Лиходолье, стр. 16
Уши словно воском заклеены. Перед глазами плавают яркие пятна, расцвечивающие черноту.
Меня перевернули на спину, попытались усадить, поддерживая голову.
Тьма отступала неохотно – я не сразу поняла, что меня трясут за плечи и легонько шлепают по щекам, приводя в чувство. Низкий, рокочущий бас Искры перемежается высоким, звенящим от напряжения детским голоском.
– Змейка! Ты как? Ты меня слышишь?
Я мотнула головой и торопливо зажмурилась, пережидая подступившую к горлу тошноту. Почувствовала, как чьи-то маленькие ладошки ухватили меня за когтистую руку, покрытую чешуей, легонько подергали, будто стремясь убедиться, что это не вычурная перчатка.
– Что? – Я с трудом остановила пестрящий цветными пятнами взгляд на мальчике, схватившемся за мою ладонь, как за спасательную веревку. Боится, очень боится – но в глубине души у него зреет что-то теплое, яркое, как лепесток пламени.
– Почему ты такая? – В голосе ребенка звенит приближающаяся истерика.
Уши уже не закладывало тишиной, зато голова начала прямо-таки раскалываться от боли.
– Прокляли, – через силу прохрипела я. – Потому из табора ушла.
Мальчик отшатнулся – я успела подумать, что он сейчас удерет куда глаза глядят с криком «чудовище!» – и вдруг подался вперед, обеими руками обнимая меня за шею и с громким плачем утыкаясь лицом в жесткое, покрытое шассьей чешуей плечо.
Я вздрогнула, растерянно взглянула на Искру, уже успевшего сменить облик, и неловко обняла ревущего во весь голос, жмущегося ко мне человеческого ребенка когтистыми руками…
Глава 4
К полудню окончательно распогодилось, свежий ветер угнал тяжелые дождевые облака дальше на север, а чистое небо обратилось в яркий бездонный аквамарин, на котором оброненной золотой монеткой блестело майское солнце.
Я угрюмо брела по еще сырой дороге, старательно обходя лужи, стоявшие в колеях и ямках, а за мной шел не слишком довольный жизнью харлекин, придерживающий под уздцы крепкого рыжего жеребца со светлой, аккуратно подстриженной гривой.
Конь по кличке Вереск достался нам, когда мы с Искрой покидали переставший быть гостеприимным ромалийский табор. Отец спасенного мальчика окликнул нас, уже успевших отойти от ярких фургонов, и, пряча взгляд, протянул харлекину поводья статного, оседланного жеребца. Дескать, люди мы или нет, а ромалийцы долги свои завсегда отдают. Любому отплатят добром за добро, ответят местью на причиненное зло и не посмотрят, человек перед ними, нелюдь или подлунная тварь. Каждому по заслугам достанется, вот и на этот раз – за спасение единственного сына отдает своего лучшего коня, чтобы дорога путникам показалась короче и легче.
– Говорил же, надо быть поосторожнее, – вздохнул Искра, не давая себе труда обойти неглубокую лужу и на втором же шаге по щиколотку погружаясь в мутную воду. Чертыхнулся и все-таки выбрался на более сухую обочину, разглядывая испачканные рыжей грязью сапоги. – Как нас лирха на твоей мнимой слепоте подловила. Едва заметила, что ты не задумываясь берешь сладости у меня с ладони, так и заподозрила неладное. А пацан только добавил ей уверенности в собственной правоте относительно нас с тобой.
Я промолчала. А чего спорить, если харлекин прав?
Казалось бы, ночная скачка, а затем и охота на кэльпи закончилась удачно, ребенка мы вернули на руки плачущей матери целым и невредимым, да и я успела обобрать золотистую чешую с тела раньше, чем мы показались в таборе, но утром лирха Цара вежливо попросила нас с Искрой уйти, пока не поздно. Потому что отбитый у «водяной лошадки» мальчик, оказавшись в безопасности, под большим секретом поведал матери о «проклятии» своей спасительницы, о том, что глаза у пришлой женщины совсем не слепые, что они горят золотым огнем, а руки до плеч обращаются в ящеричьи лапки. Просил о помощи, а вместо этого навлек на нас пусть не беду, но неприятности.
