Паутина любви, стр. 1
Холт Виктория
Паутина любви
СЛУЧАЙ В ЛЕСУ
Когда я мысленно возвращаюсь в прошлое, я вижу, что все началось в то утро, когда мы сидели за завтраком в нашем доме в Кэддингтон-холле. Моя мама, занятая чтением письма, взглянула на отца и сказала почти равнодушно:
— Эдвард пригласил того юношу-немца приехать в Англию и погостить у Гринхэмов.
— Я думаю, он наведается сюда вместе с ним и познакомит его с нами, — ответил отец.
Эдвард всегда интересовал меня, ибо его судьба сложилась необычно. Когда разразилась война, моя мама находилась в Бельгии — училась там в школе. Ей пришлось срочно уезжать оттуда из-за угрозы оккупации страны немцами. Дом, где жил Эдвард, находился рядом со школой. В дом попала бомба, и родители Эдварда погибли. Его мать, прощаясь с жизнью, уговорила мою маму забрать ребенка с собой в Англию, что она и сделала.
Впоследствии Эдвард всегда испытывал чувство благодарности к моей маме, которая спасла ему жизнь.
Эдвард жил в имении Маршлендз в Эссексе, принадлежащем родителям моей матери, или в их родовом особняке в центре Лондона, в Вестминстере. Мой дедушка был членом парламента; по традиции, его место в парламенте занял мой дядя Чарльз.
Эдварду сейчас было около двадцати двух лет, и он заканчивал свое юридическое образование. Как и все мужчины в семье, которая его воспитала, он хотел стать юристом.
— Полагаю, что друг Эдварда из Германии пригласит его туда с ответным визитом, — сказал мой брат Роберт. — Мне хотелось бы побывать там. Говорят, там уйма всяких местечек, где можно посидеть и выпить пива, а еще говорят, что мужчины там постоянно вызывают друг друга на дуэль. Вы не мужчина, если у вас нет шрама на лице.
— Родной мой мальчик, думаю, что это не совсем так, — с улыбкой сказала мама.
— Но я это не придумал — так говорят, — ответил мой брат.
— Ты не должен верить всякой болтовне, — вмешалась моя сестра Дорабелла.
— А ты у нас такая всезнайка! — повернулся к ней брат Роберт и состроил гримасу.
— Ну ладно, — сказала мама. — Давайте не будем ссориться. Надеюсь, что в скором времени мы увидимся с Эдвардом и его другом… э… — она заглянула в письмо, — и его другом Куртом по фамилии Брандт.
— Курт Брандт, — повторил Роберт. — Звучит совсем не по-немецки.
— Ах, какая неожиданность! — поддразнила его Дорабелла.
Было время летних каникул. Ясным летним утром вся наша семья собралась за завтраком.
Я хорошо помню то утро.
Во главе стола сидел мой отец, сэр Роберт Денвер. Удивительный человек! Я его очень любила. Он не был похож ни на кого из наших знакомых. В нем не было ни капли высокомерия, и он отзывался о своей персоне в пренебрежительном тоне. Мама частенько журила его за это. Мягкий и добрый, он, как мне казалось, был человеком, на которого можно положиться.
Он унаследовал титул баронета от своего отца, который умер не так давно. Мой дедушка был таким же милым человеком, как и отец, и смерть его была большим ударом для нас.
Моя бабушка Белинда жила с нами. Мы все ее так называли: бабушка Белинда. Чтобы отличить от другой бабушки, которую звали Люси. Бабушка Белинда обычно завтракала не с нами, а у себя в комнате. Она была совсем не такой, как мои дедушка и отец. Самовластная до крайности, она требовала к себе внимания, но никак не интересовалась делами семьи, она ушла в себя. Вместе с тем ей нельзя было отказать в привлекательности. Она была красива. Ее великолепные черные волосы удивительным образом сохранили свой цвет, а во взгляде голубых глаз сквозили любопытство и озорство. Мы все — Дорабелла, мой брат и я — испытывали перед ней благоговейный страх.
Дорабелла и я были двойняшками, и между нами существовала психологическая связь, которая у двойняшек наблюдалась довольно часто. Несмотря на внешнее сходство, мы не были одинаковы; в шестнадцать неполных лет мы уже заметно отличались друг от друга характерами. По сравнению со мной Дорабеллу можно было назвать легкомысленной: она всегда действовала под влиянием импульса, тогда как я продумывала свои поступки. По сравнению со мной она казалась хрупкой и беззащитной, и это привлекало к ней противоположный пол. Мужчины стремились оказывать ей услуги, когда требовалась физическая помощь, оставляя меня без внимания.
