Рота Его Величества, стр. 26

— Ула! — велел я. — Как только выйду, запрешь за мной дверь!

Она хотела что-то сказать, но наткнулась на мой взгляд и промолчала.

— Лейтенант! — крикнул я в дверь. — Не стреляй! Выхожу!

Руки я поднимать не стал — уговора не было. Опустил их по швам и шагнул за порог. Дверь за моей спиной сразу же захлопнулась — Ула действовала сноровисто. Оставалось надеяться, что Рик тоже не подведет. Я обвел взглядом сад. Очхи насчиталось шесть, включая лейтенанта, и стояли они грамотно, рассредоточившись по фронту. Черные зрачки ружей смотрели мне в грудь. Все правильно: вход в баню только один, в крохотные окошки в предбаннике и парной даже Ула не пролезет.

— Где твое оружие? — спросил Сенцов.

— Там! — Я кивнул в сторону бани.

— Не вздумай выкинуть чего! — предупредил он. — Я знаю: ты проворный. Будем стрелять!

— Я вам нужен живым! — усмехнулся я, прислушиваясь. Рик отчего-то медлил. Я различил скрип выходящего из дерева гвоздя: вместо того чтоб выбить дранку, Рик аккуратно отжимал ее. Хочет стрелять прицельно. Идиот! Как будто мне нужен его прицел! Очхи, к счастью, или не услышали скрип, или не обратили на него внимания — они смотрели на меня.

— Нам не обязательно тебя убивать, — сообщил Сенцов, показывая револьвер в руке. — Достаточно ранить. Нас много — донесем.

Черный зрачок ствола смотрел мне в грудь. Калибр у этой штуки был не детский — миллиметров десять или одиннадцать. Рана от такой пули заживать будет долго, если вообще заживет. Я сделал шаг в сторону, один из очхи оказался за спиной лейтенанта. У «ТТ» калибр всего 7,62, но его пуля пробивает бронежилет, а уж человека — подавно. Сенцов нахмурился и поднял револьвер.

Выстрел с крыши грохнул, как гром. Очхи, стоявший в отдалении, повалился лицом в землю. Остальные подпрыгнули и подняли стволы вверх. Я сунул руку за спину. Очхи за спиной лейтенанта упал сразу, но сам Сенцов застыл, не поняв, что убит. У «ТТ» слабое останавливающее действие, человек, раненный из него, может успеть выстрелить. Мне некогда было об этом думать. Я упал, перекатился вбок и стал стрелять, ловя на мушку мелькавшие фигуры. В последний раз я занимался этим давно, поэтому попал не сразу и только в двоих. Третий сиганул за забор. Судя по тому, как быстро замелькала его тень, удирал он со всех ног. Патроны у меня кончились, а Рик больше не стрелял — или последовал совету, или его зацепили: очхи успели выстрелить по крыше.

Лейтенант валялся на земле, как и его солдаты, я встал и подобрал револьвер. Из бани вывалился Рик. С ружьем наперевес, весь в пыли, но живой; судя по виду, даже не раненный.

— Уходим! — сказал я. — Кто знает, сколько их?! Берем Улу — и прочь!

Ула выскочила следом. Я сунул револьвер за пояс и подхватил ее на руки — при виде убитых девчонку зашатало. Она обняла меня за шею, мы торопливо пересекли сад. Кони ждали нас там, где их оставили, — у забора. Я забросил Улу на шею Орлика, вскочил в седло, и мы поскакали к штабу…

Ливенцов примчался через пять минут после звонка.

— Очхи прекратили наступление и выбросили белый флаг: просят собрать раненых и убитых, — сообщил хмуро. — Провели меня! — Он стукнул кулаком в ладонь. — Как мальчика! Это был отвлекающий маневр: пока мы отбивали наступление, тыл оказался голым. Казаки сейчас прочесывают местность…

Я вернул есаулу «ТТ» и подробно рассказал о случившемся. Ливенцов слушал с мрачным лицом. Прискакали отправленные на поиски казаки. Живых очхи задержать не удалось, привезли лишь убитых. Пока Ливенцов их разглядывал, я отправился в дом. Там царило горе. Ула горько плакала, сидя за столом, жена есаула хлопотала, поднося какие-то склянки, Рик, мрачный, стоял поодаль.

— Фотографии сгорели! — сказал в ответ на мой взгляд. — Ни одной не осталось! Мама, отец…

Я поднялся к себе, достал из сумки предусмотрительно захваченный альбом и спустился вниз.

