Счет по-венециански, стр. 8

— В четыре, — повторил Брунетти. — Тогда до встречи, — только и сказал он, прежде чем попрощаться и повесить трубку. Его богатый опыт подсказывал, что никогда нельзя показывать свидетелю, что благодарен ему за сотрудничество, даже если он сам предлагает помощь.

Брунетти посмотрел на часы: одиннадцатый. Он позвонил в муниципальный госпиталь, но, набрав три разных добавочных номера и поговорив с пятью разными людьми, так и не получил никакой информации о вскрытии. Ему часто приходила в голову мысль, что единственной безопасной для здоровья процедурой в этом госпитале было именно вскрытие: единственная операция, при которой ничем не рискуешь.

Вот с такими мыслями о достижениях медицины он и отправился на встречу с доктором Дзорци.

Глава 7

Покинув здание квестуры, Брунетти повернул направо и пошел в сторону канала Сан-Марко и базилики [11]. Он с удивлением обнаружил, что на улице сияет солнце; с утра он был так поглощен новостью об убийстве Тревизана, что даже не обратил внимания, какой чудесный день подарила городу природа: мягкий свет ранней зимы заполнил улицы, и сейчас, ближе к полудню, стало так тепло, что можно было вполне обойтись без плаща.

Народу на улицах было немного, но практически все находились в приподнятом настроении от нежданного солнечного света и тепла. Кто бы мог поверить, что еще вчера город тонул в тумане и катерам приходилось включать радары, чтобы проделать коротенький путь до острова Лидо? И вот, гляди-ка, сегодня он жалеет, что не прихватил солнцезащитные очки и не надел костюм полегче, а добравшись до воды, зажмуривается на мгновение, ослепленный яркими солнечными бликами. На той стороне канала красовались купол и башня Сан-Джорджо-Маджоре — еще вчера их совсем не было видно, — словно они пробрались в город под покровом ночи. Какой прямой и изящной выглядела эта башня в отличие от Сан-Марко, уже не первый год заточенной в леса и от этого напоминавшей пагоду, — у Брунетти порой возникало ощущение, что городские власти взяли и продали часть города за наличные японцам, а те стали приспосабливать под себя городскую архитектуру.

Свернув направо в направлении пьяццы Сан-Марко, Гвидо вдруг поймал себя на том, что глядит на туристов с нежностью. Те шли мимо него, широко разинув рты и замедляя шаг, чтобы лучше рассмотреть окружающее. А ведь она все еще может сразить их всех наповал, эта старая шлюха Венеция; и Брунетти, словно верный сын, привыкший оберегать престарелую мать от недобрых взглядов, с удивлением ощутил прилив гордости и восторга. В этот момент вдруг понадеялся, что идущие мимо люди взглянут на него и как-то сразу поймут, что он — венецианец, а значит, отчасти наследник и совладелец всего этого великолепия.

И эти бессмысленные голуби, копошащиеся у ног восхищенных туристов и всегда раздражавшие его, сегодня вызвали чуть ли не умиление. Вдруг, ни с того ни с сего, добрая сотня птиц поднялась над площадью, покружила немного и, сев точнехонько туда, откуда взлетела, снова принялась суетливо клевать. Полная женщина позировала мужу: трое голубей сидели у нее на плече, а она отворачивалась от них; лицо ее выражало не то восторг, не то ужас; муж снимал ее на видеокамеру размером с автомат. В паре метров кто-то открыл пакетик с семечками и размашисто швырнул их, и вновь голуби взвились вверх, покружили и приземлились именно там, куда попало больше корма.

Брунетти взошел по трем невысоким ступенькам и толкнул двойные двери с матовыми стеклами, что вели в кафе «Флориан». Он пришел на десять минут раньше, но все же заглянул в анфилады небольших комнат и по правую и по левую руку от себя — доктора Дзорци нигде не было видно.

К нему подошел официант в белом пиджаке. Брунетти попросил посадить его у окна. Одна часть его сознания твердила, что в такой день особенно приятно посидеть вдвоем с привлекательной женщиной у окна кафе «Флориан», другая подсказывала, что ничуть не менее приятно, если его увидят вдвоем с привлекательной женщиной у окна в кафе «Флориан». Он отодвинул изящный стул с изогнутой спинкой, уселся и развернулся так, чтобы лучше видеть площадь.

