Мышонок по имени Вольф, стр. 5
— Да, мамочка, это было изумительно!
— И близко ты от неё был?
— Очень близко. Я взял шоколадку прямо у неё из руки.
— Как? — заверещала Мэри. — Да ты с ума сошёл!
— Послушай, мамочка. Завтра, когда она придёт играть, я залезу на рояль и буду петь, а я непременно так и сделаю. Не пойдёшь ли ты со мной?
— Вот уж нет! — отозвалась Мэри.
— Ну и что означает твоё «вот уж нет»? — осведомился Вольф. — Похоже, моя мама испугалась. Я-то не боюсь, а вот ты боишься.
Мэри сверкнула глазами.
— Вольфганг Амадей! — воскликнула она. — Уж не считаешь ли ты меня трусихой?
— Время покажет, — отозвался сын.
И время — следующее утро — показало. К удивлению миссис Ханиби, на рояле появились две мыши! Правда, более крупная мышь явно нервничала, и, когда пианистка подняла руки, готовясь заиграть, вздрогнула. Но как только зазвучали первые такты «Давайте ж все вместе» и мышонок весело запел (если б только миссис Ханиби знала это) «Мы весёлые мыши, мама Мэри и я!», другая мышь (мать, как уже не сомневалась миссис Ханиби) успокоилась и с гордостью слушала пение сына.
Затем пианистка заиграла «Три слепые мышки», а певец запел. Потом миссис Ханиби сделала паузу, и Вольф смог перевести дух.
Утренняя шоколадка, как заметил Вольф, лежала на рояле. Но он не взял её. Он не только хотел спеть ещё, но и хотел выучить новую песню, чтобы произвести впечатление на свою маму. Мышонок испытующе глядел своими бусинками на миссис Ханиби, пытаясь дать ей понять, чего он хочет. «Научи меня новой песенке, — внушал он. — Научи, научи, научи, ну, будь так добра».
И внезапно миссис Ханиби осенило. «Он хочет узнать новую песню, — догадалась она, — полагаю, хочет произвести впечатление на мать. Может быть, и она, раз она здесь, тоже её выучит. Вот было бы замечательно! Они пели бы слаженным дуэтом. Попробую сыграть колыбельную. Они бы могли убаюкивать друг друга». И миссис Ханиби начала очень тихо играть что-то из Шопена в ритме колыбельной.
Спустя какое-то время Вольф начал напевать, а когда она проиграла пьесу три раза, он уже знал её наизусть.
— Очень мило, родной, — одобрила Мэри, когда он пропел всю колыбельную до конца. — Мне нравится эта мелодия, хотя от неё как-то спать хочется.
— А почему бы тебе не попробовать, мамочка? — спросил Вольф, и в ту же минуту миссис Ханиби, которая наблюдала за мамой с сыном, сидевшими голова к голове, так что усы их смешивались, сказала:
— Ну-ка, давай, мышка-мама. Попробуй и ты.
— Я не умею петь, — ответила Мэри сыну.
— Откуда ты знаешь? — возразил Вольф. — Ты же никогда не пробовала.
— Ну давай же, мама, — ободряла её миссис Ханиби. — Начинай, вот так тебе будет удобно.
— Давай, мамочка, — не отставал Вольф.
— Готова? — спросила миссис Ханиби. — Раз, два…
И мышка Мэри открыла рот и издала уйму хриплых нестройных визгов.
— Ох ты, боже мой, — произнесла миссис Ханиби.
— Ох ты, боже мой, — сказал Вольф.
— Я тебе говорила! — рассердилась Мэри. — Тебе, видно, показалось забавным поднять на смех старую мать, Вольфганг Амадей. — И она умчалась.
Вольф поспешил за ней, унося шоколадку, а миссис Ханиби продолжала сидеть, потихоньку наигрывать и петь старую мюзик-холльную песенку:
Вечером Вольф появился один. «Мамаша, наверное, дуется», — подумала миссис Ханиби. От кого бы ни унаследовал свой голос мышонок, ясно, что не от матери. Миссис Ханиби сыграла ещё одну новую мелодию — песню Шуберта, — и Вольф очень скоро принялся ей вторить.
