Шевалье д'Арманталь(изд.1962), стр. 110

Ришелье был арестован, как его предупреждала мадемуазель де Валуа, на следующий день после того, как он привел Батильду к регенту, но его заключение обернулось для него новым триумфом. Как только распространился слух, что прекрасный узник получил разрешение прогуливаться на террасе Бастилии, улицу Сент-Антуан запрудили самые элегантные экипажи Парижа, и через двадцать четыре часа она стала самым модным местом прогулок. Поэтому регент, утверждавший, что у него в руках достаточно улик против господина де Ришелье, чтобы приказать отрубить ему четыре головы, если бы он их имел, не рискнул навсегда лишиться популярности у прекрасного пола, удерживая долее герцога в тюрьме. После заключения, продолжавшегося три месяца, Ришелье вышел из Бастилии, более чем когда бы то ни было пользуясь славой и успехом у дам. Однако к этому времени шкаф для варенья оказался замурован, а бедная мадемуазель де Валуа стала герцогиней Моденской.

Аббат Бриго, арестованный, как мы сказали, в Орлеане, некоторое время находился в тюрьмах этого города, к великому отчаянию доброй госпожи Дени, девиц Эмилии и Атенаис и господина Бонифаса. Но в одно прекрасное утро, когда семья Дени садилась завтракать, вошел аббат Бриго, как всегда, спокойный и аккуратный. Его встретили с восторгом и засыпали вопросами, но он, со свойственной ему осторожностью, отослал любопытных к своим судебным показаниям, говоря, что это дело доставило ему уже много неприятностей и его очень обяжут, если никогда не будут о нем говорить. А так как аббат Бриго пользовался, как мы видели, поистине самодержавной властью в доме госпожи Дени, его желание было в точности выполнено, и с этого дня больше не было речи о деле «улицы Утраченного Времени, № 5», как будто оно никогда и не существовало.

Несколько дней спустя Помпадур, Валеф, Лаваль и Малезье тоже вышли из тюрьмы. Что касается кардинала де Полиньяка, то его даже не арестовали: он был просто выслан в свое аббатство д'Аншен.

Лагранж-Шансель, автор «Филиппик», был вызван в Пале-Рояль, где его ждал регент.

— Сударь, — сказал ему герцог, — думаете ли вы обо мне все то, что вы написали?

— Да, ваше высочество, — ответил Лагранж-Шансель.

— Ваше счастье! — сказал регент. — Потому что, если бы вы написали подобные гнусности против своей совести, я приказал бы вас повесить.

И регент ограничился тем, что сослал Лагранж-Шанселя на остров Сент-Маргерит, где тот пробыл лишь три или четыре месяца. Враги регента распространили слух, будто по его приказу Лагранж-Шанселя отравили, и герцог не нашел лучшего средства опровергнуть эту новую клевету, как открыть двери тюрьмы перед мнимым мертвецом, который вышел из нее полный ненависти и желчи более, чем когда бы то ни было.

Это последнее доказательство милосердия герцога Орлеанского показалось Дюбуа до такой степени неуместным, что он прибежал к регенту, чтобы устроить ему сцену. Но вместо ответа на все его упреки герцог лишь пропел ему рефрен песенки, которую сочинил о нем Сен-Симон:

Я добряк, это так, я добряк!

Это привело Дюбуа в такой гнев, что регент, чтобы помириться с ним, был вынужден сделать его кардиналом.

Назначение Дюбуа преисполнило Фийон такой гордости, что она объявила о своем намерении отныне принимать у себя только тех посетителей, которые ведут свой род с 1399 года.

Впрочем, она потеряла в этой катастрофе одну из своих самых знаменитых пансионерок: через три дня после смерти капитана Рокфинета Нормандка удалилась в монастырь Кающихся Грешниц.

РОМАН А. ДЮМА «ШЕВАЛЬЕ Д'АРМАНТАЛЬ»

Рано утром 1 сентября 1715 года с балкона королевского дворца в Париже торжественно прозвучала традиционная формула, означавшая конец одного и начало нового царствования: «Король умер, да здравствует король!» Закончилось изнурившее Францию правление Людовика XIV. Он пережил своих сыновей и внуков. После его смерти престол достался его правнуку — малолетнему Людовику XV, которому в это время едва минуло пять лет.