Сколько Брунетти себя помнил, какая-нибудь часть базилики обязательно стояла в лесах. Видел ли он когда-нибудь это строение целиком, ничем не загороженное, — хотя бы в детстве? Кажется, нет.

— Доброе утро, комиссар, — услышал он у себя за спиной голос доктора Барбары Дзорци.

Он встал и пожал ей руку. Брунетти узнал ее без труда. Стройная и подтянутая, она ответила ему теплым и неожиданно крепким рукопожатием. Волосы, как ему показалось, были короче, чем в прошлый раз: темные, сильно вьющиеся локоны были подстрижены в форме шапочки и плотно прилегали к голове. Глаза у нее были почти черные: и не разглядишь, где кончается зрачок и начинается радужка. Сходство с Элеттрой, безусловно, присутствовало: тот же прямой нос, пухлые губы и округлый подбородок; но если Элеттра напоминала спелый фрукт, то во внешности сестры была какая-то сдержанная грусть.

— Доктор, я очень рад, что вы смогли найти для меня немного времени, — проговорил он, помогая ей снять плащ.

Она улыбнулась и поставила низкую и широкую сумку из коричневой кожи на стул у окна. Он тем временем сложил ее плащ и повесил его на спинку того же стула.

— Надо же, — сказал он, взглянув на сумку, — у доктора, который приходил к нам в детстве, была точно такая же.

— Наверное, стоило бы сменить ее на кожаный кейс, чтобы выглядеть посовременнее, — отозвалась она, — но мне подарила ее моя мама в день, когда я получила степень, — с тех пор я ее и ношу.

К их столику подошел официант, и они оба заказали по чашечке кофе. Он удалился, и Барбара спросила:

— Так чем я могу быть тебе полезна?

Брунетти счел, что нет никакого резона скрывать, от кого он получил информацию, и начал:

— Твоя сестра сказала мне, что синьора Тревизан была твоей пациенткой.

— Да, и ее дочь тоже, — добавила она, потянувшись к коричневой сумке и доставая оттуда потрепанную пачку сигарет. Она принялась было рыться в недрах сумки в поисках зажигалки, но возникший слева от нее официант, склонившись, поднес ей огонь.

— Благодарю, — сказала она, уверенно и привычно поворачиваясь к нему и прикуривая. Официант бесшумно отошел от стола.

Она жадно затянулась, захлопнула сумку и подняла глаза на Брунетти.

— Насколько я понимаю, это как-то связано со смертью адвоката?

— На данном этапе нашего расследования, — произнес Брунетти, — мы не можем с уверенностью сказать, что связано, а что не связано с его смертью.

Она поджала губы, и Брунетти понял, как формально и фальшиво должны были прозвучать его слова.

— Это чистая правда, доктор. На сегодняшний день у нас нет решительно никакой информации, разве что вещественные доказательства с места происшествия.

— Его застрелили?

— Да. Два выстрела. Одна из пуль, вероятно, задела артерию, поскольку скончался он, судя по всему, очень быстро.

— Почему тебя интересует его семья? — спросила она, не уточняя, как заметил Брунетти, кто именно из семьи его интересует.

— Хочу узнать о его бизнесе, друзьях, родных — обо всем, что позволило бы мне хоть немного понять его как личность.

— Думаешь, это поможет тебе найти убийцу?

— Это единственный способ узнать, кому могло понадобиться его убивать. После этого уже относительно просто просчитать, кто именно это сделал.

— Ну ты оптимист!

— Вовсе нет, — сказал Брунетти и покачал головой. — Я отнюдь не оптимист и не стану им, пока не начну его понимать.

— И ты полагаешь, что информация о жене и дочери Тревизана тебе в этом поможет?

— Да.

Слева от них вновь появился официант, поставил на стол две чашечки эспрессо и серебряную сахарницу. Оба положили в крошечные чашки по два куска сахару и принялись размешивать его ложечками, используя эту церемонию как естественный повод сделать паузу в разговоре.