Где нет зимы, стр. 8
— Что ты там бормочешь, Гуль? — поворачивается ко мне Мишина мама.
— Зачем вы ей надели на голову фантики? Это некрасиво. И волос совсем не видно, — отвечаю я.
— Некрасиво? — улыбается Мишина мама. — Ничего, фантики — это временно. Сейчас мы их снимем, и все будет замечательно.
И она снимает фантики, и что-то еще делает с головой той тетеньки, и получается ничего. Вполне нормально.
Вовремя я им сказала, чтобы фантики сняли. Без фантиков точно лучше оказалось.
На белом кафельном полу валяются разноцветные локоны. Наверное, их можно собрать и сделать парик — такой пестренький.
Шура говорила, что трехцветные кошки приносят удачу. Я раньше думала, это она про настоящих разноцветных кошек говорила — зеленых с фиолетовым хвостом и красными лапами. А потом узнала, что про нормальные кошачьи цвета: когда, например, беленькая кошечка с рыжими и серыми пятнами.
Сделать трехцветный парик, надеть на себя — и тогда все будет хорошо!
Мишина мама уже сняла фартук, работа у нее закончилась. И теперь мы стоим у эскалатора.
— Ну и куда пойдем? — говорит она.
— Только не в школу! — твердо отвечаю я.
— Сама не хочу, — смеется Мишина мама. — В школу уже позвонила и сказала, чтобы они не волновались. Так что в школе тебя ждут только в понедельник. В понедельник-то пойдешь?
— Посмотрим, — пожимаю я плечами.
А Мишина мама говорит, что домой мне тоже звонила, там нет никого, и, вместо того чтоб идти домой, мы идем в кафе. И едим пиццу и мороженое.
Мишина мама спрашивает меня:
— Вот что ты делаешь, когда тебе невесело?
— Реву, — вздыхаю я, подумав.
— Я тоже, — кивает Мишина мама. — А потом что?
— А потом… — я пытаюсь сообразить, что же делаю потом. — Потом получается, что меня уже кто-нибудь утешает и жалеет, и мне становится веселее.
— А если тебе несколько дней все время грустно и грустно? — Мишина мама зачерпывает круглой пластиковой ложкой и отправляет в рот огромный кусок шоколадного пломбира, и мне немножко трудно разобрать ее слова.
— А мне не бывает несколько дней грустно. Мне бывает то грустно, то весело. То просто обычно.
— Хорошо тебе. А вот я иду и ем мороженое. У меня от этого сразу настроение улучшается.
— У меня тоже от мороженого улучшается! Я тоже буду так делать! — решаю я. — А вам часто бывает грустно?
— Бывает…
— А почему вам сейчас грустно? Вы по Мише скучаете? Он скоро от бабушки приедет?
— В августе.
Когда еще он наступит, этот август…
Павел
Кухонный шкафчик почти совсем пустой. У нас было немного овсянки, вермишель, манная крупа, в погребе — остатки картошки.
Картошка сморщенная и покрыта росточками. Интересно, если посадить ее в цветочный горшок — она вырастет? Нет, я знаю, что для картошки надо больше места, но если посадить ее в большой горшок от фикуса, она ведь будет расти?
Мы с Гуль уже неделю живем одни. Мама пока не вернулась, и телефон ее не отвечает.
Так и раньше случалось раза три — когда с нами еще была Шура. Но мама всегда возвращалась, поэтому я думаю, что она вернется и теперь. Вот только на ужин у нас — четверть пакетика вермишели, последнее, что осталось из наших запасов.
Гуль ходит в дневной школьный лагерь. Там водят на экскурсии и гулять в парк культуры, там есть разные кружки и устраивают всякие соревнования. Гуль научилась валять войлочные игрушки и каждый день приносит домой то каких-то цветных колобков, то кривеньких зайчиков-мишек. Заставляет меня любоваться и хвалить ее. Я хвалю… Но для меня сейчас главное, что Гуль там кормят — дают завтрак, обед и полдник. Первые два дня она прибегала домой голодная: бе-е-е, рыбные котлеты, гадость, невкусно. И мне пришлось ей объяснить, что, пока мама не вернется, готовить буду я, а продуктов у нас мало, так что пусть уж лучше она ест все, что варят повара в школе.
