Орел-завоеватель, стр. 20

Это не обычные ополченцы, понял Макрон, обменявшись ударами с немолодым воином — мускулистым, с поблескивавшим от пота торсом. На шее варвара красовалось массивное витое ожерелье из золота, очень похожее на снятый с тела Тогодумна трофей, который теперь (и по праву!) Макрон нацепил на себя.

Похоже, варвар узнал знак, отмечавший у бриттов одних лишь вождей, и жажда мести удвоила его ярость. Но именно безудержный гнев в конце концов его и подвел. Хладнокровный римлянин заставил врага растратить свои тающие силы на удары по его щиту, а когда тот выдохся, закончил дело быстрым колющим выпадом. Какой-то неопытный паренек, завербовавшийся в легионеры лишь прошлой осенью, плюхнулся на колени, чтобы снять с поверженного варвара драгоценное ожерелье.

— Эй, малек, — предостерег его Макрон, — не вздумай грабить мертвецов на поле боя. Добыча будет поделена после, а мародерство у нас карается смертью.

Легионер поспешно кивнул, поднялся на ноги и устремился к кучке все еще не сдающихся бриттов, где его в один миг насадили на широкое острие дикарского боевого копья.

Выругавшись, Макрон рванулся вперед и снова оказался бок о бок с Катоном, беспрестанно рычавшим сквозь зубы, чтобы ярость схватки помогала ему не чувствовать боли.

Когда отблески заходящего солнца окрасили небосклон в оранжевый и красный цвета, а римские трубы пропели из-за реки отбой и вокруг остававшихся в живых бриттов образовалось свободное пространство, Катон все еще продолжал рваться вперед. В конце концов центуриону пришлось оттащить его к своим и как следует встряхнуть, чтобы привести в чувство.

Около полусотни уцелевших бриттов, сбившись в тесный круг, смотрели на римлян с угрюмой злобой. Истекая кровью от многочисленных ран, тяжело дыша, изнемогая от усталости, они опирались на свое оружие и ждали неминуемого конца.

Из рядов легионеров прозвучал голос, обратившийся к ним по-кельтски. Призыв сдаться озвучил Макрон. Призыв был повторен, и на сей раз окруженные бритты ответили криками и оскорбительными жестами. Макрон покачал головой, внезапно почувствовав, что устал убивать. Что сейчас могут доказать эти люди своей готовностью умереть? Кто вообще узнает о том, что они дрались до последнего? В конце концов, как центурион понял из книг, по которым Катон учил его читать, историю всегда пишут победители. А значит, эти отважные воины обрекали себя на гибель, не имевшую смысла.

В конце концов запас бранных слов и жестов у бриттов иссяк — теперь они просто смотрели на врагов с ледяным спокойствием обреченных. Последовало несколько мгновений тишины, а потом римляне без всякой команды ринулись вперед и перебили их до последнего.

У же стемнело, так что пожинать плоды победы легионерам пришлось с факелами. Взяв на случай контратаки ворота под охрану, легионеры в первую очередь принялись осматривать разбросанные по территории лагеря тела в поисках раненых товарищей. Их уносили к наспех сооруженному на берегу реки пункту оказания первой помощи. Что же до раненных бриттов, то их мучения прекращали быстрыми ударами мечей или копий, а тела стаскивали в кучу для последующего погребения.

Макрон послал отряд фуражиров на поиски провизии для шестой центурии, а исстрадавшегося Катона, который не мог думать ни о чем другом, кроме терзающей его жгучей боли, отправил подлечиться. Покинув центурию, юноша перебрался через остатки частокола, преодолел ниже по склону ров и поднялся на берег реки, причудливо освещенный мерцающими факелами и жаровнями временного лазарета. Вдоль берега тянулись ряды умирающих раненых, и ему, чтобы добраться до реки, пришлось переступать через них. У кромки воды он положил свой щит и осторожно расстегнул пряжки на ремнях шлема, панциря и пояса, на котором висел меч. Раздевшись (уже одно это принесло ему неимоверное облегчение), юноша ощупал себя, проверяя раны. К счастью, они при всей болезненности серьезными не были. Некоторые из порезов уже покрылись коркой спекшейся крови, страдал же он пуще всего от ожогов, на месте которых уже пошли волдыри. Даже самое легкое прикосновение к ним вызывало страдания. Обнаженный, дрожа больше от усталости, чем от вечернего ветерка, Катон вошел в мягкий речной поток и охнул, погрузившись в воду. А миг спустя он уже блаженно улыбался, радуясь облегчению, которое несла прохлада его жутким с виду ожогам.

