Обречен на победу, стр. 21
Илья Ильич отправился вести, казалось бы, бессмысленные допросы. Если думать об обнаружении и уличении преступника, то оно так и есть, а если добиваться цели, которую поставил перед собой Леонидов, допросы эти имели очень большой смысл. Сколько человек прошло через кабинет Ильи Ильича с трех до девяти вечера? Сколько у каждого из этих людей друзей и знакомых? Все они в ближайшее время узнают о существовании Леонидова Ильи Ильича, который ведет расследование по факту смерти Лозянко. И в каждом допросе в той или иной форме называлась фамилия Астахова.
И сам Павел Астахов придет, рассудил Илья Ильич, обязательно явится, не захочет привлекать к себе внимание. Вызывали? Вот он я, готов ответить на любые вопросы. Все так и произошло. Астахов явился, его, конечно, пропустили без очереди. Леонидов представился любезно, но сухо, подчеркивая, что здесь не стадион, а прокуратура.
Заполнив анкетные данные и предупредив Астахова по сто восемьдесят первой и сто восемьдесят второй статьям УК РСФСР о наказании за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний, Леонидов протянул через стол протокол и показал, в каком месте следует расписаться.
Астахов взял ручку. Илья Ильич от напряжения не мог вздохнуть, склонил голову набок, шарил взглядом под пыльной батареей. Павел расписался легко, вернул протокол, смотрел спокойно.
– Вот и хорошо! – облегченно вздохнул Леонидов. На удивленный взгляд Астахова пояснил: – Это я так, своим мыслям.
Если бы Павел знал эти мысли!
Илья Ильич задал все положенные вопросы, получил правдивые и лживые ответы, в конце каждой страницы попросил Астахова расписаться, а после последней строки написать: «Записано с моих слов правильно, мною прочитано, добавлений не имею».
Павел все написал, расписался, раскланялся и вышел из кабинета, раздумывая, куда сейчас направиться, не догадываясь, что шагает непосредственно в тюремный изолятор.
Леонидов после его ухода минут пять никого в кабинет не приглашал, перечитывал допрос, смакуя каждое слово, торжествовал. Все у тебя есть, Павел Астахов. Папа, мама, сила, красота, слава, красивые женщины. Все! Посмотрим, что от всего этого останется!
Вскоре в кабинет зашел прокурор.
– Илья Ильич, рабочий день давно кончился, – сказал он.
Леонидов ответил вежливой улыбкой, и прокурор, попрощавшись, ушел. Заменить следователя! Легко сказать! Как? По какой причине? Девятый час, а человек работает, все это видят и знают.
Илья Ильич Леонидов шел неторопливо домой. Перебрав прошедший день, он выделил три этапа. Разговор с тестем, сцена в милиции и допрос Астахова. Проанализировав их, он остался собой доволен. «У меня есть имя, фамилия, положение. Будет у меня и власть. Никто меня ни с кем не спутает. Не будет, как в детстве: круглоголовые, стриженые, серые и одинаковые, как мыши. Не будет! Илья Ильич Леонидов. Персонально!»
На третий день
В Городе Лева жил уже одиннадцатый день, восемь из них истрачены на банду и третий день расходовался на дело Лозянко. Так растрачивается жизнь сотрудника уголовного розыска: задержал одних убийц, устанавливай другого. Такая жизнь, в принципе, не делает человека добрее, доверчивее, благодушнее. У Гурова, видимо, был врожденный иммунитет, он с годами не черствел, не костенел душой. Он не мучился бессонницей, не бредил по ночам, но чужие беды воспринимал болезненно, по-человечески.
Когда вчера вечером Боря Ткаченко доложил результаты своей работы, у Гурова нехорошо, тревожно защемило в груди. Он вспомнил Павла Астахова, его открытое лицо, не умеющие лгать глаза, статную фигуру, гармоничную законченность движений. Почему-то Гуров увидел Павла в вечернем костюме, при орденах. Потом увиделся тюремный изолятор: тусклая краска стен, привинченная к полу табуретка, окно, закрытое жестяным козырьком, чтобы видно было не двор, а лишь узкую полоску неба, и то в клеточку.
