Охотник за головами, стр. 56
Освальд все же шагнул вперед, заступая ему дорогу. Мишло дернулся было, хватая его плечо, но охотник внимания на это не обратил:
– Да подожди ты, Желан, подожди. Выслушай меня сначала…
– Отойди, сказал!!! – Кабатчик толкнул его в грудь. – Што ты мне скажешь, а? Все знают, видели пятерых волколаков в Россохином логе, так ведь?
– Так-то оно так, да ведь…
– Как там тебя? Освальд? Не береди душу, у меня дочь на сносях. Три раза родить не смогла, не выносила. Ее, ведьмы, рук дело тож. И не заставляй греха брать, уйди…
И кабатчик пошел к саням, не обращая внимания ни на кого вокруг. Мужики, потоптавшись, пошли вслед. Двое уже умчались наперед, торопясь к дому Параскевы, сельской знахарки, давно слывшей ведьмой.
И только Мишло, поправивший саблю, украшенную чеканкой, и его кум, седой не от старости, а от жизни Дрозд, бывший пограничный рейтар, подошли к охотнику.
2
– Ведьма!!!
– Где она, где?!!!
– Ой, бабы, пустите, пустите…
– Да вона она, вона. Мужики ведуть паскудницу.
– А вон барин скачет, барин.
– Неужто освободит подлую, люди, а?
– Нет, не ослобонит, как есть правду говорю. Мой шуряк у него в доезжачих, грит, судить будут по правде, мирским судом. Дескать, как мы приговорим за человекоубивство, так тому и быть. Вот!
– Справедлив батюшка Базиль Вонифатич, ох справедлив, хотя и крутенек…
Барин подъезжал. Темные точки, еще недавно выросшие на косогоре над деревней, пропали, скатившись вниз. Одна, две, три… катящимися горошинами росли на глазах, выстраиваясь вереницей, превращаясь в людей. Уже издалека, кто позорче, мог выудить в темной массе цвета барских людей, зеленое и черное. Такой порядок, установленный еще его дедом, молодой барин поддерживал строго, благо доход позволял. Несмотря на возраст, если не сказать, что совсем небольшой. Барин был молод. Вот только молод не той молодостью, что глупа. Нет.
Басиль Окулов Вонифатьев, начавший чуть ли не отроком воевать с кочевыми находниками да хайдарами и пандурами из Жмути, лишь только смог держать саблю, был молод, как еще не ставший седым степной коршун. Зоркий, хищный, цепкий. Потому и выделял его князь-воевода, наградивший не так давно и лежавшим прям по соседству небольшим и допрежь свободным сельцом, разом потерявшим все вольности. Всех крестьян своих держал Базиль крепко и жестко, хотя и справедливо. Хотя справедливость эту отмерял сам.
Ходко перебирал под широкоплечим, тонким в стане наездником стройными крепкими ногами дорогой аргамак в богатой, посеребренной сбруе из травленой красной кожи. Била по твердому, обтянутому теплым сукном бедру сабля из дорогой хоссровской стали в ножнах, украшенных чеканкой. Блестел перстень с лалом на крепких, привычных к узде и рукояти пистолей пальцах руки, державшей поводья. Вторую, подбоченясь, барин упирал в бок. Торчали ровными стрелками черные острые усики. Надменно поднималась молодецки изогнутая бровь. Блестела соболья оторочка нессарского кунтуша на меху, крытого изумрудно-зеленым бархатом.
Следом верхами ехал десяток гайдуков, все при саблях и привозных, огненного припаса, самострелах хорошей работы. Чуть отстав от барина, скакал любимый его псарь-ловчий, тащивший с собой трех больших дымчатых псов меделянской породы. Псы гребли снег мощными лапами, жарко дыша парком в морозном воздухе. Копыта коней рыли снег, разбрасывая его в стороны, народ теснился, пропуская верховых. Базиль остановил людей, подняв руку. Сам тронулся вперед, к стоявшим посреди площади выборным сельчанам.
Навстречу ему вышли, важно, но торопясь, сельский староста Горазд, кабатчик Желан Годинич и отец Варсонофий, посаженный епископом в сельскую Церковь Мученика на служение.
Староста был дороден, краснолиц и медлителен, предан барину, как был предан и отцу его, крепко, надежно. Хозяева много лет доверяли ему все дела, всячески обласкивали и приближали. Сельчане терпели и жадность, и самодурство старосты, понимая, что может быть и хуже. Поклонился в пояс, мешало большое чрево, но достал, коснулся пальцами снега. Кабатчик, стоя за ним, кланялся не в пример бодрее, так и мел снег вперемешку с соломой шапкой, истово и горячо.