ГЛАВА 14

— Бьюсь об заклад, это жжется, — ухмыльнулся Макрон, в то время как лекарь размазывал по волдырям, покрывавшим весь правый бок Катона (от бедра до плеча), что-то целебное. Пылающий взгляд, который бросил на него в ответ оптион, был достаточно красноречив.

— Не дергайся, — раздраженно бросил лекарь. — При таком освещении и без того трудно работать, а ты, оптион, еще дергаешься, как припадочный. А ты, центурион, раз уж приперся, так держи факел ровней.

— Прошу прощения.

Макрон поднял смоляной факел повыше, и в его мерцающем оранжевом свете хирург сунул руку в маленький, зажатый между коленями горшочек, а потом мягко стал втирать извлеченное из него снадобье в плечо Катона. Катон вздрогнул, ему пришлось стиснуть зубы, пока врачеватель не закончил. Утренняя прохлада тоже давала юноше о себе знать, но почти не облегчала пронизывающей его с одной стороны пульсирующей боли.

— Сможет он вернуться в подразделение? — спросил Макрон.

— Сделай одолжение, центурион! — Хирург покачал головой. — И когда вы, боевые командиры, усвоите, что раненые не могут вскакивать и становиться в строй после первой же перевязки? Если оптион вернется к службе раньше времени, его волдыри могут полопаться, туда попадет зараза, и он окажется в положении куда худшем, чем теперь.

— И надолго ли он вышел из строя?

Лекарь внимательно оглядел воспаленный бок и покачал головой.

— Несколько дней, пока не опадут волдыри. Ему придется держать бок открытым, чтобы обожженное место ни с чем не соприкасалось. Так что он освобождается от службы.

— Освобождается, — хмыкнул Макрон. — Ты, может быть, не заметил, что у нас тут война и что она не закончилась. Он должен вернуться в подразделение. Мне нужен каждый человек, способный держать оружие.

Хирург поднялся в полный свой рост и воззрился на центуриона. И только тут Макрон наконец осознал, что лекарь этот подлинный великан, выше его чуть ли не на локоть и сложен как бык. Ему было лет двадцать пять, а смуглая кожа и тугие, курчавые волосы наводили на мысль об африканских корнях. Его фигура представляла собой гору мышц, без малейшего жира.

— Центурион, если ты ценишь этого малого, ему необходимо позволить оправиться от ожогов. Паренек освобожден мной от службы, и мое решение поддержано главным хирургом легиона и самим легатом.

Тон и выражение лица лекаря ясно давали понять, что выслушивать какие-либо возражения он не намерен, однако это не меняло того факта, что шестая центурия и впрямь позарез нуждалась в каждом мече.

— А мне нужно, чтобы он вернулся в центурию.

Конфронтация между хирургом и центурионом при мерцающем свете факела грозила перерасти в стычку. Катон стиснул зубы и с трудом поднялся на ноги, чтобы вмешаться.

— Прошу прощения, командир. Врач прав, я почти не могу пошевелить рукой. От меня сейчас не будет никакого проку.

— А кто тебя спрашивал! — сердито буркнул Макрон. — И вообще, с чего это ты берешь его сторону?

— Да не беру я ничью сторону, командир. Мне самому охота как можно скорее вернуться в строй, но что от меня толку, пока рука не работает?

— Понятно, — проворчал Макрон.

В принципе, он, разумеется, не был таким уж бесчувственным, но ему трудно было взять в толк, почему это человек не может участвовать в сражении, если он в сознании и руки-ноги у него не отрублены. А сражение, ничуть не менее кровопролитное, чем недавнее, могло разразиться в любое мгновение. Да, римляне захватили укрепления бриттов и выгнали дикарей из их лагеря, но тысячи варваров все равно уцелели. Окрестности сейчас буквально кишат ими, и, сумей кто-то организовать эту толпу в подобие войска, всем римлянам, даже раненым, придется драться, защищая свои шкуры.