Западня, стр. 4
Слушая эту бесхитростную историю, Леон подумал, что, пожалуй, зря не женился на той, в Плоешти. Она ведь была и красива и умна. Не захотел быть мебельщиком!.. Впрочем, о чем жалеть? Мебельная фабрика несостоявшегося тестя, вероятно, сгорела во время бомбежки, а его, Леона, ждет теперь отнюдь не свадьба.
Его поместили в домике на краю деревни. В маленькой комнате стояла койка, застеленная серым ворсистым одеялом, табуретка и грубо сколоченный стол. С потолка свисала на шнуре электрическая лампочка, но она не горела. Его не заперли, нет, но под окном маячил часовой. Не все ли равно?! И все-таки он ощутил счастье от возможности растянуться на койке и не двигаться. Пусть сейчас начнется адская бомбежка, пусть вокруг рвутся снаряды, — он даже не шевельнется.
Через час принесли обед — два котелка, в одном суп, в другом гречневая каша с тушенкой. Грубовато, но вполне сытно. Да он и не думал о еде. Он думал о человеке, с которым предстоит скорая и неминуемая встреча…
И вот перед ним действительно сидит полковник, сравнительно молодой, черноволосый, с интеллигентным, выразительным лицом. Обращаясь к переводчику, лейтенанту, он говорит ему «ты» и называет попросту Витей. И лейтенант, хотя ему не больше двадцати пяти лет, сутулый, в очках, очевидно из недавних студентов, держится так свободно, словно этот полковник доводится ему дядей, — без тени трепета перед высоким званием. «Вероятно, это и есть Савицкий», — подумал Леон, настороженно следя за каждым жестом полковника. И хотя ничто, казалось, не предвещало грозы, это не успокаивало. Наоборот, Леон был слишком опытен, чтобы не ожидать ловушки. Когда, сейчас или позднее, начнется самое страшное? Он увидел, как полковник перебирал лежавшие перед ним на столе листки, и, разглядев вверх ногами свою фамилию, сразу понял, что допрашивавший его раньше подполковник уже успел перепечатать протокол допроса.
— Скажи ему, Витя, что я ознакомился с его показаниями, — сказал Савицкий, надевая очки, которые сразу придали строгость его лицу, — и меня интересует всего лишь один вопрос: чем он может подтвердить, что немецкое командование знает о предполагаемом десанте?
Пока Витя переводил, спотыкаясь на словах, которые давались ему не без труда, у Леона было время подумать над ответом. Но он внимательно смотрел в рот переводчику, словно только от него и узнавал содержание вопроса. Витя старался. Его пухлое лицо взмокло от пота. Видно, он имел не очень-то большую практику.
Наконец с переводом было покончено.
— Мне думается… Я, конечно, точно не знаю, — начал Леон, стараясь говорить уклончиво, — но к району Каролина-Бугаза подводятся войска.
Пока переводчик переводил, уточняя у Леона значение отдельных слов, полковник слушал с полным вниманием.
— Спроси его, Виктор, убежден ли он в этом.
Виктор переспросил, и Леон уже более уверенно кивнул. В конце-то концов, его сообщение не расходилось с истиной. Действительно, он сам видел доты на берегу Каролина-Бугаза. Другое дело, что построены они были года полтора назад, — это противоречие не казалось ему существенным. В конце концов, не обязан же он знать, когда они строились! Они существуют — вот что главное, и, значит, он не лжет.
Ему показалось, что полковник поверил.
— Это все очень интересно, — проговорил он и вдруг снял трубку загудевшего телефона: — Савицкий слушает.
Через несколько минут конвойные вели Леона обратно, в хату на краю деревни. Он напряженно восстанавливал в памяти только что состоявшийся разговор, все, о чем его спрашивал Савицкий, вдумывался в значение каждой интонации полковника, каждого его жеста. И каждого своего ответа. И хотя, как ему казалось, он вел себя правильно, будущее все равно представлялось беспросветным.
