Есть так держать!, стр. 31
— Кончил, пожалуйста, вопросы, — говорит он и проводит ладонью по жестким черным волосам.
И зачем он так волнуется? Почему не расскажет о своем способе заливки подшипников? Почему молчит о боевом тралении? А набор инструментов? Один этот поступок чего стоит!
Хочется вскочить и сказать все это за него. Но матросы ведь тоже знают об этом, а смотрят на Юсупова так, будто и не встречались с ним до сих пор.
— Почему именно сегодня вступаете в партию?
И чего Агапову надо? Почему сейчас?.. Важно то, что он вступает! Будь Витя постарше, он бы тоже подал заявление.
— Почему сейчас? — переспросил Юсупов и задумался.
Слышно потрескивание махорки в чьей-то самокрутке.
— Почему сейчас?.. Дело такое… Не могу, товарищи, без партии! Давно хотел и все боялся, что не примете… А сегодня осмелился… Хочу коммунистом идти в город сквозь лед!
Моисеев, дожидавшийся очереди, заерзал на скамейке, полез в карман, достал платок и для чего-то вытер им свой сухой лоб.
— А что сделаешь, чтобы ходить во льду? — спросил Курбатов.
— Не знаю, товарищ командир… Но ходить мы будем! Честное слово мотористов, будем! — с жаром ответил Юсупов, стукнув кулаком по столу.
Тут все матросы оживились, и отовсюду послышались уверенные голоса:
— Слово рулевых!
— Минеров!
— Пулеметчиков!
— И во льду ходить будем!
Когда шум затих, отец, которого сегодня выбрали председателем, спросил:
— Есть еще вопросы? Нет? Кто за то, чтобы принять товарища Юсупова, прошу поднять руку.
Витя вместе со всеми высоко поднял свою, но сосед толкнул его локтем в бок и спросил с лукавой усмешкой в глазах:
— И давно ты в партии?.. Голосуют только коммунисты.
Витя убрал руку и съежился от стыда за свою ошибку.
— Ничего, за хорошего человека проголосовать никогда не стыдно, — успокоил сосед.
А расплывшийся в улыбке Юсупов, пожимая протянутые руки, подошел к скамейке и сел. Как завидовал ему сейчас Витя! Юсупов теперь был равный среди равных, а он, Витя, только гость.
Словно отгадав его мысли, сосед прошептал ему на ухо:
— Этак пролетит годик-другой, и тебя в комсомол принимать будут.
Вообще день сегодня выдался особенный. Только закончилось партийное собрание и вышли из помещения, — глядь, идет по дороге солдат в ватнике, опирается на суковатую палку и кричит:
— Витька!
Витя остановился, постоял немного да как крикнет:
— Захар! — и бежит к нему.
Вместо «подробного письма» сам заявился!
От Бородачева пахнет махоркой и лекарствами. Он сильно похудел, но глаза смеются, смотрят на всех ласково и задорно.
— Как пробоина, Захар? Залатали?
— Ишь, в зеленое вырядился!
— Уж больно быстро тебя выписали! — шумят подбежавшие матросы.
— Пробоина ликвидирована, а что в зеленом — не беда! Самое главное я сберег! — смеется Захар, распахивает ватник, и все видят матросскую тельняшку, полинявшую от многих стирок.
— Где направление? — строго спрашивает Курбатов.
— Направление? — У Бородачева даже брови поднимаются от удивления. — Какое может быть направление, если я к себе вернулся?
— Направление в часть, — неумолим Курбатов.
— Да вы не знаете меня, что ли? — возмущается Бородачев.
И вдруг спокойный голос Щукина:
— Сбежал?
Бородачев резко повернулся к нему, кажется, вот-вот ответит грубостью, но неожиданно плечи его опускаются, вздрагивают руки, обнимающие Витю.
— Сбежал, — еле слышен его ответ.
Тут и Курбатов не выдерживает и невольно улыбается. Щукин же кивает, дескать: «Так я и знал. Чего еще можно было ожидать от Бородачева?» Настороженно молчат матросы. Много раненых в эти дни вернулось на катера. Шли с официальными документами и без них. Но разве прогонишь матроса, если он сам пришел на свой катер? Разве можно сказать: «Иди обратно в госпиталь», если видишь его глаза? Да и бесполезно это: никуда не уйдет матрос.
И, махнув рукой, Курбатов пошел к катерам.
Радостно зашумели матросы, а Захар легонько шлепнул Витю пальцем по бескозырке и сказал:
— Что я тебе говорил? Начальство, оно понимает матросскую душу!.. Как пулемет? Пятнышко ржавчины найду — шкуру спущу. Так и знай!
