичка, из Португалии вероятно, если не из Макао, ибо едет она в Гон-Конг… Японец взглянул на часы.
— Прошу прощения, сэр! Сейчас lunch будет. Прикажете сюда подать?
— Да.
В ожидании lunch’a из двенадцати блюд восточно-английской кухни, щедро сдобренных кайенским перцем, начинающихся неизбежным бифштексом и кончающихся неизменным кэрри1, Будимирский углубился в чтение не Гессе Вартега, а «Les femmes galantes», и продолжал чтение вплоть до тех пор, пока не смерклось. Тогда он, нахлобучив широкополую шляпу и завернувшись в плащ, вышел на палубу.
У капитанского мостика группировалась «аристократия» пассажиров, несколько японцев, и здесь даже, на пароходе, в черных рединготах и излюбленных ими котелках; высокий англичанин, несомненно военный, с перевязанной рукой, пара шведов с женами рука об руку и с толстыми сигарами в зубах; громко болтавший на скверном английском языке француз и неопределенной национальности личность, судя по постановке ног и жестикуляции — моряк.
Будимирскому пришлось пройти около этой группы, беседовавшей о последних военных операциях Вальдерзее у Пекина, но эта беседа сразу оборвалась, когда «аристократы» увидели больного пассажира кабины № 23.
«Обо мне говорят» подумал Будимирский и направился на пустынный ют. Здесь в качалке лежал больной англичанин, да у самого борта, сидя на индийском кресле и свесившись головой к воде, виднелась стройная женская фигура, голова которой была накрыта испанской черной кружевной мантильей.
Будимирский уселся у противоположного борта — ни женщина в мантилье, ни больной не обратили на него внимания — и стал смотреть в сторону запада, подернутого кровавым следом после заката.
Перед ним, как реальная, встала было картина убийства Прокофьева, но он стряхнул с себя эту галлюцинацию, отыскал на борте пуговку звонка, приказал подать себе черного кофе с коньяком и предался сладким мечтам, потягивая коньяк и куря сигару.
Ему было о чем помечтать, — а безмятежная морская гладь кругом и легкое вздрагивание могучей машины стимера убаюкивали его, заставляя уноситься мечтою вперед, в будущее.