Осмотр на месте, стр. 46

Первый ингибитор

Не знаю, какое нынче грязнаря, – потерял календарик. Слава Богу, избавился от Олимпа, а заодно – от Председателя Дружбы, который стал просто невыносим. Он уверял меня, что мое лицо почти не вызывает отвращения. Своим освобождением я обязан Кикериксу. Это молодой историк и в то же время людист (гомовед). Он пришел ко мне в гостиницу, прослышав о прибытии человека. Между прочим, он показал мне, как включать Медузу (которую я занавешивал полотенцем), чтобы все боги окаменели и рассыпались в белый порошок, самостоятельно прячущийся под кроватью. Не знаю, что его туда втягивает, но спрашивать не стал. Вообще стараюсь задавать как можно меньше вопросов, ведь что подумали бы в «Хилтоне» о постояльце, который бы стал выяснять, почему светится лампа и как размножается горничная. Мой новый знакомый так со мной подружился, что я зову его просто Киксом. Он привел меня в социомат, на наглядную лекцию по истории. Аппарат настраивают на любое общество, с параметрами, скажем, романтическими или средневековыми, и управляют им – обычно на пару. Один игрок правит, второй играет за управляемое общество. Впрочем, играть в моделируемую историю могут и несколько человек, заведуя партиями, армией, средним сословием и так далее. Выигрывает тот, кто получает перевес к концу получасового сеанса. Все это, вместе с общественными движениями, протекает с тысячекратным ускорением, и нужна порядочная сноровка. Я был императором, а Кикерикс предводителем масс. Он сверг меня с трона за пять минут, включив себе сильную харизму. Напрасно я пытался помешать ему эдиктами, а видя, что дело плохо, сделал решающую ошибку, снизив подати. Теорию надобно знать. Устранение нужды немедленно ведет к непомерному росту аппетитов и угрожает волнениями более опасными, чем при нищете. Социоматика – непростое искусство. Я не знал, например, что отсутствие нехваток – вовсе не плюс, а ноль и что всего важнее невидимые параметры, особенно параметры переживаний. Чем выше ты стоишь в общественной иерархии, тем меньше ощущаешь беды своей эпохи, катаясь как сыр в масле, но еще важнее может оказаться то, чего увидеть нельзя. Наблюдаемые величины не равняются переживаемым: к примеру, для аристократки неприглашение на придворный бал будет таким же несчастьем, как для бедной поселянки – отсутствие хлеба для детей. Это, казалось бы, общеизвестно, но лишь у кормила социомата можно убедиться в этом на собственной шкуре. И правда, удивительная игра, ведь общество ведет себя как живое; можно влиять на него, формировать общественное мнение, успокаивать обещаниями, но в меру и лишь до времени, ибо общество помнит все и реагирует по-своему. К тому же исторические игру бывают разной степени сложности. После включения научно-технической революции либо совершенно размягчается, либо, напротив, отвердевает, – чертовски трудно балансировать посередке. Зависть низов, говорил Кикерикс, поддержанная идеализмом реформаторов, подталкивает историю к эгалитаризму, который приносит больше разочарований, чем сатисфакции, поскольку и в обществе равных кажется, что лучше всего живется другим.

