Телевидение, стр. 47
Когда Ирина заглянула в монтажную, на ее месте уже сидела Елена Савкова.
А Крахмальников, как на зло, пропал. Его никто не видел, похоже, на студии он еще не появлялся.
Как и всякое взвинченное сознание, Ирино подсказало ей не правильно: Крахмальников действительно согласен с ее увольнением, а чтобы не выяснять отношения, скрылся. Скандала не хочет.
Она разозлилась еще больше. Нагрубила Житковой, послала режиссера, прибежавшего с материалами очередного выпуска новостей:
— Пусть Загребельная правит! Я тут больше не работаю.
И пошла в буфет.
— Что это с вами, Ирина Васильевна? — участливо спросила буфетчица, когда Долгова заказала у нее сто граммов водки. — Случилось что?
— Случилось, — ответила Ирина. — Мне дали под зад коленом.
— Кто?
— Да все! Загребельная, Крахмальников, Гуровин.
— Не может быть! Вас, Ирина Васильевна!
— Меня.
Буфетчица сокрушенно покачала головой:
— Что за времена пошли? Хорошему человеку нигде жизни нет.
Ирина вздохнула, выпила сразу полрюмки, поморщилась, закурила.
— Ладно, черт с ними!
— Нет, — все никак не унималась буфетчица, — даже подумать нельзя, чтобы вас… И что же вы теперь делать будете?
— Работу искать. Пойду вон, как ты, торговать. Буфетчица рассмеялась.
— Чему ты смеешься? — удивилась Долгова. — Думаешь, я не смогу?
— Не, Ирина Васильевна. Вы для такой работы слишком культурная. А здесь не культура нужна, а ум.
— По-твоему, у меня ума нет?
— У вас есть ум, но тут другой нужен. Хитрый. — Буфетчица вдруг склонилась через стойку и понизила голос:
— Ирина Васильевна, вы должны в суд подать.
— Да пошли они. Не хочу связываться.
— Ну и зря. За себя надо бороться.
— За что? — усмехнулась Долгова. — За эту студию вшивую? Еще чего! Я не пропаду. А они, — Ирина неопределенно махнула куда-то в сторону, — пусть горят синим пламенем.
— Точно! — согласилась буфетчица. — Пусть горят!
Все, решила Долгова, больше я сюда никогда не приду. Даже за расчетом. Даже если позовут обратно.
Она оглядела свой кабинет, вытащила из стола и засунула в сумку кипу бумаг, отнесла фирменную пепельницу в отдел, сняла с полки несколько тяжеленных словарей и подарила Лобикову, в пакет запихнула сменные туфли. Выкурила напоследок сигарету с расстроенными коллегами, расцеловалась с ними и ушла.
На улице сообразила, что с таким багажом замучается в метро: ей нужно было сначала в фирму “КВИН”, потом домой, в другой конец города. Пришлось взять такси. И только в машине она вспомнила: забыла на столе банку пива.
А так хотелось попробовать.
Москва
Уже под утро Крахмальников добрался до квартирки на Кондратюка и свалился замертво. Надо было выспаться. День предстоял трудный.
Проснулся в одиннадцать и не сразу сообразил, где он. В первый раз он спал здесь один. Теперь, в утреннем мутном свете, стены выглядели еще неуютнее, холоднее. И кто додумался наклеить голубые обои?
Да, не место красит человека, а человек место. Было здесь когда-то и тепло и уютно, и обои казались веселыми.
Крахмальников залез под душ, пятками чувствуя шероховатость старой, потертой ванны. Брезгливо поджал пальцы.
В комнате зазвонил мобильник.
Как был голый, Леонид бросился к телефону:
— Алло.
— Лень, это я. Ты где? Жена.
— Я на работе, ты же знаешь, у нас сейчас аврал.
— Знаю, у нас тоже. Я напомнить — сегодня мы в восемь должны быть в Доме оперы у Ростроповича.
— Да.
— Пока.
— Ой нет, Валя, у нас сегодня собрание.
— Отмени. Ростропович важнее.
— Я перезвоню.
Господи, как он мог забыть! Сегодня Ростропович и Вишневская открывают на Остоженке Дом оперы.
Леонида с женой пригласили еще за месяц. Он не может не пойти. Там и оба президента будут. Это же событие.