Такой у него был верный музыкальный слух и так он всё быстро схватывал, что в последующие несколько недель выучил немало новых песен. Как выяснилось, незнание слов не мешало ему получать удовольствие от звука собственного голоса, и чем больше он выучивал мелодий, тем больше ему нравилось петь. Получать шоколад было, конечно, приятно, но он пел бы под аккомпанемент хозяйки с неменьшей радостью, если бы даже его не ожидала награда.
Но однажды утром шоколада не оказалось.
Вольф уже знал, что, вскоре после того как высокие стоячие часы в холле пробьют одиннадцать раз, хозяйка войдёт в гостиную и сядет играть. Ещё раньше она положит кусочек шоколада на рояль, но Вольф брал награду исключительно после того, как кончал петь.
В то утро часы пробили одиннадцать, и примерно минут через десять Вольф вылез из норки и вскарабкался на рояль.
«Странно, — подумал он, — обычно она не опаздывает». Он поискал глазами шоколадку — её не было.
Он ждал. В доме стояла тишина. Когда часы пробили двенадцать, Вольф забеспокоился. Его взаимоотношения с аккомпаниаторшей стали очень близкими, порой даже казалось, они буквально читают мысли друг друга. И сейчас он почувствовал, что просто обязан выяснить, не случилось ли чего-нибудь. «Мамочке я ничего не скажу, — решил он. — Она просто запретит мне выяснять, и всё тут».
Дверь гостиной была, как всегда, закрыта, но Вольф пробежал по мышиному ходу, ведущему в холл, и направился в кухню. Войдя туда, он с ужасом увидел, что рыжий кот лежит в своей корзине у печки. Но его ужас был несравним с ужасом, который испытал кот. При виде мыши он подпрыгнул и мгновенно исчез за откидным кошачьим клапаном.
Вольф оглядел кухню, затем обыскал другие комнаты первого этажа, но не нашёл никаких признаков хозяйки.
Расхрабрившись после бегства кота, Вольф решил подняться наверх.
Подъём по лестнице был долгий и крутой, но Вольф был молод, в хорошей форме и скоро очутился на верхней площадке, где никогда ещё не бывал.
С площадки в комнаты вели несколько дверей, и за одной из них, стоявшей открытой, мышонок услыхал стон.
Глава девятая
СПАСЕНИЕ
В то утро миссис Ханиби проснулась в предвкушении совершенно обычного дня. По недавно приобретённой привычке она прежде всего подумала о мышонке.
«Следовало бы сказать, „о моих мышах“, мать, разумеется, просто самая заурядная мышь, — думала миссис Ханиби. — Но мышонок… восьмое чудо света! Как он дивно поёт! И как мы отлично ладим: я учу, а он учится, да как быстро. Жаль только, что люди и животные не могут сообщаться с помощью речи. Я бы сказала: „Я — Джейн Ханиби“, а он бы ответил: „А я — такой-то“. Кстати, надо дать ему имя. А я бы сказала: „Какую бы тебе хотелось выучить сегодня песню?“ Он бы ответил: „Хорошо бы что-то весёлое, сегодня такой пригожий день“. И я бы тогда сыграла „О, что за дивное утро!“ из мюзикла „Оклахома“!»
Миссис Ханиби поднялась с постели, умылась, оделась, спустилась вниз, приготовила для себя завтрак и покормила кота.
Немного позже, после того как побродила по саду и уже подумывала, не пора ли пойти в гостиную и выложить шоколадку перед утренними музыкальными занятиями, она вдруг вспомнила, что не постелила постель.
Она поднялась наверх и постояла с минутку у раскрытого окна, глядя на залитую солнцем улицу и насвистывая «О, что за дивное утро!». И вдруг оно перестало быть дивным.
Она отвернулась от окна, ослеплённая на миг солнечным светом, споткнулась о низкую скамеечку и упала. А поскольку она была старая и неважно управляла своим телом, то упала неловко и, ударившись, услыхала жуткий треск и почувствовала острейшую боль в лодыжке.
Какое-то время она пребывала в состоянии шока, но потом стала делать попытки встать на ноги (вернее, на одну ногу, поскольку понимала, что другая не выдержит никакой нагрузки). Но чувствовала она себя плохо, и все её усилия ни к чему не привели.
«Вот так история, Джейн Ханиби, — выдохнула она, лёжа на полу спальни. — Что же теперь с тобой будет?» И, почти теряя сознание от сильной боли, она застонала.