11/22/63, стр. 41

Я развернулся и поехал обратно к Лонгвью. Шел на риск, однако счел его оправданным, потому что сомневался, что он по-прежнему сидит в автомобиле. На стоянке увидел два пикапа, груженных садовым инструментом, укрытым брезентовыми полотнищами, и потрепанный старый ковшовый автопогрузчик, приобретенный, похоже, на распродаже военного имущества. «Понтиака» Даннинга здесь не было. Я пересек стоянку, направляясь к гравийной дороге, уходившей в глубь кладбища, большого, раскинувшегося на добрых двенадцати холмистых акрах.

От главной дороги отходили дороги поменьше. Легкий туман завис над долинами, дождь заметно усилился. Не лучший день для посещения родных и близких, покинувших этот мир, так что на кладбище Даннинг был чуть ли не в гордом одиночестве. «Понтиак» стоял на одной из боковых дорожек на склоне холма. Заметить его не составляло труда. Даннинг ставил корзинки с цветами у двух расположенных рядом могил. «Родители», – предположил я, но меня это не волновало. Я развернул автомобиль и покинул кладбище.

Когда я вернулся в свою квартиру на Харрис-авеню, на Дерри обрушился первый осенний ливень. В центре ревел канал. Гул, от которого вибрировали мостовые и тротуары Нижнего города, усилился. Бабье лето, судя по всему, закончилось. Это меня тоже особо не волновало. Я открыл блокнот, пролистал почти до конца, прежде чем нашел чистую страницу, и записал: 5 октября. 15.45, Даннинг на кладбище Лонгвью, ставит цветы на родительские (?) могилы. Дождь.

Я получил нужную мне информацию. 

Глава 8

1

В оставшиеся до Хэллоуина недели мистер Джордж Амберсон обследовал коммерческую недвижимость Дерри и окрестных городков.

Я, разумеется, не рассчитывал, что за столь короткое время меня примут за своего, но хотел, чтобы местные привыкли к виду моего красного «Санлайнера» и он стал частью городского пейзажа. Вон едет тот парень, который занимается недвижимостью. Он здесь уже почти месяц. И если он знает, что делает, кто-то может заработать на этом деньги.

Когда люди спрашивали, что именно я ищу, я подмигивал и улыбался. Когда спрашивали, как долго я здесь пробуду, отвечал, что точно сказать не могу. Я ознакомился с географией города и начал изучать другую – словесный ландшафт 1958 года. Узнал, например, что под войной подразумевается Вторая мировая, а конфликт – это Корея. И первая, и второй, слава Богу, закончились. Люди тревожились из-за России и так называемого «отставания по ракетам», но не так чтобы сильно. Люди тревожились из-за подростковой преступности, но не так чтобы сильно. Тянущаяся рецессия людей не смущала: видали времена и похуже. Если ты с кем-то торговался, не считалось зазорным сказать, что ты объевреил их (или они обцыганили тебя). Среди дешевых сластей имелись «горошинки», «восковые губки» и «негритосики» [58]. На юге правил Джим Кроу [59]. В Москве Никита Хрущев выкрикивал угрозы. В Вашингтоне президент Эйзенхауэр бубнил о всеобщем благоденствии.

Вскоре после разговора с Чезом Фрати я побывал на том месте, где прежде стоял металлургический завод Китчнера. Увидел большой, заросший сорняками участок к северу от города и да, согласился с тем, что это идеальное место для торгового центра, особенно если сюда дотянут автостраду «Миля-в-минуту». Но в тот день (в какой-то момент мне пришлось съехать на обочину и дальше идти пешком, потому что колдобины могли повредить автомобиль) участок этот больше напоминал руины древней цивилизации: мои дела, цари, узрите – и отчайтесь [60]. Груды кирпича, ржавые обломки каких-то машин и агрегатов торчали из высокой травы. По центру лежала давно упавшая дымовая труба, покрытая сажей, ее громадное, облицованное керамической плиткой нутро заполняла темнота. Чуть пригнувшись, я смог бы в нее войти, а я не из коротышек.

За эти недели до Хэллоуина я увидел немалую часть Дерри и ощутил – в немалой степени – его дух. Старожилы относились ко мне благожелательно, но – за одним исключением – о дружбе речь не шла. Исключение составлял Чез Фрати, и, оглядываясь назад, я понимаю, что такое сближение следовало воспринимать настороженно, однако у меня и без того хватало проблем, и я не придал особого значения его странному поведению. Подумал: Иногда просто встречается дружелюбный парень, и все дела, – и на этом остановился. Конечно же, я и представить себе не мог, что другой старожил Дерри, Билл Теркотт, подослал ко мне Фрати.