По праву рождения пост регента принадлежал племяннику Людовика XIV — Филиппу Орлеанскому. Еще при жизни старого короля вокруг кандидатуры будущего регента развернулась ожесточенная тайная борьба. Придворная камарилья во главе с всесильной королевской фавориткой — госпожой де Ментенон, стремясь удержать власть, выдвигала своего ставленника — герцога дю Мен, незаконного сына короля Людовика XIV.

Но военные неудачи и жестокая реакционная политика в последние годы правления Людовика XIV внушили всей стране ненависть к королевскому окружению. Кризис абсолютизма порождал в различных слоях населения стремление к реформам. В этих условиях Филипп Орлеанский, находившийся в опале при старом дворе, привлек к себе надежды и симпатии оппозиционных кругов. Чем больше преследовала Филиппа деспотическая госпожа де Ментенон, обвинявшая его в безвременной гибели сыновей и внуков короля, чем более яростно герцогиня дю Мен грозилась убить его собственными руками, тем с большим интересом приглядывались к нему люди, недовольные политикой последних лет. На стороне герцога Орлеанского оказался парламент, чьи привилегии беспощадно ущемлялись Людовиком XIV. Кандидатуру Филиппа Орлеанского поддержали и недовольные королевской политикой круги крупной буржуазии. В его пользу высказались и некоторые представители старой феодальной аристократии, возмущенные возвышением незаконных сыновей короля — герцога дю Мен и графа Тулузского, возведенных в ранг принцев крови и пэров Франции.

Европейские державы также пытались оказать влияние на выбор регента. Особенную заинтересованность в этом вопросе проявила Испания. По Утрехтскому договору (1713), который подвел итоги кровавой войне за Испанское наследство, европейские державы согласились признать испанским королем родного внука Людовика XIV — Филиппа V. Вступив на испанский престол, Филипп V был обязан официально отречься от всяких притязаний на французскую корону. Однако новый испанский король принял самое горячее участие в тайной борьбе за власть, которая велась во Франции. Он сам хотел стать регентом при малолетнем короле; в случае же неудачи он был готов выдвинуть на этот пост безличного, слабохарактерного герцога дю Мен.

Иную позицию занимала в этом вопросе Англия. Стремление Филиппа V объединить Испанию и Францию под эгидой единой власти, выразившееся в его известной фразе: «Нет больше Пиренеев!» — вызывало решительный протест в Лондоне. Усиление Испании ставило под угрозу выполнение весьма выгодного для англичан Утрехтского договора. Вместе с тем, учитывая враждебные отношения между Филиппом V и Филиппом Орлеанским, английская дипломатия рассчитывала, что при герцоге Орлеанском Франция откажется от прежней внешней политики и вступит в союз с Англией против Испании. В последние месяцы жизни Людовика XIV борьба приняла особенно острый характер. Кардинал Альберони, первый министр Филиппа V, посылал в Париж своему послу принцу Сел-ламару депеши — одну более спешную и более грозную, чем другую — требуя у него проникнуть в тайны королевского завещания и создать придворный заговор в пользу Испании. В это же время английский посол от имени короля Георга I прямо предложил Филиппу Орлеанскому поддержку своего правительства.

Не решаясь официально лишить герцога Орлеанского регентства, принадлежавшего ему по праву, старый король под давлением придворных кругов в своем завещании попытался сделать власть будущего регента номинальной. Управление королевством фактически вручалось Совету регентства, составленному в большинстве своем из его прежних приближенных. Командование войсками и наблюдение за воспитанием малолетнего Людовика XV по завещанию передавалось герцогу дю Мен.

Полный нетерпения свести счеты с покойным королем и его окружением и ввернуть свои привилегии, парламент спешно собрался на другой же день после смерти Людовика XIV. Вопреки завещанию, регент получил полную свободу в управлении государством, а притязания герцога дю Мен были решительно отвергнуты. Потерпев поражение, придворная камарилья затаила злобу.