Золотой жук. Странные Шаги, стр. 9

— Все это выглядит убедительно, — сказал я, — и при некоторой фантастичности все же просто и по-своему логично. Что вы сделали, когда покинули «трактир епископа»?

— Хорошенько приметив дерево, я направился домой. В ту же минуту, как я встал с «чертова стула», круглый просвет исчез: сколько я ни напрягал взор, я его больше не видел. В этом и состояло остроумие замысла, что просвет в листве дерева (как я убедился, повторив опыт несколько раз) открывался наблюдателю с одной-единственной точки — с узкого выступа на скале.

В экспедиции к «трактиру епископа» меня сопровождал Юпитер, который, конечно, заметил, что последнее время я веду себя как-то странно, и не отставал от меня ни на шаг. Но на следующий день я поднялся чуть свет, ускользнул от его надзора и ушел в горы разыскивать дерево. Я разыскал его с большим трудом. Когда я вернулся вечером домой, Юпитер, как вы знаете, хотел поколотить меня.

О дальнейших приключениях можно не рассказывать. Они вам известны.

— Надо полагать, — сказал я, — что первый раз вы ошиблись местом из-за оплошности Юпитера, опустившего жука в правую глазницу черепа вместо левой?

— Конечно! Отклонение в «выстреле», то есть в положении колышка под деревом, не превышало двух с половиной дюймов, и, если бы сокровище было зарыто под деревом, ошибка не имела бы значения. Но ведь линия от дерева через «выстрел» лишь указывала направление, по которому следовало идти. По мере того как я удалялся от дерева, отклонение возрастало, и, когда я отошел на пятьдесят футов, клад остался в стороне. Не будь я так глубоко уверен, что здесь на самом деле зарыто сокровище, наши труды пропали бы даром.

— Не пиратский ли флаг внушил Кидду эту странную причуду, этот череп, в пустую глазницу которого надо опустить пулю? Вернуть сокровище через посредство зловещей эмблемы пиратов — в этом чувствуется некий поэтический замысел.

— Быть может, и так, хотя я думаю, практические соображения значили здесь не меньше, чем поэтическая фантазия. Увидеть с «чертова стула» небольшой предмет на дереве можно только в том случае, если он будет белым. А что тут сравнится с черепом? Череп не темнеет от дождей и бурь — напротив, становится все белее…

— Ну, ваши высокоторжественные речи и это верчение жука на шнурке!.. Что за странное чудачество! Я был уверен, что вы сошли с ума. И почему вам вздумалось опускать жука в глазницу черепа вместо пули?

— Что ж, не скрою: ваши намеки, что я не в своем уме, рассердили меня, и я решил отплатить вам маленькой мистификацией в моем вкусе. Сперва я вертел жука, а потом решил спустить его с дерева. Кстати, эта мысль воспользоваться им вместо пули пришла мне на ум, когда вы сказали, что поражены тяжестью жука.

— Теперь все ясно. Ответьте только на один вопрос. Откуда взялись скелеты, которые мы нашли в яме?

— Об этом я знаю не больше вас. Тут возможна, по-видимому, лишь одна догадка, но она предполагает дьявольскую жестокость. Понятно, что Кидд — если сокровище зарыл Кидд, в чем я лично не сомневаюсь, — не мог обойтись без помощников. Когда работа была сделана и подручные его стали засыпать яму, он рассудил, наверно, что не нуждается в лишних свидетелях. Два-три удара ломом, я думаю, решили дело. А быть может, потребовался целый десяток — кто скажет?

Убийство на улице Морг

Что за песню пели сирены или каким именем назвался Ахилл, скрываясь среди женщин, — уж на что это, кажется, мудреные вопросы, а какая-то догадка и здесь возможна.

Сэр Томас Браун [8]

Золотой жук. Странные Шаги - i_007.png
 Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу. Мы судим о них только по результатам. Известно, что для человека, исключительно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником живейших наслаждений. Как атлет радуется своей силе и ловкости и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так аналитик горд своим умением распутать любую головоломку. Всякое, хотя бы и самое нехитрое, занятие, высекающее искры из его таланта, ему приятно. Он обожает загадки, ребусы, криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая заурядному сознанию представляется чуть ли не сверхъестественной. Его выводы, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции.