«Вторую неделю живу, а Города не знаю, – думал Гуров, выходя из гостиницы. – То на машине летишь, пугая людей сиреной, словно гранд-иностранец, то пешком по треугольнику: УВД – гостиница – прокуратура. Один раз на стадион съездил, так лучше бы мне там и не бывать». Заставил себя вспомнить запрокинутое лицо Лозянко, черный ореол вокруг головы. Вспомнить и озлобиться. Однако не получалось, картина не складывалась. Мертвый Лозянко – отдельно, живой Астахов – отдельно.
Чемпион! Орденоносец! «И ты готов его защищать, сыщик, – накручивал себя Гуров. – А будь он, как говорится, простым рабочим парнем?» Злость на себя не появлялась. Не в чемпионстве дело, что-то ускользнуло, что-то самое важное Гуров не угадывал, промахивался. Внутреннее сомнение – это хорошо, но что с фактами делать? И Гуров шел в прокуратуру, чтобы ознакомиться с протоколом допроса Астахова и доложить следователю о выявленных вчера обстоятельствах и о своих соображениях по ходу дальнейшего расследования.
– Эй, товарищ!
Гуров сделал еще несколько шагов, услышал, что за спиной кто-то бежит, остановился и оглянулся. Его догнал Сергей Усольцев.
– Привет! – Усольцев поднял руку, чтобы лихо ударить, но Гуров ладонь не подставил.
– Здравствуйте. – Гуров поклонился.
– Здравствуйте, здравствуйте. – Усольцев пошел рядом. – Сергей Усольцев, работник городского спорткомитета. Третьего дня я в кабаке вас за простого командированного принял.
– А я не простой?
– Не простой. – Усольцев взглянул оценивающе. – Мне вас вчера на улице показали, говорят: специальный сыщик из столицы. Он на Астахова бочку катит, мол, труп на Пашу вешает.
Гуров остановился, взглянул на Усольцева сторонне. Вспомнился вечер в ресторане, мысли о завтрашней Москве, разговор с Ритой. Ресторанный зал, традиционная свадьба, их столик в углу, ловкий парень Сергей Усольцев в сопровождении…
– Не берите в голову. – Усольцев развел руками. – Я к тому, что нам-то виднее. Игорек был мальчик говенный… Паша с ним цапался пару раз, это точно.
Они пошли дальше, Гуров слушал внимательно.
– И Нинка между ними хвостом крутила. Но чтоб убить? – Усольцев состроил гримасу. – Вы случаем не в прокуратуру? – Он достал из кармана повестку.
– В прокуратуру, – кивнул Гуров.
– Тут, за углом. Велено явиться. Зачем? – Усольцев пожал плечами, задумался.
Когда они входили в подъезд прокуратуры, Гуров за спиной услышал бормотание:
– Вот Бога в душу… А ведь из-за Нинки Паша может удавить. Враз может.
Леонидов допрашивал девушку лет восемнадцати, она сидела на самом краешке стула, теребила носовой платочек, дышала прерывисто, как после бега. На приветствие Гурова Илья Ильич только кивнул, спросил:
– Чем обязан?
– Так, мысли разные, – неопределенно ответил Гуров, сдерживая подкатывающее раздражение. – Пока вы заняты, дайте мне, пожалуйста, папочку, я хочу на один протокол взглянуть.
«Допрос Астахова, – понял Леонидов. – А чего тебе смотреть? Нового в протоколе нет. Милицию надо держать строго, на дистанции, каждый должен знать свое место».
– До двенадцати я буду занят, потом позвоню вашему начальству. А пока вы распорядитесь, чтобы разыскали Маевскую. Вы знаете, о ком я говорю?
– Знаю.
– Она мне нужна, но не изволила… Обеспечьте, пожалуйста… – Леонидов поправил лежащий перед ним протокол допроса, поднял глаза на девушку.
– Распоряжусь! – Гуров неторопливо вышел из кабинета, в коридоре рассмеялся, вспомнил, с какими великолепными следователями приходилось работать. И люди душевные, и профессионалы высшей квалификации. «В семье не без урода, – подвел черту Гуров, вновь выходя на улицу. – Но этот парень не дурак, отнюдь, он значительно хуже». Хотя и с опозданием, но старший оперуполномоченный прозревал.
«А если он не дурак, то почему так работает, к какой цели идет? Почему он не разрешил снять отпечатки с колес „Волги“ Астахова? Леонидов оберегает его как народное достояние или…» Качнувшись, Гуров опустился на скамеечку рядом с детской коляской.