Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера, стр. 58
– При чем здесь это? – прервал его Остап, а про себя подумал: «Вот навязался».
– Как же причем, товарищ Гурий?! Как же причем? Вы, как администратор, обязаны это знать. А вот Андрей Тихонович этого знать не желает. Он уже через два месяца отнимает жеребенка у матки – и на продажу. Не завод, а конная биржа. Тут скоро так будет, что нам останется разве только скрещивать осла c кобылою...
– Ну это вы зря.
– ...и получать мулов! Точно вам говорю! Не верите? Нет? Да? Год назад взял я для тренировки двухлетку Гордого, понятливый такой жеребец, восточная порода. Полюбил я его, дрессировал целый год. А он его цирку продал! Неделю тому назад!
– Кто продал?
– Как кто? Андрей Тихонович!
– Вы что же, товарищ Родионов, жалуетесь?
– Представьте себе, что да!
И по его лицу расползлась блаженная улыбка, улыбка человека, получившего возможность кому-либо на кого-либо накапать.
– Кому же мне жаловаться, как не новому администратору. Ляшко всех в дугу гнет! Всех! И вас гнуть будет! Ведь ясно же, что старых коняг, изъезженных, продавать надо, а не этих... красавцев! Это так же ясно, как ясно то, что конный пешему не товарищ. Вы видали его кабинет? Нет? Да? Он не явился вам сюрпризом? Нет? Да? Ляшко говорит, что кабинет как кабинет, разве что обставлен он по хорошему канцелярскому стандарту. Ведь вы только посмотрите!... (Тут он запнулся.) Видите, идет человек?
– Вон тот, низенький?
– Да.
– У него что, всегда на лице играют серии улыбок различной силы и скепсиса?
– Это наш злой бухгалтер Нечаев.
– Злой?
– Стал злым после того, как у него украли портфель c чемоданным ремнем. Сейчас увидите!
Гражданин c «сериями улыбок» на лице приблизился к молодым людям.
– Это вы наш новый администратор?
– Да, на практику направили.
– Очень приятно. Меня зовут Олег Вячеславович...
– Нечаев?
– Ах, вы уже знаете...
И злой бухгалтер злобно покосился на комсорга c подмоченной совестью.
– Пожалуйте в управление, товарищ администратор. Вам необходимо определить ставку.
"Да, лицо в стиле «тот еще типчик», – подумал Остап, а вслух кротко поинтересовался:
– По максимуму платить будете?
– Как полагается! – суконным языком ответил Нечаев.
– Что я вам говорил, – шепнул на ухо администратору Ким. – Не зря его у нас прозвали злым. Отставной козы барабанщик хренов.
– Что вы там, товарищ Родионов, шепчете? – Олег Вячеславович от злости закрутил пуговицу на пиджаке.
– А что я шепчу?
– Гадости, наверно, опять про меня кукарекаешь?! – Чувствовалось, что у Олега Вячеславовича сосало под ложечкой. – Опять звонишь, что у меня на языке мед, а на сердце – кусок льда? Ну, Ким, держись!
– А что? А я ничего...
– Пожалуйте в правление. А вы, товарищ Родионов, за лошадьми бы лучше присматривали.
– Я? На это Петрович и Савелич есть. Вы бы лучше сказали, когда, наконец, бухгалтерия объявит выплату гонорара.
– Все Андрей Тихоновичу скажу! Вы – дезертир трудового фронта!
– Дезертир трудового фронта, дезертир трудового фронта... – передразнил Родионов. – Ну и говорите! Мне c вашим Андрей Тихоновичем лясы точить нет никакого смысла! Я человек слишком известный для этого.
– Ну ты дождешься!
«По-моему, я попал в детский сад», – подумал великий комбинатор.
На светлом июньском небе дотошно висело яркое солнце. Где-то чирикали надоедливые воробьи. Беспокойно прозрачный воздух назойливо лез в ноздри, щекотал легкие, приказывал не курить. Но Остап закурил и, закрывая глаза от солнца, посмотрел вверх: солнечные лучи проткнули его молодое тело и вдохнули в него то самое чувство, которое называется вдохновением. Великий комбинатор эффектно выплюнул недокуренную папиросу, c щемящей нежностью взглянул на злого бухгалтера и двинулся через конный двор в сторону правления. Остапа Бендера неудержимо влекла к себе родившаяся в его мозгу новая забавная комбинация.
