Грозовой Сумрак, стр. 34

Ржавые петли мучительно, противно заскрипели, когда Рейалл открывал вросшую в засохшую грязь побитую непогодой створку ворот. Где-то хлопнули ставни, залаяла собака. Из-за невысокого тына перед домом с прибитой над дверным косяком лошадиной подковой выглянула пожилая женщина в цветном шерстяном платке, наброшенном на плечи. Окинула нас с Реем усталым, чуточку испуганным взглядом и поторопилась скрыться в доме, так и не сказав ни слова.

– Похоже, чужакам здесь не очень-то и рады, – улыбнулся фаэриэ, взяв меня за руку и почти силой заводя в деревню. – Не пугайся, милая. Здесь нет никого, кто мог бы тебе навредить.

С треском захлопнулась за моей спиной рассохшаяся створка, прищемив краешек плаща, эхом прокатился тонкий хрустальный звон, словно ударились друг о друга стеклянные крылья, разбиваясь на тысячи мелких осколков, превращаясь в сверкающую пыль, в колкий нетающий снег. Я ахнула, вздернула подбородок, оглядываясь вокруг.

Ничего и никого – та же летняя небесная синева над головой, пышущее золотым жаром солнце, больно резанувшее по глазам слишком ярким лучом, тихие перешептывания ветра с кронами деревьев. Только в ушах все еще стоял стеклянный звон, болезненно ныло нехорошее предчувствие в груди – как будто в ней засела тонкая иголка-спица, неощутимая почти, но мешающая вздохнуть полной грудью.

Что-то нависало над этой крошечной деревенькой словно душное плотное облако, накрывало дома серой, едва заметной среди солнечного дня, тенью. Неуютное что-то, беспокойное, тревожащее.

– Фиорэ? – Рейалл тронул меня за плечо, разбивая сгустившуюся вокруг меня подобно туманному облаку зыбкую тишину.

– Мне… неуютно как-то. – Я оглянулась вокруг, замечая, что из соседних домов выходят люди, рассматривая нас со смесью недоверия, тоски и, как мне показалось, жалости.

– Неудивительно – здесь над входом каждого дома холодное железо висит, – усмехнулся фаэриэ, беря меня за руку. – Не бойся, положись на меня.

Легко ему говорить.

Рейалл сильнее сжал мою ладонь, потянул к людям, вышедшим на дорогу. Он приближался к ним и менялся с каждым шагом, становясь все более неуклюжим, более… человекоподобным. Пропала, скрылась в глубине тела текучая грация и неестественная плавность движений, легкие, развевающиеся при малейшем дуновении ветра волосы, прижатые ко лбу тонким кожаным обручем-плетенкой, отяжелели, утратили аметистовый отблеск и посветлели, разом переставая напоминать сгустившееся грозовое облако – теперь это была просто ранняя седина, не тающим снегом запорошившая когда-то черные пряди.

Я шла рядом с человеком, уже перешагнувшим тридцатилетний рубеж, красивым благородной, но уже увядающей красотой. Такой мог быть кем угодно – и рыцарем, оставившим свою службу, и незаконнорожденным сыном высокопоставленного господина, но не фаэриэ, не живой стихией, вынужденной ютиться в тесной и неудобной оболочке из плоти и крови.

Право слово, даже я не могла бы так легко и непринужденно «очеловечить» себя всего за те несколько мгновений, что Рейалл потратил, чтобы подойти к жителям этой маленькой, потихоньку вымирающей, деревеньки в стороне от наезженного торгового пути. Я молчала и жалась к фаэриэ, пока тот кланялся в пояс солидному мужчине в льняной рубахе, подпоясанной широким кожаным поясом, на котором висел тяжелый охотничий нож с деревянной рукоятью.

– День пригожий, добрые люди. – Рей поклонился, неуклюже, скованно, словно тяжело ему было сгибать спину из-за застарелой раны или болезни. – Пустите ли на постой до завтрашнего утра? Мы с женой отстали от торгового каравана, что шел на север, и попали в разбойничью засаду…

Мой спутник заливался соловьем, рассказывая на ходу придуманную легенду так складно и прочувствованно, что я сама была готова поверить в то, как тяжко было моему «мужу» уходить от погони через ночной лес, и, если бы не дождь, смывший наши следы, вряд ли удалось нам скрыться. Перечисление тягот, которые выпали на мою женскую долю, вообще были мне непонятны, поэтому я молчала, изредка кивая и во все глаза глядя на Рейалла, втайне ожидая, когда же жители деревни поспешат избавиться от столь болтливых и надоедливых гостей.