Вермишели было больше, но первую партию я испортил. Я не знал, как варить вермишель. Думал — как рис. Она ведь тоже, пока не сготовишь, твердая, значит, и варить надо так же. Положил вермишель в холодную воду и поставил на огонь. Посолил воду, чтоб было вкусно. Еще боялся, что пересолю, дурачок. А вермишель вся в комок слиплась. Я испугался, что и остаток впустую потрачу. Так что надо хотя бы сейчас где-то узнать рецепт, спрашивать соседок, как варят вермишель, мне не хотелось: тут сразу бы выплыло, что мамы нет дома. Начались бы всякие ахи-охи и расспросы, соседки бы стали переглядываться, со значением поджимать губы или даже пытаться зайти в дом и сварить нам чего-нибудь. Нет, конечно, они бы сварили получше, чем это делаю я, но мы с Гуль справимся сами.
Так что я включил мамин комп. И сразу нашел в поисковике рецепт. Вот я идиот! Надо было сыпать вермишель в кипящую воду и хорошенько размешивать, пока варится. А потом эту воду слить. Очень просто.
Вермишель была готова, и я пошел забирать Гуль из школы.
Я в ее возрасте бегал в школу сам. Это недалеко — минут десять от дома. Но за Гуль я почему-то боюсь — не хочу, чтоб она переходила улицу Вишневского одна. Хоть светофор там и стоит, только я все равно думаю: а вдруг она растеряется, побежит на красный свет…
Сейчас, когда у нас в доме совсем нет взрослых, нам не нужно никаких новых проблем. Забот и так выше крыши: мама не вернулась, еда заканчивается, денег мало, не хватало еще, чтобы с Гуль что-нибудь случилось!
На обратном пути Гуль просит купить ей мороженого. Деньги на мороженое у меня есть, но я же не знаю, когда вернется мама и на сколько придется растягивать оставшуюся сумму. Нет уж, купим только молока и хлеба. Кстати, где-то в кухонных шкафах завалялся пакетик с леденцами — найду его и стану выдавать Гуль по конфетке, когда ей захочется сладкого.
А то она спрашивает после ужина:
— Паш, а что у нас на десерт?
На десерт у нас чай с сахаром. Сахара много. Целый мешок.
Интересно, можно питаться только водой с сахаром, или умрешь?
Поздно вечером, когда Гуль уже спала, я сел на кухне и разложил перед собой на столе все деньги, какие остались. Жалкую такую кучку.
Вообще-то деньги на хозяйство у нас сначала были. Они хранились в шкатулке, в уголке кухонного шкафчика. Но в первые два дня я потратил слишком много — на колбасу, на мороженое: я же думал, что мама вот-вот вернется.
Теперь я даже не знаю, на сколько дней надо рассчитывать. Если покупать только хлеб, молоко, и еще докупить макарон, то…
Мне стало страшно. Я понял, что денег нам хватит дня на четыре. Что делать потом?
Конечно, мама вернется, но когда?
У мамы есть такая дурацкая черта характера — она никогда не носит деньги в кошельке, а просто рассовывает по карманам. Тряхни любую ее одежду или старую сумку, и вылетит монетка, десятка-другая, а заглянешь, так и бумажки найдешь.
Я однажды слышал, как мамина подруга, тетя Лиза, ругала маму:
— Ты же легкая добыча для любого карманника! Как ты можешь так небрежно обращаться с деньгами?
Мама отмахнулась:
— Любой карманник точно знает: люди прячут деньги па самом дне своих наглухо застегнутых сумок, в надежных кошельках. Туда-то он и полезет. Никакому вору не придет в голову, что можно сунуть тысячу рублей прямо во внешний карман куртки. Представь себе, Лизавета, у меня ни разу ничего не украли!
Тетя Лиза продолжала ворчать, что мама просто не знает, какая сумма у нее в кармане, и кражи не заметит…
И еще у мамы в карманах все время дырки. Причем она эти дырки принципиально не зашивает — говорит, что завалившееся под подкладку сберегается куда лучше, чем просто в кармане.
Это замечательно, что мама не носит деньги в кошельке. Потому что у меня есть надежда приумножить наши с Гуль финансы.
Я пошел перетряхивать всю мамину одежду. И действительно нашел еще денег.
Все равно мало.
Чтобы не думать, что я буду делать потом, когда деньги кончатся совсем, я решил поискать пакет с конфетами. Гуль очень любит леденцы, но от леденцов портятся зубы, поэтому еще Шура прятала от нее сладости и выдавала поштучно.