Дорабелла во всем полагалась на меня. Когда мы были совсем маленькими и только начинали ходить в школу, она каждое утро нервничала, опасаясь того, что нам придется сидеть врозь. Ей нравилось прижаться ко мне и списать с меня решение задачки. Со временем у нас развилось чувство глубокой близости. Сразу же после подписания мирного договора в ноябре 1918 года мой отец вернулся из Франции; тогда же он женился на маме, и в октябре следующего года мы с Дорабеллой появились на свет. Должно быть, наши родители испытывали восторг, когда после четырех лет всяческих лишений вернулись в Лондон и поселились в родовом доме в Вестминстере. Они хотели сполна насладиться всем, что было недоступно в годы войны. Моя мать всегда увлекалась оперой, и теперь посещение оперных спектаклей сделалось ее любимым времяпрепровождением. Когда мы с сестрой появились на свет, она, не задумываясь, назвала нас именами двух своих любимец. Так я стала Виолеттой из «Травиаты», а моя сестра — Дорабеллой из «Так поступают все женщины».
Наша бабушка однажды сказала с усмешкой, что только благодаря ее бдительности нас миновало имя Турандот.
Нашего брата, родившегося тремя годами позже, нарекли по семейной традиции Робертом. Это создавало некоторые осложнения в общении, так как порой было неясно, о каком из Робертов идет речь. Однако нельзя не уважать традиции рода.
Как мы и думали, Эдвард вскоре приехал к нам вместе с Куртом Брандтом.
Они прибыли к нам в прекрасный августовский день. Мы ждали Эдварда, и когда услышали, как во двор въезжает машина, то все мы — и мама, и Дорабелла, и Роберт, и я — выбежали из дома, чтобы встретить его.
Эдвард выпрыгнул из машины и, отыскав взглядом маму, побежал к ней. Они обнялись. Наверное, каждый раз, встречаясь с ней после разлуки, он вспоминал о том, как она спасла ему жизнь, когда он был еще беспомощным ребенком. Он очень любил ее, а она относилась к нему как к родному сыну.
Из машины вышел молодой человек тех же лет, что и Эдвард, и направился к нам.
— Это Курт… Курт Брандт, — сказал Эдвард. — Я рассказывал ему о вас.
Рядом со светловолосым и высоким Эдвардом Курт казался смуглым и худым. Он встал перед мамой навытяжку, щелкнул каблуками и поцеловал ей руку. Затем он повернулся к нам с Дорабеллой и удостоил нас той же чести. Роберту он просто пожал руку, и это расстроило Роберта, который ожидал, что и перед ним щелкнут каблуками.
Мама сказала Эдварду и его другу, что рада их приезду, и повела их в дом. Курт не смог сдержать своего восхищения домом. Если бы не сильный немецкий акцент, он бы говорил по-английски вполне прилично. Восхищение Курта можно было понять. Наш дом построили очень давно, еще в пятнадцатом веке, и все, кто видел его впервые, восторгались им.
Отец присоединился к нам за обедом. Обычно он в это время занимался осмотром имения, но в этот раз мать попросила его никуда не уходить.
Курт Брандт рассказал нам, что живет в Баварии — в старом замке, которым его семья владеет издавна.
— «Замок» звучит внушительно… но в нем нет того великолепия, как в этом доме, — скромно сказал он. — В Германии много небольших старых замков. Наш превращен в гостиницу много лет назад, в тяжелые послевоенные годы.
Я подумала об отце, которого в ту войну наградили за отвагу, и мне пришла в голову мысль: «А ведь он и отец Курта сражались друг с другом». Но все это уже отошло в прошлое.
— Расскажите нам о ваших лесах, — попросила мама. И Курт начал рассказывать. О, с каким восторгом говорил он о своей родине! Мы слушали его, как завороженные, и баварский лес казался мне сказочной страной. Он рассказал нам об осенних туманах — голубоватых туманах, окутывающих стволы сосен. Они образуются неожиданно и быстро становятся такими плотными, что даже человек, хорошо знакомый с местностью, теряется и не знает, куда ему идти. На некоторых фермах, разбросанных по лесистым склонам, держат коров. Им обязательно привязывают на шею колокольчик, чтобы хозяин по перезвону колокольчиков мог судить, где они бродят.