Как оказалось – я слишком плохо знала людей.

Всего за несколько минут фаэриэ добился приглашения на ночлег и всеобщего сочувствия, а еще через полчаса мы сидели за выскобленным добела массивным столом, с грубоватой, отполированной временем резьбой и наблюдали за хлопотами суетливой пышнотелой хозяйки. Горьковатый запах сушеной полыни, висящей над каждым окном, едва ощущался за ароматами сытной пищи, готовящейся над добротно сложенным из грубо обтесанных камней очагом.

Интересно, какой нечисти здесь так боятся, если над каждым косяком и дверным ставнем висит оберег, а хозяева украдкой косятся на прибитую под потолком железную подкову?

Фаэриэ глуховато, раскатисто рассмеялся в ответ на какую-то шутку хозяина дома и ненавязчиво приобнял меня за талию кажущимся привычным собственническим жестом. Я вздрогнула, опустила глаза.

Не умею я разыгрывать из себя человека, а уж то, чем является «жена», – и подавно. Знаю только, что такая женщина должна побольше молчать и ухаживать за мужем и хозяйством, забывая о собственных желаниях и предпочтениях. Преподать урок молчания Рейалл мне уже успел, но насчет всего остального я сильно сомневалась, равно как не понимала, почему фаэриэ представил меня именно в таком образе. Насколько проще мне было бы прикинуться случайной попутчицей, с которой просто оказалась одна дорога в нужном направлении, но… Слово уже сказано, и оставалось только отмалчиваться в ответ на все расспросы, надеясь, что рано или поздно мы с Реем останемся наедине и он соизволит рассказать о причине такого странного для меня выбора.

Где-то за приоткрытыми ставнями глухо стукнула калитка, звонко залаяла собака. В узкую щель между оконными створками скользнул ледяной порыв ветра, в котором слышался перезвон бьющихся стеклянных крыльев, а затем словно лопнула тонкая струна, кончики которой свились в тугую спираль, да так и застыли. Краем глаза я уловила движение, словно тень на стене на миг ожила, шевельнулась, но почти сразу же замерла, будто бы боясь выдать себя раньше времени.

Словно хищник, поджидающий неосторожную добычу.

ГЛАВА 7

Мой сон был тяжелым, как гранитная плита, вязким, как болото, и душным, как летняя ночь в маленькой тесной комнатушке с закрытыми ставнями. Я часто просыпалась, с тревогой оглядывалась по сторонам – и снова падала на неудобный тюфяк, набитый сухой травой и брошенный прямо на пол. Прохладный ветерок проникал в щель между неплотно прикрытыми ставнями, ласково перебирал спутанные кудри, осторожно оглаживал призрачными пальцами лицо, развеивал беспокойство, поселившееся во снах. К сожалению, ненадолго.

Сны становились все тяжелее, затягивали в омут кошмара все сильнее и дальше, а рядом не было никого, кто мог бы разбудить, провести теплой ласковой ладонью по лицу, отгоняя ночные страхи. Никого, за чье прикосновение или тихий голос можно было бы ухватиться как за спасительную веревку – и высвободиться из серого паучьего кокона тревожного сна, который у ши-дани зачастую становится если не пророческим, то предвещающим беду.

Бесконечные коридоры, из которых нет выхода, где приходится пробираться на ощупь, водя пальцами по сырым стенам, покрытым скользкими наростами, куда не проникает солнечный свет, а воздух кажется все более сырым и спертым. Тишина, залепляющая уши. Тонкие паутинные нити, опускающиеся откуда-то сверху, липнущие к волосам и лицу, затягивающиеся на руках, подобно шелковым струнам, обвивающие шею, как причудливое ожерелье… Только вот ожерелье это затягивается, как петля висельника, безжалостно сдавливает горло так, что нельзя ни вскрикнуть, ни позвать на помощь. Остается только медленно задыхаться, чувствуя, как белесая, едва заметно светящаяся во мраке паутина сжимает все туже и туже…