Русский лес, стр. 170

Иван Матвеич уклончиво пожал плечами:

— Чужая душа — лес дремучий!.. Вот Докучаев говорил, что трясут лишь то дерево, которое с плодами: пустого не трясут. Кроме того, бессилие логических доводов всегда ищет подкрепления в излишнем темпераменте.

— Конечно, завистливая злоба всегда служила источником вдохновения для негодяев, но... Нет, не то! Скажи, не случалось у тебя когда-нибудь крупной личной ссоры с Грацианским?

Иван Матвеич помолчал.

— Не упомню, разве только... Видишь ли, он скуповат по натуре, и я, ещё в Петербурге, как-то пошутил насчет той породы людей, что, завидев пирамидон у приятеля, заблаговременно принимают таблетку, чтоб самим не тратиться впоследствии, когда потребуется.

— Нет, опять не то... Я к тому, Иван, что со мною только что произошел довольно странный казус. Ещё утром сегодня вздумалось мне собрать вас всех и вчетвером посидеть за новогодней чаркой. Как бы ни расходились люди к старости во взглядах, все же современники мы, и отблеск одного и того же знамени лежит на наших лицах... верно? Словом, набрав провизии в кулек, я и отправился по вашим адресам на манер рождественского деда. Чередилов оказался в Тобольске... и тогда я решил обосноваться у тебя, прихватив Сашу Грацианского по дороге. Нашел его не сразу в его тупике, и какая-то чёрненькая старушка долго разглядывала меня через дверную цепку...

— И не впустила? — вдруг оживился при этом Иван Матвеич. — А ты объявил ей... кто, зачем и откуда?

— Ради шутки и чтоб сюрпризом вышло, я назвался Чарльзом Диккенсом. И после того она разрешила мне войти, но... — он раздумчиво пожевал ус, — объятия друзей не состоялись.

— Позволь, в котором часу это было?

— Что-то около одиннадцати.

— Значит, тотчас после моего ухода. Это любопытно... — сообразил Иван Матвеич и, в свою очередь, рассказал про свое изгнание из рая. — Признаться, никогда в жизни я ещё не подвергался подобной экстирпации. Вероятно, его срочно вызвали куда-то?..

Валерий покачал головой:

— Нет, он как раз оказался дома... даже вышел на минутку из кабинета, не ожидая встретить именно меня в прихожей. Должен сказать, никогда не видал человека в такой растерянности. Не глядя мне в глаза, он сразу пробурчал, что мне следовало сперва созвониться с ним насчет посещенья... и потому он принять меня никак не может. Естественно, меня несколько озадачила такая встреча... как-никак я и сам вроде генерала теперь, ничем пока не опорочен и вряд ли могу бросить тень на кого-нибудь в нашей стране. Позволь, ты сейчас оговорился, что слышал звонок в прихожей? Занятно... — Он полуприкрыл глаза, стараясь сопоставить в логическую связь известные ему обстоятельства. — Видимо, кто-то пришёл к нему на протяжении того часа, и пришёл без предупрежденья, так? Следовательно, по неотложному делу... но по какому?

— Там были ещё трое, кроме меня, — вспомнил Иван Матвеич. — Застал ты их?

— Пока старушка открывала мне, я видел из прихожей накрытый стол, но уже никого не было вокруг него.

— Возможно, перешли в кабинет?

— Тоже не подходит, вешалка была пуста.

— У них имеется вторая вешалка для своей одежды, в конце коридора, — вспомнил Иван Матвеич.

— Однако эта была совсем пуста, хотя кто-то посторонний, кого он не желал обнаружить, сидел же у него в кабинете... так?

В ответ на подозрение Ивана Матвеича, что это могла быть и дама сердца, Валерий кротко сказал, что сыщик из него никогда не получится: и правда, трудно было допустить в их возрасте такие нетерпеливые страсти. Оставалось предположить того выдающегося знатока тихоокеанских лесов, что так усердно и по неизвестным побуждениям добивался знакомства с Иваном Матвеичем, а теперь, напротив, нуждался в конфиденциальном, с глазу на глаз, разговоре с Грацианским.