Странно, но факт: в Швейцарии я ухитрился прошляпить историографию предшустринного века. У них были те же заботы, что и у нас: кошмар моторизации, энергетический кризис, монетарный хаос, политическая сумятица, – и подобно нам они полагали, что летят в пропасть. Когда энергетическое сырье все вышло, удалось синтезировать микробы, перерабатывающие любой мусор в топливо. Bacillus benzinogenes, Sperocheta oleopoetica, [68] – их покупали в таблетках, как винные дрожжи, бросали в мусорный бак, заливали водой, и так пришел конец нефтяным крезам. Весь вчерашний день ходил вместе с Киксом по музеям. В Музее техники видел бактериальный ткацкий станок. Нужно раздеться догола, залезть в контейнер, весьма похожий на ванну. Лежишь себе в теплом растворе, а когда через четверть часа выходишь, на тебе уже готовая одежда, изготовленная портняжной палочкой (Bacterium Sartoriferum); остается только этот костюм разрезать, снять, выгладить и повесить в шкафу. Пуговиц пришивать не надо, они образуются из затвердевающих выделений маленькой моли в шкафу, – разумеется, не обычной моли, но генетически перестроенной. Если нужен зимний костюм, добавляют Vibrio Pelerinae [69] или какой-нибудь родственный штамм, и получается нечто вроде ватина. Есть даже подкладочные вибрионы, в соответствии с пожеланиями клиентов относительно кроя, цвета, фактуры ткани и так далее. Правда, эти портняжные новинки были встречены с единодушным отвращением и умерли естественной смертью, так и не войдя в быт. Тем не менее ткацкие бактерии почти целиком ликвидировали упаковочную промышленность, а их мусороядные и ядопоглощающие разновидности очищали окружающую среду. Между тем, наряду с биотической микроинженерией по-прежнему развивалась автоматизация, и число безработных росло в геометрической прогрессии. Занятость становилась исключением, безработица – правилом, начались мятежи, уничтожение индустриальных роботов, уличные бои; казалось, что это уже конец. Ученых-исследователей, а особенно изобретателей и рационализаторов правительству приходилось прятать в подземных бункерах, прикрывать и спасать их, когда народ принялся за них как за виновников прогресса, обернувшегося катастрофой. Однако ничто уже не могло заставить люзанцев свернуть с этого пути, и следующее поколение отказалось от преследований. Как раз тогда открылся неистощимый источник энергии, черпаемой прямо из космоса (хотя я по-прежнему не знаю, как они это делают). Кикерикс называет эту эпоху потребительским потопом. С конвейеров сходили миллионы автомашин, причем началась настоящая эскалация их бронезащиты, по причине роста уровня агрессивности. Тогда еще эти машины (довольно похожие на земные) изготовляли из стали штамповкой, и по желанию покупателей производители принялись сперва укреплять кузов, затем монтировать в буферах специальные клыки и шпоры, а тот, кто не хотел ездить в бронемашине, рисковал быть разбитым вдребезги на ближайшем перекрестке. Суды по делам об автомобильных преступлениях были погребены под лавиной дел, и таран стал совершенно легальным; ущерб возмещали страховые компании. Молодежь развлекалась охотой на автоматы сферы услуг, особое предпочтение оказывая телефонным кабинам; не помогали ни бронированные стекла, ни сталь, в которую заковывали телефонные книги. Что же касается изготовляемых домашним способом бомб, то их подкладывание стало настолько в порядке вещей, говорил Кикерикс, что, когда улицу сотрясал очередной взрыв, на землю падали лишь те прохожие, что поближе. Те, что подальше, даже не поворачивали голову, впрочем, тогда уже носили индивидуальные защитные коконы, которые при грохоте взрыва наполнялись противоосколочной пеной, – предосторожность совершенно необходимая, ведь если клиент имел претензии к пекарне, почте или ремонтной мастерской, то он не утруждал себя жалобами, а просто взрывал ненавистное заведение. Жилось все богаче и все опаснее; вместе с ассортиментом даровых утех росло ощущение всеобщей угрозы. В музее я видел вечерние костюмы с подкладкой из сверхпрочного танталового волокна; мода, подчиняясь диктату необходимости, узаконила бронированные котелки, но число жертв все увеличивалось. Автоматику самозащиты первыми применили учреждения сферы