Отец Варсонофий, еще молодой, с окладистой темной бородой, кланяться не стал, не по чину было. Сельский священник важно двинулся к барину, осенив его рукой. Потел в лисьей шубе поверх рясы, ибо был немного тучен и одышлив. Прозорливого ума и бойкого языка, сразу умело взял в свои руки все, что связано с верою и властью над душами крестьян. Селяне своего попа весьма уважали, а то, что любил он, чтоб горницу в доме ему по очереди мыли разные молодки, так это же не страшно. С бабы, у которой мужик в солдаты забрит, не убудет, и отцу Варсонофию легче станет. А уж грех этот он перед Мучеником всегда замолит. На то, чать, и поставлен, грехи замаливать.
– Поздорову, поздорову, Горазд Волыныч. – Барин пружинисто спрыгнул с седла, не качнувшись и не хватаясь за седло. Не боясь замарать сапоги, шитые привозным шелком, подошел и потрепал старосту за плечо. – Где ведьма?
– Да вон ведут, Базиль Вонифатьевич. – Староста махнул рукой в сторону дальнего и пустого конца сельской площади, где уже был врыт в землю столб. Сейчас несколько мужиков сноровисто накладывали вязанки хвороста и охапки соломы поверх бревен. – Молчит, курва. Говорит только, что не она и что Бог нам судья.
– Бог, говоришь? – Базиль криво усмехнулся в усы. – Ну-ну…
Тем временем со стороны дома травницы все же подошли замешкавшиеся с приездом барина посланные мужики, между собой ведшие за руки Параскеву. Отец Варсонофий украдкой вздохнул, даже сейчас маслено оглядев ее. Барин, зорко все примечающий, покосился на него с пониманием и тоже посмотрел на ведьму. Нестарую еще бабу, с мягким красивым лицом, одетую в разодранный охабень поверх нательной сорочки и босую. Длинные, недавно начавшие седеть космы растрепались на ветру, стегавшем ее по лицу, по глубоким черным глазам. Она шла, глядя только вперед, гордо подняв голову, не обращая внимания на брань и крики, на перекошенные лица сельчан, на костер, который готовили для нее.
Кабатчик, вышедший вперед и бойко пробежавший до Параскевы, остановился. Одним сильным толчком выпихнул бабу вперед, поставив прямо перед толпой. Та загудела, непонятно и смутно, единым недовольным жужжанием. Словно оводы вокруг стада летом на выпасе, плотно, густо и угрожающе гудели люди, не так давно стучавшие к знахарке, если кого полечить надобно. В лицо ведьме тут же ударил смерзшийся кусок навоза, пущенный чьей-то меткой рукой. Она охнула, прижав широкие, привыкшие к работе ладони к глазам. Между пальцами немедленно выступила кровь. Когда знахарка отняла руки, стала видна глубокая ссадина на высоком и чистом лбу. Гайдуки шевельнули коней, оттесняя толпу, выхватили из нее того, кто кинул, – мальчишку рябого Фомы. Влепили, несмотря на крики матери, нагайками с пятк горячих и отпустили.
Базиль Вонифатьевич мотнул головой ловчему. Тот, красуясь, выскочил перед толпой, дико завертел коня, засвистел лихо, по-разбойничьи. Толпа разом примолкла, подавилась зарождающимися воплями и злыми криками. Сотней глаз, не меньше, уставилась на барина, на ведьму, на кабатчика и старосту с попом.
Барин прошелся, глядя на притихшую толпу крестьян:
– А что, селяне, правда ли, что вот эта самая Парашка натравила волколаков на зятя кабатчика вашего, Желана Годиновича?!! Что ведьма она и с дьяволом сношается и от того сила в ней есть бесовская и колдовская? Которой, силой-то, намеренно и злокозненно пользуется, травя скот ваш, посевы и детишек у баб в животах? Правда ли это?
Толпа молчала, не решаясь…
– А и правда, барин! – первым крикнул свояк кабатчика, Мозгун. – Травила!
– Правда… правда… вот у меня корова по лету-то… а у Желана дочка, Варвара, троих уже детишек скинула… а кто лечил, кто?.. она, Параскева… ведьма, ведьма, ведьма… да все видели, все… и волкодлаки у Рассохина лога рыскали… а у нее там зимовье… всегда там найти можно… если не в селе… да правда, барин, крест тебе в том… правдаправдаведьмаведьма ВЕДЬМА…