— Эти?

Ула изумленно смотрела на меня.

— Откуда? — выдохнул Рик.

— От него! — Я выложил на стол фото Ненашева. — У меня для вас плохая весть, ребята. Ваш отец, Ненашев Иван Павлович, умер полгода назад и похоронен в Старом Свете, где и жил. Он был проходчиком. Поэтому постоянно уезжал, поэтому не мог сказать вам, кто он на самом деле.

— Он просил это передать? — спросил Рик, беря альбом.

— Мы с ним не виделись. Альбом — наследство. Я двоюродный племянник Ивана Павловича и ваш родственник. Дальний. Но более близких у меня нет.

— Братик! — Ула вскочила и протянула руки. Я обнял ее, она ткнулась мокрым лицом мне грудь. — Я знала, я чувствовала, что ты родной! Как только увидела!..

Я осторожно чмокнул в растрепанную макушку. От ее волос несло паленым. Рик помялся и встал сбоку. Я обнял его свободной рукой.

— Ты отведешь нас на могилу? — спросил он.

— Даже если царь против!..

Они затихли в моих объятиях. Я поднял взгляд и увидел у лестницы Александру. Она смотрела на нас, кусая губу…

— Я разработал операцию, я и отвечу! — Кулешов потянул из кобуры револьвер. — По высшей мере!

— Бросьте, полковник! — сказал комиссар. Он говорил тихо, но начальник отряда мгновенно послушался. — Не стоит увеличивать наши потери. Хорошие офицеры Союзу понадобятся.

— Вы считаете меня хорошим? После всего?

— Операция была организована блестяще. Вы провели Ливенцова, а этого не удавалось даже мне. Не ваша вина, что проходчик не дал себя пленить. Застрелить пятерых из пистолета… — Комиссар покачал головой. — Если, конечно, ваш Косухин не врет.

— Чистая правда! Проверил по своим каналам.

— Вы на своем месте, Феодосий Семенович! У меня нет причин отстранять вас от командования. Вы останетесь в должности, а о происшествии мы сообщим, как вы предлагали. Нападение веев на наш наряд, ответная операция… В цифрах потерь противника можете не стесняться.

— Товарищ нарком, — сказал Кулешов, — могу я спросить?

— Пожалуйста!

— А он стоил того? Проходчик?

— Сколько вы потеряли сегодня?

— Восемьдесят шесть убитыми, свыше ста двадцати ранены, многие — тяжело.

— Ежедневно в Союзе умирает пятьсот человек. Эпидемия. Причем это только начало.

— Господи! — сказал полковник.

— Это государственный секрет, впрочем, ненадолго. Шила в мешке не утаишь. Мы проводим карантинные мероприятия, очень суровые, но они не помогают. Остановить эпидемию могут лекарства, но у нас их нет. Сенцову повезло: он погиб. Если б уцелел, я расстрелял бы его лично. Ясно?

— Почему не объяснить это проходчику? — спросил полковник. — Неужели не откликнется?

— Как объяснить? — спросил комиссар. — Не подскажете? Мы не знаем, что привело его сюда. Авантюризм, любопытство, жажда наживы? Жадного можно купить, любопытного — заинтересовать, авантюристу предложить приключение или карьеру. Пока не узнаем, говорить бесполезно.

— А если б захватили его?

— Выяснили на месте.

Кулешов поежился.

— Вы не о том подумали, полковник! — усмехнулся нарком. — У нас давно никого не бьют — нет нужды. Обижать проходчика глупо — уйдет и не вернется. У каждого есть свои чаяния, надо всего лишь их знать. Скажите, вы сердиты на меня?

— Нет! — сказал Кулешов.

— Будете честно и правдиво информировать меня впредь?

— Непременно!

— Заметьте, я вас не бил! Даже голоса не повысил…

9

Человек с неприметным лицом выплюнул жвачку в корзину для бумаг, подошел к зеркалу и стал приглаживать редкие волосы. Секретарша смотрела на него с гадливостью. Зотов не заметил этого. Покончив с волосами, он показал зеркалу зубы, полюбовался цветом новых протезов и повернулся к секретарше.

— Аслан Саламович ждет! — напомнила та.

Зотов кивнул и толкнул дверь в кабинет.

— Разрешите? — спросил, оказавшись там.

Хозяин не ответил. Он стоял у стены, разглядывая картину. Посетитель присмотрелся. Холст покрывали пятна различного цвета и формы, а также линии и загогулины; их сочетание не несло ни смысла, ни содержания.