обслуживания, что, однако, привело к появлению новых источников опасности; как объяснил мне Кикерикс, если в телефонной будке ты почесал себе голову слишком резким движением или недостаточно плавно потянул руку к трубке, тебя немедленно хватала за шиворот стальная ладонь и вышвыривала на улицу, а при оказании сопротивления, бывало, хрустели и ребра. Тогдашние датчики были недостаточно избирательны. Целый день на улицах выли сирены «скорой помощи», а вечером тяжелые мусороскребы очищали мостовые от останков автомобилей. Изменилась и архитектура – нежданный гость не мог попасть в чужой дом, а нажимая кнопку звонка у подъезда следовало отодвинуться в сторону и полуприсесть, чтобы успеть отскочить, если, по недоразумению, дверь со страшной силой распахнется наружу, стараясь трахнуть пришельца по лбу. Любую прихожую можно было за пару минут затопить быстро загустевающей жидкостью, и немало незваных гостей утонули как мухи в смоле. В дверных ручках были упрятаны магнитометры, и если вы хотели подложить бомбу соседу, то должны были брать неметаллическую; это, впрочем, тоже не гарантировало успеха, так как появились универсальные датчики, настолько чувствительные к запаху взрывчатых и горючих веществ, что достаточно было иметь в кармане старую зажигалку, чтобы у самого входа провалиться в западню, которая находилась под постоянным телевизионным контролем полиции. Открытые сцены и эстрады канули в прошлое, ибо при первом же петухе тенора, фальшивой ноте скрипача и даже спорной исполнительской трактовке адажио возмущенный меломан вытаскивал из-под кресла захваченный с собой автомат; поэтому все места, и в партере, и на балконах, были накрыты прозрачным колпаком, который открывался лишь по звонку, извещавшему о начале антракта. И даже если вам приспичило по неотложной потребности, вы должны были что-то придумать, не покидая зала, – с тех пор как удовлетворение этих потребностей стало излюбленным предлогом для динамитчиков. В метро, а также в трамваях нередко разгорались самые настоящие битвы, пока наконец водителям не предоставили право включать донные катапульты, устроенные в вагонах нового типа; случалось, что из мчащихся по рельсам трамваев целыми группами вываливались вцепившиеся друг в дружку пассажиры и клубком катились по мостовой, а бронированные прохожие старательно их обходили. Я осмелился заметить, что это ужасно, смешно и просто невероятно; коса, однако, нашла на камень, ведь Кикерикс людист, и он тут же напомнил мне о нашем дипломатическом бандитизме; между тем послов, даже самых вкусных, на Земле не трогали и людоеды. Особенно много хлопот было с роботами, которые стали излюбленным объектом городской охоты. Труп громоздился на труп, поскольку те, кто хотел уберечь своего кибер-камердинера от пули, одевали его в собственный костюм, и наиболее рьяные охотники, вместо того, чтобы выпытывать да выспрашивать замеченного, предпочитали уложить его на месте метким выстрелом, а после оправдывались, что приняли жертву за робота. Несмотря на строгий запрет, некоторые все-таки вооружали своих роботов, чтобы те могли отвечать огнем на огонь; иногда же идейные противники такой охоты умышленно высылали на линию огня ловушечных роботов, неспособных ни к уборке, ни к мытью посуды, зато поливающих охотников пулеметным огнем, или особые модели, которые нарочно падали при звуке выстрела, а когда стрелок, счастливый и гордый, ставил на лежащего ногу и подносил к губам рог, дабы возвестить о своем триумфе, мнимый трофей вонзал ему в ляжку стальные клыки. Что, в свою очередь, приводило в бешенство членов охотничьего клуба и склоняло их к применению управляемых ракетных снарядов, между тем как другие считали эту охотничью эскалацию не только совершенно естественной, но даже пикантной: дескать, чем рискованней спорт, тем увлекательней, ведь охота на тигра не в пример почетнее умерщвления зайцев. Когда же в моду вошла охота с автомобилей, все явственнее превращавшихся в броневики с огнеметами, когда кварталы Геспериды уничтожил пожар, вызванный столкновением двух враждующих охотничьих обществ, нерешительное доселе правительство склонилось на сторону глашатаев этикосферы – буквально в самый последний момент, как утверждают ныне ее защитники.