Эта способность рассуждения, возможно, выигрывает от занятий математикой, особенно тем высшим ее разделом, который неправомерно и только в силу обратного характера своих действий именуется анализом, так сказать анализом par excellence [9]. Между тем рассчитывать, вычислять — само по себе еще не значит анализировать. Шахматист, например, рассчитывает, но отнюдь не анализирует. А отсюда следует, что представление о шахматах как об игре, исключительно полезной для ума, основано на чистейшем недоразумении. И так как перед вами, читатель, не трактат, а только несколько случайных соображений, которые должны послужить предисловием к моему не совсем обычному рассказу, то я пользуюсь случаем заявить, что непритязательная игра в шашки требует куда более высокого умения размышлять и задает уму больше сложных и полезных задач, чем мнимая изощренность шахмат. В шахматах, где фигуры неравноценны и где им присвоены самые разнообразные и причудливые ходы, сложность (как это нередко бывает) ошибочно принимается за глубину. Между тем здесь все решает внимание. Стоит ему ослабеть, и вы совершаете оплошность, которая приводит к просчету или поражению. А поскольку шахматные ходы не только многообразны, но и многозначны, то шансы на оплошность соответственно растут, и в девяти случаях из десяти выигрывает не более способный, а более сосредоточенный игрок. Другое дело шашки, где допускается только один ход, лишь с незначительными вариантами; здесь шансов на недосмотр куда меньше, внимание не играет особой роли, и успех зависит главным образом от проницательности игрока. Представим себе для ясности партию в шашки, где остались только четыре дамки и, значит, ни о каком недосмотре не может быть и речи. Очевидно, здесь (при равных силах игроков) победа зависит от удачного хода, от неожиданного и остроумного решения. За отсутствием других возможностей аналитик старается проникнуть в мысли противника, он ставит себя на его место и нередко с одного взгляда замечает ту единственную (и порой до очевидности простую) комбинацию, которая может вовлечь его в просчет или толкнуть на ошибку.

Вист давно известен как прекрасная школа для искусства расчета; известно также, что многие выдающиеся умы питали, казалось бы, необъяснимую слабость к висту и пренебрегали шахматами, как пустым занятием. В самом деле, никакая другая игра не требует такой способности к анализу. Лучший в мире шахматист — шахматист, и только, тогда как мастерская игра в вист сопряжена с умением добиваться победы и в тех более важных областях человеческой деятельности, в которых ум соревнуется с умом. Говоря «мастерская игра», я имею в виду ту степень совершенства, при которой игрок владеет всеми средствами, приводящими к законной победе. Эти средства не только многочисленны, но и многообразны и часто предполагают такое знание человеческой души, какое недоступно игроку средних способностей. Кто внимательно наблюдает, тот отчетливо помнит, и, следовательно, всякий сосредоточенно играющий шахматист может рассчитывать на успех в висте, поскольку руководство Хойла [10] (основанное на простой механике игры) общепонятно и общедоступно, чтобы хорошо играть в вист, достаточно, по распространенному мнению, соблюдать «правила» и обладать хорошей памятью. Однако искусство аналитика проявляется как раз в том, что не предусмотрено правилами игры. Каких он только не делает про себя выводов и наблюдений! Его партнеры, быть может, тоже; но перевес в этой обоюдной разведке зависит не столько от веских выводов, сколько от качества наблюдения. Важно, конечно, знать, на что обращать внимание. Но наш игрок ничем себя не ограничивает. И, хотя прямое его дело — игра, он не брезгает и самыми отдаленными указаниями. Он изучает лицо партнера и сравнивает его с лицами противников. Замечает, как сосед распределяет карты в обеих руках, и нередко угадывает козырь за козырем и онёр за онёром по взглядам, какие тот на них бросает. Следит по ходу игры за мимикой игроков и делает уйму заключений, подмечая все оттенки уверенности, удивления, торжества или досады, сменяющиеся на их физиономиях. Судя по тому как человек сгреб взятку, он заключает, последует ли за ней другая. По тому, как карта брошена, догадывается, что противник финтит и что ход сделан для отвода глаз. Ненароком или против воли оброненное слово; случайно упавшая или открывшаяся карта и как ее прячут — с опаской или спокойно; подсчет взяток и их расположение; растерянность, колебания, нетерпение или боязнь — ничто не ускользает от якобы непосредственного восприятия аналитика. С двух первых робберов из трех он представляет себе, что у кого на руках, и играет так уверенно, точно все игроки раскрылись.

вернуться

8

Сэр Томас Браун (1605–1682) — английский врач и писатель.

вернуться

9

По преимуществу (франц).

вернуться

10

Хойл Эдмонд (1672–1762) — автор книги «Краткое руководство по игре в вист».