Ловушка, стр. 12
– Действительно. – Денис встал, прошелся по квартире, якобы машинально взял стакан, плеснул коньяку. Последние полчаса Денис только и думал, как все это проделать естественнее. Выпил, снова налил и снова выпил и не заметил цепкого взгляда и довольной ухмылки недалекого, запутавшегося в строительной неразберихе соседа.
– Все так, – приступил к заключительной фразе Качалин, – везде сложно и противоречиво, только у строителей все простой ясно. Яма, она и есть яма, значит, строители разгильдяи и жулики. Напиши, напиши, фактический материал используй, будет убедительнее. Если твои цифры моих по башке трахнут, нам наконец все необходимое дадут, я тебе дворцы спортивные построю и низко в ножки поклонюсь.
Качалин ушел вконец обиженный, даже оскорбленный, из ближайшего автомата позвонил домой.
– Готов. Ты к нему не заходи, а явится, холоднее будь, он нас черт знает в чем подозревает. Друг называется. – И довольно хохотнув, сел в машину и укатил.
Денис хлебнул забытого Качалиным коньяку и начал старательно изучать, чего строители недополучили, либо получили некондицию, не получили совсем, сколько рабочей силы по указанию сверху снято на другие объекты.
«Конечно, – рассуждал Денис, – соседушка наверняка преувеличивает, но в главном наверняка прав: творится несусветное безобразие, я их выведу на чистую воду». Новичок не понимал, что только этого профессионал и добивается. В результате доклада Сергачева спортивному начальству никакой статьи в газете не появится. Факты вопиющие, докладывает человек свой, и Сергачеву поверят, но опубликовать не разрешат. Фактического материала много, молодец, журналист, все раскопал, ссориться же со спортивными организациями не резон, создавать же компетентную комиссию хлопотно, и время потеряем. Ссоры не нужны никому, всем необходим объект. Начнутся звонки, упреки, просьбы, и тогда все замкнется на Игоре Петровиче Качалине. Вызовут в главк, покажут состряпанную им же галиматью, он разведет руками: где они подобные глупости раскопали, одному черту ведомо, с объектом можно поторопиться, необходимо немного помочь… И пойдут лимиты и сверхлимиты, дефицит и премиальные. А куда что когда-то девалось и что было, а чего не было вообще, будет похоронено и забыто.
Сергачев вернулся из командировки, написал гневную обличительную статью. Главный пожал ему руку и понес материал наверх, там тоже похвалили и гневно нахмурились, и… дальше все пошло по-качалински.
Для Дениса последняя статья оказалась и последней каплей, самообман кончился, бывший чемпион признал свое поражение. Он подвел итоги и был вынужден признать, что журналист он никудышный, на тренерскую работу у него пороха не хватает, что он лишь Денис Сергачев – бывший… а ныне холуй при Качалиных, которые живут и процветают на неизвестные доходы. Почему неизвестные? Неизвестно, где и каким образом ворует Качалин, а что он ворует, очень даже известно, только говорить об этом в «приличном» обществе не принято. Бывший чемпион встретился с бывшими друзьями и выяснил, что о своей несостоятельности он, словно обманутый муж, узнал последним, окружающие давно и сплетничать на эту тему перестали, надоело. Что делать и кто виноват? Ведь был Денис Сергачев, не наследство получил, не по блату давали, все сам! А если бы не встретил Елену? Он отлично понимал, что вновь занимается самообманом, но не желал признать, мол, и создал ты Сергачева сам и уничтожил тоже самостоятельно. Ты один виноват, не копи ненависть на первую любовь, ты не воевал за нее, она выросла вдали от тебя и перед тобой безвинна.
День сегодняшний
– Простите, – Лева отстранил Качалина, подошел к столу, на котором стояла бутылка, – остались некоторые формальности, с поминками придется немного подождать.
А, собственно, какое я имею право здесь распоряжаться, спросил себя Лева. Хозяин, почему ты не поставишь меня на место? Сергачев, ты же человек сильный и решительный, почему молчишь? У тебя было время попереживать, ты обнаружил труп, вызвал милицию, ждал нашего приезда. Что ты уставился в окно, словно прячешь лицо, боишься встретиться со мной взглядом? Или я не прав, и ты не просто сосед? Думай, Гуров, думай, не увлекайся первой же версией, держи в поле зрения всех, постарайся понять каждого.