— Пожалуй, это ближе к истине, — с паузой раздумья согласился Валерий. — Тогда прикинем начерно, зачем было прятать с вешалки пальто посетителя... в новогоднюю ночь возымевшего... настолько внезапную потребность потолковать об эвкалиптах... что для этого пришлось за дверь вытуривать старых друзей?

Некоторое время оба сидели в полной тишине.

— Вот ты намекнул давеча на Грацианского, как на долговременную мину газового действия, — засмеялся Иван Матвеич, доливая гостю вина. — Однако в данную минуту он мирно сидит в своем тупичке, а газ недоверия заметно ощущается в воздухе. Значит, уже кто-то из нас двоих повинен в этом?

— Ну, бдительность и недоверие совсем разные вещи, — без особой настойчивости сопротивлялся Валерий.

Только здесь ему во всей очевидности предстала вся нелепость подозрения, окрашенного личной обидой. В конце концов Александр Яковлевич мог и заболеть внезапно или получить письмо, омрачившее ему новогоднее настроение... Во всяком случае, количество неизвестных заставляло Валерия отказаться от попытки решить уравнение тут же на месте, а для более глубокого исследования не оставалось времени: билет на Ташкент лежал в его жилетном кармане.

Истина заключалась в том, что Александр Яковлевич уже направлялся в кабинет с двумя, на выбор, бутылками отменного винца и непременно застиг бы Ивана Матвеича за чтением запретной тетрадки, если бы не расслышал позади вкрадчивый стук в наружную дверь. Все приглашенные были в сборе, и никого больше не ждали. Отсюда следовали два одинаково, неутешительных вывода, что ночной посетитель или незнаком с расположением наружного, вполне исправного звонка, или же не слишком стремился оповещать всех находящихся в квартире о своем приходе. Подкравшись к двери, Александр Яковлевич различил чирканье спички, и вслед за тем последовал краткий, такой же воровской звонок, показавшийся ему оглушительней недавнего фугаса. Единственно чтоб утолить свое изнуряющее любопытство, Александр Яковлевич притушил свет, выглянул искоса за дверь и тотчас же захлопнул её, скорее постаравшись ничего не увидеть, чем действительно ничего не разобрав в потемках... Однако внятный голос успел произнести нечто, заставившее Александра Яковлевича затрепетать: это была фамилия Чандвецкого, беглого полковника из петербургской охранки.

Не говоря уже о физической невозможности его появления в советской Москве, представлялось вообще невероятным, чтобы этот человек продолжал существовать где-то на земле, так что весь эпизод носил оттенок некоей потусторонней пакости... И все же Александр Яковлевич предпочел бы самое вульгарное новогоднее привиденье за дверью, тем более что не было ничего предосудительного и политически зазорного в том, что знакомый, уже вполне безопасный и благовоспитанный покойник, соскучась в могильном одиночестве, решился подать весточку о себе в такую торжественную ночь. К сожалению, то был не сам Чандвецкий, а, видимо, лишь его доверенное лицо: как правило, призраки редко говорят с акцентом. Правда, иностранное происхождение гостя сквозило едва уловимо в самой интонации, но все же гораздо заметнее, нежели у австралийца, тоже приходившего с приветом от Чандвецкого недели три назад. Таким образом, имя жандармского полковника становилось чем-то вроде пароля, приоткрывающего доступ к человеку с нечистой совестью.

Теперь как бы ниточка связывала Александра Яковлевича с незнакомым господином за дверью, и не было силы на свете, способной порвать ее. Затаясь, он слушал шорохи за дверью и, несомненно, даже скольжение пылинки расслышал бы в тишине, но, слава богу, уже ничего там не было... Да и вряд ли самый терпеливый, без личного достоинства, человек проторчал бы унизительную четверть часа на холоде лестничной клетки. Возникла смутная надежда, что посетитель ушел, выполнив свое порученье... однако нельзя было вернуться к гостям и напиться на радостях под Серенаду Брага, не удостоверясь окончательно в миновании опасности. Тогда Александр Яковлевич ещё разок беззвучно приоткрыл дверь и попятился, весь облившись гадкой испариной.

— Я привез вам привет от господина Чандвецкого, — без выражения, будто ничего не случилось, повторил посетитель.