Глава XXXI
«ТРУДАРМЕЙСКИЙ» ФАНТОМ
В тот день, когда Остап прощался c капитаном Ишаченко в Москве, в Ростове-на-Дону в редакцию газеты «Донской трудармеец» назначили нового главного редактора. Прежнего редактора сняли по второй категории, заклеймив как безответственного головотяпа. Новый глава «Трудармейца» Аггей Трифонович Длинноногов битых четыре часа ходил из комнаты в комнату и знакомился c каждым сотрудником.
– Здравствуйте, товарищи, – приветствовал «трудармейцев» сопровождающий его секретарь парткома. – Это ваш новый главный редактор, товарищ Длинноногов.
– Ну что ж, товарищи, – говорил Длинноногов, – будем налаживать разлаженное дело? Конечно, будем! Хватит, товарищи, лямку тянуть. Будем поднимать газету!
После чего он вытягивал за цепочку карманные часики, смотрел на них, бубнил под нос: «Время – дело. Пора бы уже размахиваться, товарищи!» – тонким негнущимся пальцем захлопывал крышку часов, шел дальше.
И так в каждой комнате.
Все сотрудники вдохнули редакционный воздух широкой грудью: прежний редактор Короткошеев был типичным бюрократом, при котором «трудармейские» дела расползлись по швам. Руководство его заключалось в том, что он изо дня в день произносил одну и ту же заученную фразу: «Руки и ноги надо ломать такому безалаберному коллективу!» Аггей Трифонович всем понравился. И в самом деле, как может не понравиться руководитель высокого роста в весьма элегантном костюме и c легкими интеллигентскими морщинками на лице!
Но на другой день случилось невероятное: этот самый интеллигентный руководитель заперся в своем кабинете, окна которого были занавешены коричневыми ситцевыми занавесками c выцветшими разводами, никого не принимал, никаких указаний не давал, на телефонные звонки не отвечал.
В последующие дни повторилось то же самое.
Некоторые везучие «трудармейцы» заставали Аггея Трифоновича только в уборной, где, по понятным причинам, о чем-либо вопрошать было неэтично.
«Трудармеец» стал трещать по швам пуще прежнего. Приезжали из горкома, грозили – никакого эффекта. Трещал «Трудармеец». Приходили два ответственных работника из исполкома, грозили – ничего не изменилось. Аггей Трифонович лишь разводил руками, да оправдывался: «Налаживаем разлаженное дело! Трудно? Конечно, трудно! Сами видите, все запущено!» и, проводив ответственных товарищей, запирался в своем кабинте и сидел в нем, точно сыч.
И казалось, что нет такой силы, которая могла бы противиться сложившемуся положению вещей.
Когда из редакции началось бегство сотрудников и тираж газеты упал до десяти тысяч, когда «трудармейская» акула пера репортер Аполлинарий Холодный вместо передовых статей принялся строчить донос на редактора, начинающийся со слов «Очередной номенклатурный дурень...», в кабинете c выцветшими занавесками появился призрак первого в истории человечества вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина.
Агеей Трифонович сидел за письменным столом и преспокойно отдавался чтению брошюры московских литгениев «Котлован победы». Увидев призрака, он изменился в лице, в глазах выразилось крайнее недоумение, сердце сжалось, коленки задергались, а руки совсем машинально швырнули брошюру в сторону.
– Владимир Ильич? – выжал из себя главред.
Вождь кинул на него победоносный взгляд и без промедлений приступил к существу дела.
– Основной пйичиной, заставившей меня подняться со смейтного одйа, послужила ваша безалабейность!
Нет, это был не обыкновенный призрак, изо рта Ильича пламя не полыхало, глаза не светились. Вид у Ленина был такой же, как на фотографии, висевшей рядом c пальто, простреленным эсеркой Каплан, в музее Ленина в Москве: слегка наклоненная голова, долгий, задумчивый, ушедший в себя взгляд. Лицо было светлым, совсем не желтым, то есть на слоновую кость оно никак не походило. Сам Ильич был, как всегда, в черном костюме, черном галстуке, черном жилетике c черными пуговицами и черном пальто внакидку.
– Это же нереально! – громко воскликнул Аггей Трифонович.