Глава третья
После допроса Петреску Савицкий понял, что Корнев ничего не прибавил и не убавил, — возможно, высадка воздушного десанта теперь действительно уже не явится для противника неожиданностью. И еще понял Савицкий, что дополнительных военных сведений Петреску сообщить не сможет, вряд ли он знает что-нибудь еще, но им, Савицкому и Корневу, он может еще послужить. Как он смотрел! Испытующе, с холерическим блеском в темных глазах.
Нет, он не производит впечатления малодушного человека. Хорошо держится, спокойно и с достоинством. Только глаза выдают его истинное состояние. Но почему он так просто рассказал о том, о чем должен был бы молчать? Над этим, пожалуй, следует серьезно подумать.
Вечером Савицкий созвал группу офицеров. Конечно, далеко не всех подчиненных он мог приобщить к обсуждению своего плана — когда, где и каким образом засылать разведчиков. Его советчиками оказались молчаливый Корнев, быстрый Дьяченко и еще двое. Говорили долго, горячо спорили, и все же решение не приходило. Самолетом — пока опасно, а с моря — трудно, необходима долгая и тщательная подготовка.
Если бы не широко раскрытые окна, все давно задохнулись бы от папиросного дыма. И надо же было, чтоб именно в этот трудный для всех момент мимо разведотдела, возвращаясь со стрельбы, проходили Егоров и Тоня.
Первым, конечно, их заметил Дьяченко.
— Товарищ полковник, взгляните на дорогу. Вот они, наши голубки!
По комнате пробежал легкий, вполне дружелюбный смешок. После долгого напряжения вдруг наступила разрядка.
Корнев встал, разминаясь, подошел к окну, долгим взглядом проводил Егорова и Тоню, пока их совсем не заслонили деревья, росшие вдоль дороги. Потом обернулся, оглядел всех, кто сидел в комнате, и с присущей ему грубоватой бесцеремонностью сказал:
— Вроде все обсудили? У меня к начальнику дело!
Савицкий не раз возмущался полным пренебрежением Корнева к элементарному такту, но настолько терялся в этих случаях, что вовремя не находил слов, чтобы его одернуть. А потом уже считал, что не стоит, момент упущен.
Сейчас, после очередной выходки подполковника, он опять смолчал. А Корнев, неторопливо прикрыв дверь за последним покинувшим комнату, подсел к столу.
— Есть предложение, — проговорил он спокойно и так при этом прищурил глаза, что Савицкому показалось, будто он закрыл их вовсе.
По опыту, долгому и многотрудному, Савицкий знал, что если уж Корнев что-нибудь придумал, то хоть четвертуй — будет стоять на своем. «Не дай бог, — думал он иногда, когда подполковник чем-нибудь особенно его допекал, — попасть в его подчинение. Костей не соберешь!»
Выслушав, Савицкий молча долго изучал лицо Корнева. Да, довольно хитроумный план возник в этой лысой башке!
По роду своей работы Савицкий был далек от всякого рода фантазий. Его интересовала прежде всего реальность той или иной операции, того или иного плана. В предложении Корнева все было на грани реальности и фантастики, и все же оно было интересным и заманчивым.
Корнев сидел, тяжело опершись о стол локтями, и ждал решения Савицкого. А Савицкий молчал и думал. Конечно, история разведок знает случаи и похитрее, и посложнее, но…
«Времени нет! Времени нет! — думал полковник, поглядывая на телефон, который каждую минуту мог издать зуммерное гудение. — Нужно идти докладывать, а что? План Корнева? Но в нем пока еще много неизвестных. Справится ли Тоня со своей ролью? Достаточно ли естественно себя поведет? И не похоже ли вообще все это на легковесную пьесу о разведчиках, написанную лихим драматургом?»
— «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!» — сказал он словно самому себе и улыбнулся. — Ну хорошо, Корнев, доложу твою идею начальнику штаба. Послушаю, что скажет.
И, сложив в папку бумаги, полковник вышел из хаты.
Глава четвертая
— Ну как, Тоня, новую биографию усвоила?
— Новую помню, старую забыла!
— Молодец, Тонечка! А задание Корнев еще не уточнял?
— Нет, товарищ полковник! Только вот Дьяченко, когда к вам звал, сказал, что, может быть, все еще изменится…
— Как — изменится?
— Да разве его поймешь! Пробурчал что-то…