Крахмальников тщательно выбрил щетину на скулах, поохал, опрыскиваясь “Эгоистом”, надел чистую рубашку — здесь у него был запас. Костюм для передачи у него на студии. А для работы и этот сойдет.
Но на работу почему-то идти не хотелось.
Он знал, что там его ждут, уже прошли несколько новостных блоков, уже, наверное, поступили новые сведения от Никитина. Надо провести тракт вечернего ток-шоу. Да полно еще дел!
Крахмальников сидел на широком матрасе и смотрел завороженно за окно.
Останкинской башни не было. Пропала, исчезла, испарилась.
Это было удивительно. Они с Аллой по поводу этого бетонного шприца как только не острили. Он у них был и указующим перстом, и вечно готовым мужским достоинством, и дамокловым мечом, и пупом земли, и восклицательным знаком, и, конечно, постоянным напоминанием, что это их работа.
А сейчас башня пропала.
Крахмальников даже не пытался понять почему. Ну, наверное, туман скрыл ее, а может, и в самом деле упала.
Ему даже нравилась эта жутковатая мистика. Нет башни, нет его работы, нет телевидения вообще. Он никому не нужен. О нем все забыли. Люди по вечерам не пялятся в ящик, а ездят в гости, общаются с женами, воспитывают детей и гуляют по улицам. Станет только лучше. Гораздо лучше.
Он просидел так минут двадцать. Ни о чем не думая. Думая обо всем.
Потом подул ветер, и шпиль проявился.
Крахмальников встал и пошел на студию.
Далеко от Москвы
В небольшой комнате таможни сидела невероятных размеров женщина с воинственными черными усами. Наверное, на ее форму ушло в два раза больше материи, чем требовалось для самого крупного мужика.
— Дэ ты их найшов? — густым басом поинтересовалась она у таможенника.
— У ватони, — ответил тот.
— Сопротывлялыся?
— Ни, — отрицательно замотал головой парень.
— Почему нас задержали? — возмущенно спросила Алина у, толстухи.
Та смерила ее взглядом с головы до ног:
— Зараз перевирымо и скажемо чому… Покажьте багаж.
Саша молча раскрыл чемодан, отступил ч л шаг: смотрите.
Толстуха, сопя и отдуваясь, прилагая героические усилия, встала со стула, потыкала пальцем в вещи, затем начала по одной доставать и рассматривать. Все воротники Сашиных рубашек она просмотрела на свет, каждый миллиметр шва ощупала пальцами. В два счета оторвала подметки у новых, еще ни разу не надеванных Сашиных туфель, только вчера купленных Алиной в итальянском бутике.
— А вещи-то портить зачем? — не выдержал Казанцев.
Толстуха обернулась, обожгла его взглядом черных глаз и снова принялась за дело.
Она очень обстоятельно осмотрела Алинины наряды, одно платье даже приложила к себе: увы, туда вряд ли поместилась бы даже одна необъятная нога усатой таможенницы. Видимо из мести за мелкие Алинины размеры отодрала каблуки и у ее вечерних туфель. Алина промолчала. Великанша достала ее нижнее белье: вероятно, оно показалось ей очень смешным, потому что женщина вдруг улыбнулась, и ее лицо совершенно преобразилось, показалось даже миловидным. Но улыбка сияла недолго: лифчик вместе с вытащенными косточками полетел на груду уже проверенных вещей.
Закончив осмотр, толстуха внимательно осмотрела пустой чемодан, заглянула во все карманы и кармашки, прощупала его весь и передала таможеннику. Тот достал из стола нож и привычным жестом резанул наружную матерчатую обивку — нет ли чего между нею и подкладкой?
Таможенница тем временем вытряхнула полиэтиленовый пакет, куда бережливая Алина сложила остатки еды и прессу. Понюхала каждый кусок колбасы и разломила пополам каждый кусочек хлеба. Потом взялась за Алинину сумку и буквально ее распотрошила.
Покончив с чемоданом, таможенник велел Саше выложить все из карманов. Вывалил на стол содержимое бумажника, пересчитал наличность. Негусто: двести тридцать два российских рубля и какая-то бумажка в пластике.
— Шо це? — спросил таможенник.
— Кредитная карточка.
Любознательный парень повертел карточку в руках, понюхал:
— А для чего?