Ночью пошли в город. В рубке, у штурвала, стоит Николай Петрович Щукин. Его усы снова воинственно подкручены. Серая шинель распахнута, и белеет тельняшка. Витя тоже идет в поход, но уже вторым номером пулеметного расчета.
Льдины плывут гуще, чем вчера. Нос катера то и дело врезается в их месиво, раздвигает, колет, подминает под себя. Катер продвигается вперед медленно. Порой даже отступает, чтобы разбежаться и всей тяжестью своей снова обрушиться на сопротивляющуюся льдину. Фашисты стараются сорвать переправу, помешать катерам пройти в город и не жалеют снарядов и мин. Артиллерия левого берега отвечает им, защищает катера, и они идут как бы под аркой моста, по которому непрерывно и в различных направлениях летят снаряды.
Некоторые снаряды и мины падают в реку. Ударяясь о лед, они рвутся, и Волга вся в мигающих огоньках. Одна мина взорвалась так близко, что с Курбатова даже фуражку сорвало. Теперь стоит он на палубе катера и ничем не отличается от простого матроса.
Особенно назойливо ведет себя одна минометная батарея. Установленная за курганом, она держит под обстрелом подходы к участку берега, занятому нашими войсками. По ней стреляют с левого берега, но снаряды либо проносятся над гребнем, либо рвутся на склонах кургана. И вдруг словно ракеты полетели туда. Заклубился огонь, окутался дымом курган, и смолкла та батарея.
— Доигралась, обласкала ее «катюша», — говорит кто-то.
Катер у берега развернулся и, как обычно, принимает раненых, чтобы переправить их через Волгу. Раненых несут на носилках, плащ-палатках и просто на шинелях. Некоторых ведут товарищи, а кое-кто ковыляет сам, опираясь на винтовку, как на костыль.
У трапа остановились трое. Белая повязка вместо шапки закрывает голову одного. Другой прижимает к груди забинтованную руку. И оба они поддерживают третьего, который даже и с их помощью еле держится на ногах.
— Куда его ранило? — спросил Агапов.
— Кто его знает, — пожал плечами раненный в голову. — Идем из санбата, а он на дороге мается. Привели сюда.
Раненого уложили на палубе. Он спрятал лицо в поднятом воротнике шинели и тихо стонет.
— Бувайте здоровы! — сказал солдат, раненный в голову, и сделал шаг прочь от катера.
— Ты куда? — окликнул его Агапов. — Что я, каждого из вас дожидаться буду? Живо на катер!
— А ты на меня не кричи, это я тоже умею, — огрызнулся раненый. — Ты глянь на Волгу. Когда теперь солдат попадет в город?
Лед забивает реку. Льдины шуршат у катера, словно предупреждают, что нужно торопиться. Да, не скоро теперь придет помощь защитникам города… Но Агапов знает и другое: отказывается раненый от эвакуации, храбрится, а пройдет часок-другой — и ослабеет, потеряет силы и будет мучиться до следующей ночи. А тут и без него забот хватает. Вот поэтому и пригрозил Агапов:
— Силой верну!
— А это видел? — ответил раненый, погрозил автоматом и исчез в темноте.
— За этого бояться нечего! — рассмеялся Курбатов. — Давай отходить, мичман.
В серой, предрассветной мгле подошли к припудренному первым снегом левому берегу.
— Да-а-а… Жарковато… А ты говорил: «Зачем приехал?» — сказал Бородачев, забираясь на яр и обращаясь к Вите.
Витя ничего подобного не говорил, но возражать не стал.
Глава семнадцатая
ВСЕГО ОДИН РЕЙС
За многие недели работы на сталинградских переправах для катерников стало уже привычным, вернувшись к левому берегу, быстренько завтракать и сразу ложиться спать. Обязательно ложились поспать хотя бы немного, порой на час или чуть побольше, чтобы попытаться восстановить физические и нравственные силы, растраченные за минувшую ночь. А вот Витя, как правило, спал до обеда. Лег он и сегодня. Даже лицом к стенке повернулся. Будто огонек от коптилки, сделанной из гильзы снаряда малого калибра, мешал ему заснуть. Лежал лицом к земляной стенке, а в голову невольно все лезло и лезло, что раненые солдаты, которых минувшей ночью вывезли из Сталинграда, и матросы с катеров-тральщиков, будто сговорившись, твердили: вот-вот лед окончательно скует Волгу, и тогда уж наверняка ни один катер не пробьется к защитникам города, не подбросит им ни отчаянных десантников, ни снарядов к немногим уцелевшим пушкам, ни патронов к пулеметам, автоматам и винтовкам, ни самого обыкновенного продовольствия, без которого долго не выживешь.