– Какое горе? Кого помянуть? – Толик удивленно взглянул на Качалина.
– Елена умерла. – Качалин вынул из кухонного шкафа другую бутылку.
– Ладно!… – Пошарив рукой, словно слепой, Толик нашел стул и опустился на него.
Толику не было еще и тридцати, что-то несерьезное в его лице очень точно соответствовало имени, и Гуров подумал: и в пятьдесят его тоже назовут Толиком. Реагировал он на известие своеобразно, ни горе, ни испуг не появились у него в глазах, они лишь мгновенно стали сосредоточенными. Такой вид мог бы иметь человек, потешавший слушателей анекдотом, если его неожиданно прервать вопросом.
– Ладно, умерла, брось болтать. – Но он явно сразу поверил и напряженно искал ответа на какой-то важный вопрос, затем опомнился, понял: надо вести себя соответственно ситуации. – Боже мой! Боже мой! Елена! Не верю! Сердце? Попала под машину?
Если при первой реакции Толика Гуров подумал, вот человек, который не имеет к убийству никакого отношения, то после столь дешевой мелодраматической эскапады Лева усомнился в поспешном выводе. Толик мог разыграть одно состояние, затем прямо противоположное, делая все крайне неумело, в первом случае казался очень достоверным, а во втором выглядел фигляром.
– Да заткнись ты! – крикнула Вера, ударила кулачком по столу. – Рад небось до смерти!
Тяжело повернулся от окна Денис Сергачев, поднял голову и болезненно поморщился Качалин, вздрогнул Толик, все быстро обменялись взглядами, хотели взглянуть на Гурова и остановились на полпути. Все молчали. Лева решил ждать: он начинал получать информацию. Молчание порой может нести в себе больше информации, чем получасовая беседа. Толик на оскорбление не ответил, Качалин как хозяин дома вмешиваться не стал. Сосед-спортсмен должен был бы дать Вере воды, однако сидел неподвижно. Главное же, почему каждый из них хотел, но не решался посмотреть на инспектора уголовного розыска? Напрашивающийся ответ не всегда ответ неверный, и Лева сделал простой вывод: каждый из присутствующих подумал, что лично для него означает смерть Елены Качалиной, и увидел в этом прискорбном факте определенную выгоду. А на воре, как известно, шапка горит, и он считает, что все это видят, а уж инспектор уголовного розыска и подавно. Гуров ничего не видел, но, используя ситуацию, сохранял спокойствие и с деланным безразличием оглядел присутствующих.
В первые годы своей работы в уголовном розыске он любил иногда прикинуться дурачком, и колпак с бубенчиками не раз выручал, ведь с дураком и разговаривают по-дурацки, а, разговаривая на этом языке, любому трудно следить за каждым словом и оставаться умным. Сейчас колпак не годился, внешность и возраст Гурова изменились, и учреждение он представлял слишком серьезное, не поверят, а вот простаком прикинуться можно: по мнению обывателя, в милиции люди недалекие, не сумевшие устроиться, защититься, найти свое, персональное место под солнцем. Лучше, если они не будут опасаться. А чего им бояться, если произошел несчастный случай?
Необходимо ответить на главный вопрос: присутствующие верят в несчастный случай? Или они знают, что Качалину убили, но молчат? Рассуждаю неверно, одернул себя Гуров. Их четверо, они не могут все знать об убийстве, знает лишь один человек, кто-то может догадываться. Сергачев в несчастный случай не верит, в противном случае он вел бы себя совсем иначе. Сейчас он терпеливо ждет, когда я объявлю о заключении экспертов и начну допрашивать. Один знает, другой, возможно, догадывается, все ждут, но я об убийстве не заговорю. Вы заявили о несчастном случае, ведете себя неизвестно как, я тоже могу подождать.
Пауза становилась уже неприличной. Обвинение девушки прозвучало однозначно, не отвечая на него, Толик вроде бы соглашался. Избрав линию поведения, Гуров налил стакан воды, подал Вере, сел напротив и задушевно, излишне значительно, спросил: