Волшебники из Капроны, стр. 3

Круглые глаза Старого Никколо остановились на Паоло.

– Переживания твоего брата – не твоя вина, Паоло, – произнес он.

– Не моя, – сказал Паоло. – Это школа виновата.

– Пусть Элизабет объяснит Тонино, что в нашем доме нельзя не учиться волшебству, – предложил Антонио.

– Но это удар по его самолюбию! – воскликнула тетя Франческа.

– Мне кажется, он не самолюбив, – сказал Паоло.

– Да, Тонино не самолюбив, но ему, бедняге, плохо, он чувствует себя несчастным, – возразил ему дед. – И наша обязанность – его успокоить. Знаю, знаю! – И его младенческое лицо засияло. – Бенвенуто.

Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:

– Бенвенуто к Старому Никколо!

Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:

– Бенвенуто! Куда же он запропастился, этот кот? Бенвенуто!

Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Доме Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, быстро топающих по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара – это Бенвенуто совершил трудный прыжок через перила галереи на пол. Еще мгновение, и он уселся на подоконнике в библиотеке.

– А вот и ты, – приветствовал его Старый Никколо. – Я уж начал волноваться.

Бенвенуто сразу выставил пистолетом заднюю лапу, косматую и черную, и стал ее вылизывать, словно только для этого и пожаловал.

– Ну-ну, перестань, – сказал Старый Никколо. – Мне нужна твоя помощь.

Широко открытые желтые глаза Бенвенуто устремились на Старого Никколо. Бенвенуто не отличался красотой. Голова у него была необыкновенно широкая и какая-то тупоугольная, с серыми проплешинами – следами многих и многих драк. По причине этих драк уши у него приспустились на глаза, так что казалось, будто Бенвенуто ходит в косматой бурой шапке. Уши эти, получившие сотню укусов, были покрыты зазубринами, словно лист остролиста. Сразу над носом, придавая морде злобно-настороженное выражение, красовались три белые проплешины. Нет, никакого отношения к его положению главы кошачьего племени в чародейном доме они не имели. Они были результатом его пристрастия к говяжьим отбивным. Однажды, когда тетя Джина стряпала, он вертелся у нее под ногами, и она плеснула ему на голову говяжьим жиром. С тех пор Бенвенуто и тетя Джина упорно друг друга не замечали.

– Тонино чувствует себя несчастным, – сообщил Старый Никколо.

Бенвенуто, видимо, счел эту информацию достойной внимания. Он подобрал вытянутую лапу, спрыгнул с подоконника и опустился на книжную полку – все это одним плавным движением, словно бы не шевельнув и мускулом. Там он и остался стоять, предупредительно помахивая своей единственной красой – пышным черным хвостом. Во всех остальных местах шкура его сильно поизносилась, превратившись в нечто обтрепанное, грязно-бурое. Кроме хвоста, еще одним свидетельством того, что Бенвенуто некогда представлял собой великолепный образец черного персидского кота, была пушистая шерсть на задних лапах. И, как на собственном опыте знали все коты и кошки в Капроне, эти пушистые «штанишки» скрывали мускулы, достойные бульдога.

Паоло во все глаза смотрел на деда, задушевно беседовавшего с Бенвенуто. Он всегда с уважением относился к этому коту. Всем было известно, что Бенвенуто ни у кого не станет сидеть на коленях и пустит в ход когти, если кто попробует его схватить. И еще Паоло знал, что все коты и кошки – превосходные помощники, когда дело идет о волшебстве. Но ему раньше и в голову не приходило, что они очень многое понимают. А судя по паузам, которые Старый Никколо делал в своей речи, Бенвенуто еще и отвечал деду. Паоло взглянул на отца, чтобы убедиться, так это или не так. Антонио был явно не в своей тарелке. И, глядя на несчастное лицо отца, Паоло сообразил: очень важно понимать, что говорят кошки, а Антонио этого не умеет. «Надо поскорее научиться понимать Бенвенуто», – озабоченно подумал Паоло.

– Кого из своих ты порекомендуешь? – спросил Старый Никколо.

Бенвенуто поднял правую переднюю лапу и как бы невзначай лизнул ее. Лицо Старого Никколо расплылось в светлой младенческой улыбке.

– Замечательно! – воскликнул он. – Бенвенуто берется за это сам!

Бенвенуто чуть пошевелил кончиком хвоста. В следующее мгновение, вновь вскочив на подоконник, да так плавно и стремительно, что, казалось, кисть художника провела в воздухе черную линию, он исчез. Тетя Франческа и Старый Никколо сияли, а Антонио по-прежнему стоял потерянный и несчастный.

– Теперь Тонино в добрых руках, то бишь лапах, – провозгласил Старый Никколо. – Мы можем о нем не тревожиться, разве только он потревожит нас.

Глава вторая

Тонино уже успокоился – забылся в суете золоченых улиц Капроны. Выбирая самые узкие улочки, он шагал посередине, где жарило самое яркое солнце, а над головой висело выстиранное белье, и играл в такую игру: «в тень попадешь – умрешь». По правде сказать, он уже несколько раз «умирал», прежде чем добрался до Корсо. Один раз его вытеснила с солнечной мостовой толпа туристов. Дважды пришлось сойти в тень из-за повозок и один раз уступить дорогу экипажу. А однажды по улочке проехал длинный лоснящийся автомобиль, непрерывно урча и отчаянно сигналя, чтобы ему освободили дорогу.

Когда Тонино подошел ближе к Корсо, он услышал, как какой-то турист сказал по-английски: «Смотри-ка! Там Панч и Джуди!» Очень довольный собой – понял, хоть и по-английски! – Тонино нырнул в толпу; он толкался и пробивался, пока не очутился в первом ряду зрителей, наблюдающих, как Панч до смерти избивает Джуди над верхним краем раскрашенной сцены-будки. Тонино вовсю хлопал Панчу и одобрительно кричал: «Давай, давай!» А когда какой-то тип, пыхтя и сопя, тоже втиснулся в толпу, Тонино возмущался нахалом вместе со всеми. И напрочь забыл о своих несчастьях.

– Не пихайтесь! – прикрикнул он на него. – Будьте же людьми! – взмолился нарушитель порядка. – Мне непременно надо видеть, как Панч облапошит палача.

– Да помолчите вы, – зашумели все вокруг, включая Тонино.

– Я только сказал… – начал было этот человек.

Он был грузный, с потным лицом и со странными манерами.

– Заткнитесь! – закричали все.

Толстяк запыхтел, заухмылялся и стал с открытым ртом смотреть, как Панч расправляется с полицейским. Ну прямо как маленький. Тонино искоса взглянул на него с раздражением и решил, что это безобидный сумасшедший. При всякой шутке он закатывался неудержимым смехом, да и одет был престранно: щеголял в костюме из искрящегося красного шелка и с золотыми пуговицами. На его груди переливались медали. Вместо обычного галстука шея была повязана сложенным вдвое белым платком, который придерживала большая брошь, мерцающая, как слеза. На башмаках искрились металлические пряжки, а колени прикрывали золоченые нашлепки. Прибавьте сюда блестящее от пота лицо и белые зубы, сверкавшие каждый раз, когда он смеялся. Словом, весь он с головы до пят сиял и блестел.

Мистер Панч тоже обратил на него внимание.

– Что там за умник-разумник? – прокаркал он, подпрыгивая на своей деревянной дощечке. – У него, я вижу, золотые пуговицы. Может, это сам папа?

– Нет, не папа! – отозвался Мистер-Блистер, очень довольный.

– Может, это герцог? – ухнул мистер Панч. – Нет, не герцог! – гаркнул Мистер-Блистер, а вслед за ним и толпа.

– Не нет, а да! – каркнул мистер Панч. Пока все дружно орали «нет, не герцог», двое молодых людей с озабоченным видом вовсю протискивались сквозь толпу к Мистеру-Блистеру.

– Ваша светлость, – обратился к нему один из них, – епископ уже полчаса как прибыл в Собор.

– Тьфу ты, пропасть! – рассердился Мистер-Блистер. – Вечно вы меня за горло берете! Нельзя уж мне… Досмотрел бы эту штуку до конца. Я так люблю Панча и Джуди.

Оба молодых человека посмотрели на него с укоризной.