Билл Теркотт, он же Бесподтяжечник.

2

Бевви-На-Ели говорила, что, по ее мнению, плохие времена для Дерри закончились, но чем дольше я смотрел на этот город (и чем больше чувствовал – особенно чувствовал), тем сильнее верил, что он отличался от других городов. Что-то в Дерри было не так. Поначалу я пытался убедить себя, что дело во мне – не в Дерри. Я пришлый, кочевник по времени, и любой город должен казаться мне странным, перекошенным, совсем как напоминающие кошмарные сны мегаполисы в романах Пола Боулза. Поначалу я придерживался этой версии, но день проходил за днем, знакомство с городом продолжалось – и она представлялась мне все менее убедительной. Я засомневался в справедливости утверждения Беверли Марш о том, что плохие времена закончились, и представлял себе (по ночам, когда не мог заснуть, а такое случалось часто), что она не знала, так ли это. Разве я не заметил сомнения в ее глазах? Словно она сама верила не до конца, но очень хотела. Возможно, не могла обойтись без этой веры.

Что-то не так.

Что-то неправильно.

Пустующие дома, напоминавшие лица людей, страдающих от жуткой душевной болезни. Заброшенный сарай на городской окраине, чья дверь медленно поворачивалась на ржавых петлях, открывая темноту, пряча, снова открывая. Разлом в ограждении на Канзас-стрит, не так далеко от улицы, на которой жила миссис Даннинг с детьми. Для меня изгородь эта выглядела так, будто что-то – или кто-то – проломило ее и свалилось в Пустошь. Детская площадка с медленно вращавшейся каруселью, которую никто не раскручивал – ни дети, ни ветер. При ее движении невидимые подшипники громко скрипели. Однажды я увидел грубо вырезанного из дерева Иисуса, который плыл по реке и исчез в тоннеле под Кэнал-стрит. Длиной три фута. С оскаленными зубами. В терновой короне, сдвинутой набок и съехавшей на лоб. С кровавыми слезами, нарисованными под странными белыми глазами. Этот Иисус напоминал колдовской фетиш. На так называемом Мосту поцелуев в Бесси-парке, среди надписей о школьном духе и вечной любви, кто-то вырезал: «Я СКОРО УБЬЮ СВОЮ МАТЬ», – а ниже кто-то другой добавил: «ДАВНО ПОРА ОНА УЖЕ ВСЯ ПРАГНИЛА ОТ БАЛЕЗНЕЙ». Как-то днем, шагая по восточной границе Пустоши, я услышал жуткий визг, поднял голову и увидел силуэт тощего мужчины, стоявшего на эстакаде железной дороги не так далеко от меня. Он поднимал и опускал руку с зажатой в ней палкой. Визг прекратился, и я подумал: Это собака, и он ее прикончил. Привел туда на веревке и бил, пока она не подохла. Разумеется, я никак не мог этого знать... и, однако, знал. Не испытывал ни тени сомнений.

Что-то не так.

Что-то неправильно.

Имеет ли все это отношение к истории, которую я рассказываю? Истории об отце уборщика и Ли Харви Освальде (маленьком самодовольном говнюке с всезнающей улыбкой и серыми глазами, которые никогда не встречаются с твоими)? Не могу сказать наверняка, однако могу добавить: что-то обитало в упавшей трубе металлургического завода Китчнера. Я не знаю, что именно, да и не хочу знать, но у жерла трубы я видел груду обглоданных костей и маленький изжеванный ошейник с колокольчиком. Раньше с этим ошейником гулял любимый котенок какого-то малыша. А в трубе – далеко, в самой глубине – что-то двигалось и шаркало.

Зайди и посмотри, вроде бы прошептал в моей голове чей-то голос. Наплюй на все остальное, Джейк, зайди и посмотри. Загляни в гости. Время здесь значения не имеет, время здесь просто уплывает. Ты же знаешь, что хочешь, ты знаешь, тебе любопытно. Может, это еще одна «кроличья нора». Еще один портал.

вернуться

58

«Горошинки» – жевательные конфетки размером чуть больше горошины. «Восковые губки» – конфеты из цветного или ароматизированного воска, формой напоминающие полные губы. «Негритосики» – лакричные конфетки, покрытые шоколадной глазурью.

вернуться

59

Законы Джима Кроу – совокупность законов, принятых в южных штатах, которые законодательно устанавливали расовую сегрегацию во всех общественных местах, оставляя за чернокожими американцами «сегрегированный, но равный» статус.

вернуться

60

Строка из стихотворения П. Шелли «Озимандия» в пер. В. Брюсова.