– Не сдали бы, – задумчиво пробормотал харлекин себе под нос, взбираясь на недовольно всхрапнувшего коня и выпрямляясь в седле. Посмотрел на меня, усмехнулся своим мыслям и заговорил громче, уверенней: – Мы, конечно, оказали им неплохую услугу, но кто этих людей знает. Сегодня они тебе улыбаются, подливают вино в кружку и подсовывают девиц покрасивше, а на следующий день просыпаешься от ножа под лопаткой или от сапога стражника, ласково пинающего тебя в бок.
– Ладно тебе. – Я наклонилась, чтобы подобрать подол, едва-едва не касающийся сырой глины. Скрутила зеленый лен в жгут и подсунула кончик под узкий плетеный ремень, на котором болтался кошель с таррами. Идти сразу стало удобнее, зато стали видны ободранные накануне коленки и аккуратно замазанный густой коричневатой мазью, доставшейся от лирхи Цары, подживший порез на ноге.
– Красавица, спору нет, – усмехнулся Искра, подводя Вереска вплотную ко мне, наклоняясь и протягивая руку, перехваченную на запястье широким кожаным браслетом с металлическими бляшками. – Залезай, иначе до развилки с южным трактом до вечера не доберемся.
– Не люблю лошадей, – нарочито закапризничала я, с опаской глядя на рослого жеребца, спокойно стоявшего на месте и косившегося в мою сторону с редким безразличием. – Я на них ездить не умею.
– Тебе и не надо уметь. – Искре, похоже, надоело меня уговаривать, поэтому он просто склонился ниже, обхватил меня рукой за талию и легко вздернул наверх, усаживая за собой. – Достаточно лишь покрепче за меня держаться.
Я не успела толком возразить, только ухватиться за Искров широкий кожаный пояс, как оборотень ударил коня пятками по бокам и пустил вскачь по подсохшей уже дороге. Я пискнула и вжалась лицом в широкую спину харлекина, чувствуя, как меня подбрасывает на каждом конском скоке.
– Колени сожми!
– Что?
– Колени, говорю, сожми посильнее. – Искра обернулся, лисьи глаза его смеялись, играли на солнце янтарными окатышами. – Сидеть будешь крепче, а то болтаешься, как мешок с поклажей.
Я послушалась. На удивление, совет помог – подбрасывать и в самом деле стало не так высоко, но не прошло и четверти часа, как вначале колени, а затем и бедра начали каменеть от напряжения и ныть. Ох, и намаюсь я, когда слезу наконец-то на твердую землю! Похожие ощущения возникали, когда лирха Ровина учила меня ромалийским пляскам. Для танцев нужны были сильные, крепкие ноги, вот и приходилось то передвигаться вдоль дороги, у которой вставал табор, на карачках, мелким, переваливающимся «гусиным шагом», то подолгу стоять у стены на полусогнутых ногах, делая вид, что на самом деле ты сидишь на невидимом табурете. После таких занятий я тихонечко подвывала от «иголочек» в ступнях и икрах, а уж что творилось на следующее утро – страшно даже вспомнить. Ноги не гнулись вовсе, и если забраться в фургон по-прежнему было нетрудно, то вот спуск вниз по узкой разборной лесенке становился испытанием не из легких. Постепенно я привыкла, ни танцы, ни упражнения больше не вызывали таких болей, но с новым телом, судя по всему, придется начинать все заново, если я хочу и впредь чаровать нелюдь ромалийскими плясками.
– Змейка! – Голос Искры стал выше, чуть зазвенел металлом. Я вздрогнула, подняла голову. – Смотри!
Слева, среди травяных волн, несся табун диких лошадей.
Тонконогих, поджарых, с длиннющими гривами, стелющимися над высокими травами. Шкура отливает на солнце чернью и рыжиной, как полированное дерево, или серебрится, будто покрытая инеем, звонкое ржание раскалывает нагретый солнцем воздух, далеко разносится над лугом. Первым скачет рослый, снежно-белый вожак, по размеру не уступающий чудовищному самцу кэльпи, который бился в невидимую стену защитного круга прошлой ночью.
Невозможно красивые, свободные, полные жизни создания. Я таких не видела ни в городах, ни в таборе. Да и не могло там оказаться подобных красавцев – ведь они встречаются лишь на воле, посреди ровных, как стол, степей и зеленых лугов, их не увидишь на базаре или под седлом. Те, кого калечат железные уздечки и плети, день за днем приручая, вынуждая подчиниться человеку, уже совершенно другие животные. С опущенными головами, потухшим, покорным взглядом…