Еще не вечер, стр. 4

Два дня назад, утром, он подошел в кафе гостиницы к столику Гурова и сказал:

– Приветствую, уважаемый. Не выпить ли нам по стаканчику вина? По случаю знакомства, так сказать. – Он прищелкнул каблуками, поклонился. – Кружнев, Леонид Тимофеевич. Москвич. Бухгалтер. Нахожусь в очередном отпуске.

Гуров взглянул на пустые столики, пожал плечами, вздохнул:

– С утра не пью, поручик. А вы никак ночью проигрались? – Гуров копировал тон и лексикон Кружнева, надеясь, что тот обидится и отойдет.

– Не судите да не судимы будете, Лев Иванович. – Кружнев расставил принесенную на подносе закуску, вынул из кармана болтавшегося на нем пиджака бутылку сухого вина, сходил за стаканами, налил. – Не извольте удивляться. Вчера слышал, как к вам обратилась дежурная. А нахальство мое исключительно от стеснительности.

Он чокнулся со стаканом Гурова и выпил одним духом.

– Знаете, пятый десяток разменял, Черное море впервые вижу. Один. Супруга недавно умерла, погибла, так сказать, в автомобильной катастрофе. Я и pешил гульнуть, а не умею, не обучался.

Гуров не любил стриптиз, в искренность случайных исповедей не верил, однако, выражая сочувствие, прижал ладонь к груди, кивнул и пригубил холодное, терпкое и очень легкое вино.

– Отдыхать, оказывается, – это большое искусство и дело довольно утомительное. – Кружнев вновь налил себе и выпил. – Я так вот попиваю винцо, поддерживаю состояние эйфории. Осуждаете?

Молчать становилось неприличным, и Гуров сказал:

– Я по части отдыха тоже не мастак.

– Вижу, но вчера вечером вы находились в развеселой компании – светская львица и преуспевающий современный бизнесмен. Еще с вами был эдакий плейбой, как я понял, из местных.

– Толик? – Гуров усмехнулся. – Действительно из местных. Работает физкультурником в санатории. Ну какой он плейбой?

Вечером Кружнев сидел с ними за одним столом и рассказывал древние анекдоты. Никакой настороженности он у Гурова не вызывал, разве что жалость и раздражение. Неудачник, слабый, поверхностный человек, видимо, из интеллигентной семьи.

Толик, тот самый физкультурник из санатория, как и все остальные, сначала познакомился с Гуровым. Их встреча состоялась на аллее напротив этой самой здравницы. Знакомство состоялось элементарно просто – Толик преградил своим спортивным телом дорогу Гурову и сказал:

– Привет, старик. Меня зовут Толик. Какие проблемы? Чем могу?

Гуров ответил: мол, проблем никаких, и хотел улыбающегося атлета обойти. Но не тут-то было.

– А у меня есть. – Толик широко улыбнулся. – Твоя жена? – Он кивнул в сторону стоявшей неподалеку Майи.

Гуров неожиданно для себя разозлился и заговорил певуче, на блатной манер:

– Не жена, парень. И мальчик, что стоит с ней рядом, – он взглянул на Артеменко, – не ейный муж. Я твоего имени не называл, катись. Счастливой охоты!

Гуров решил, что отбрил нахала, но и опытным сыщикам порой случается ошибаться.

– Вот дает! – Толик хлопнул его по плечу. – Ты мне сразу понравился, хоть и выглядишь интеллигентом.

Он подвел Гурова к Майе и Артеменко.

– Честной компании салют! Даме персонально! – Он поклонился. – Вот друга встретил, а он жалуется: мол, некуда в вашем городишке девать время и деньги. Да, – он хлопнул себя по широкой гулкой груди, – меня Толик зовут. Человек я в плохую погоду незаменимый. Все знаю, везде мне рады, за мной как за каменной стеной.

Артеменко беспечно улыбался, казалось, разыгрываемая клоунада ему доставляла удовольствие.

– Великолепный у вас, Лева, дружок. Наверняка в научном зале библиотеки познакомились, – сказал он.

– Экземпляр, – согласилась Майя. – Ну-ка, Толик, повернись, – и сделала пальцем круговое движение.

Толик повернулся, улыбаясь, словно выслушивал комплименты.

– Хвост давно отпал? – спросила Майя.

– Давно! – обрадовался Толик. – Но остальное при мне, не сомневайтесь. – И, чувствуя, что сейчас его прогонят, быстро продолжал: – Вы, москвичи, должны быть к аборигенам чуткими, жалостливыми. Мы же в заповеднике живем. Вчера в порту одна посудина причалила. Ее фашисты строили, денег награбленных не жалели; внутри уют, обшивочка, полировочка, бары-шмары, прочие атрибуты чуждой цивилизации. По нынешним временам соки подают, кофием людей травят, но если вы меня с собой возьмете, примут в лучшем виде, все будет. Ну как, командир, двигаем? – Он взглянул на Артеменко. – Как я понимаю, именно вы распорядитель кредитов?

– Пошли! – сказала Майя и, чувствуя, что Гуров сейчас откажется, взяла его под руку.

Так в их компанию ворвался непрестанно улыбающийся Толик.

Итак, за несколько дней с ним познакомились: Майя, Артеменко, физкультурник Толик, бухгалтер Кружнев, а на пляж стала приходить Таня. И чем дальше он вспоминал, тем ему больше случайные знакомства не нравились.

«Да, надо позвонить Отари, – решил Гуров. – В конце концов, он устроит мне номер в другой гостинице, я перееду и буду жить спокойно. А как я Отари объясню свою просьбу? Стыдно, Гуров, ты становишься подозрительным шизофреником. А не нравятся тебе люди, не поддерживай отношений, кто тебя заставляет?»

– Не помешал? – Кружнев, склонив голову набок, заглядывал Гурову в глаза и виновато улыбался. Он был не один. За его щуплой фигуркой громоздился улыбающийся атлет Толик.

– Извините, занят, – сухо сказал Гуров и зашагал прочь от гостиницы.

– Лев Иванович, извините, – бормотал за спиной Кружнев. – У нас предложение…

– Бухгалтер, – перебил Толик, – оставь человека в покое.

Предложения Гуров не слышал. «Интересно, чем я занят и куда направляюсь? Может, в отдел к Отари заглянуть, посидеть среди своих?»

Но в милицию Гуров не пошел, понимая, что дел у коллег хватает и без него, бездельника. Откуда Гурову было знать, что ждет его скорая встреча с Отари, скорая и неизбежная?

Поднявшись в город, Гуров долго бродил под накрапывающим дождем, потом пообедал в столовой, зашел в кинотеатр, через полчаса сбежал. Вернувшись в гостиницу, он прокрался в номер, заперся, не подходил к телефону, не отвечал на стук в дверь. Вечером стучали особенно настойчиво.

– Лева, ты жив? Отзовись! – настойчиво и громко требовала Майя.

Пришлось подойти к двери.

– Жив, но болен и лег спать, – сердито информировал Гуров.

На следующее утро ему пришлось горько пожалеть о своем поведении. Столько дней терпел, мог бы потерпеть еще один.

Таким образом, непосредственно перед катастрофой он никого из компании не видел, последней информацией не располагал. Что делать. Случается, на человека нападает хандра.

Артеменко Владимир Никитович

Он родился сыном «врага народа». Отца арестовали, когда мать была на седьмом месяце. От потрясения она заболела, родила преждевременно. Мама рассказывала, что на темени у Володи пульсировала тонкая кожа, под которой кости не было, глаз он два месяца не открывал. Врачи сказали: ребенок жить не может. Он тех слов не слышал, но, не открывая глаз, ел непрестанно, окреп, занял местечко под солнцем.

В войну мать и сын жили, как все, впроголодь. В детстве Володя ни разу не почувствовал, что он сын врага. Отцов в те годы почти ни у кого из ребят дома не было, борьба за жизнь отнимала столько времени и сил, что на раздумья ничего не оставалось, а мать помалкивала.

Война кончилась, отец умер в лагере. К последнему событию Володя отнесся равнодушно: никогда человека не видел, а сообщения о смерти в те годы поступали ежедневно, среди сверстников говорили о ней обыденно. К Сталину Володя Артеменко относился, как и подавляющее большинство окружающих, с восторженным благоговением. Он кое-как закончил десятилетку, перебиваясь случайными заработками – зимой помогал в котельной своего дома, летом работал в ЦПКиО имени Горького на аттракционах, катал отдыхающих. Поступил на юридический факультет университета. В метрике в графе «Отец» у него стоял прочерк, но к этому времени мать уже получила бумажку, в которой фиолетовыми чернилами было написано, что Артеменко Никита Иванович реабилитирован за отсутствием состава преступления. Володя уже знал, что слова эти означают: никакого преступления отец не совершал.