Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982), стр. 61

Цепкие глаза дяди тут же выдернули меня из толпы служащих, готовивших ракету к разгрузке. Он поманил пальцем. Рыж и Леха, насторожившись, двинулись вместе со мной.

— Неожиданная встреча! — сказал дядя. — Давно не видел тебя. Что ты здесь делаешь?

— Ничего.

— Как отец?

— Ничего.

Мы помолчали. Он понял, что я слышал, как он кричал на командира, и, опять разозлившись, забормотал про свои ящики:

— Сначала их по ошибке завозят на Марс. И теряют. Безобразие!

— Ничего, найдутся, — махнул рукой Рыж.

— Конечно, — утешил Леха. — Дня три пройдет, и привезут.

— Три дня! — сердито сказал дядя, словно Леха был диспетчером. — Когда вам стукнет столько же, сколько мне, вы научитесь ценить время… Вот что, Март, раз уж мы встретились… Если хочешь увидеть настоящее дело, приезжай ко мне на Ольхон. Не можешь? Ну, как знаешь. Скоро услышишь, явишься сам. — Он взглянул на часы. — Мне пора, я вас покидаю.

С этими словами дядя исчез.

Нет, он не растворился в воздухе и не провалился сквозь землю, как пишут в романах. Он просто исчез вместе с плохим своим настроением. Будто его и не было.

— Подумаешь! — крикнул Рыж, сверкая глазами. — Исчез! Ха-ха!

— Да мы сами так можем, — подхватил Леха. — Вот я сейчас встану на это место…

— И я, — не унимался Рыж.

— Рыж, назад! — Я завопил диким голосом, испугавшись, что Рыж тоже исчезнет. А он встал на руки и походил вниз головой. Только и всего.

— Он что, великий ученый? — спросил Рыж.

— И в самом деле — дядя? — добавил Леха.

— Великий или нет — не знаю. Он изобретает биомашину. Но точно, что Гарга мой дядя и живет посреди Байкала на острове Ольхоне. Там его лаборатория.

Конечно, мальчишки потребовали рассказать про биомашину. Я вспомнил споры в нашем доме. Мама говорила, что искусственный организм, как бы он ни был гениально построен, никому не нужен — он не заменит человека. Но отец защищал старшего брата: тридцатилетняя упорная работа над одной проблемой стоит уважения, доказывал он, и, в конце концов, биомашина разрешает самую гуманную проблему — продление жизни человека. Что касается меня, то я считал дядю неудачником и жалел его: все же очень долго возился он со своей машиной.

— Но, наверно, изобрел? — Рыж сделал свой вывод. — Ведь он пропал, был ненастоящий…

— Не знаю, — сказал я. — В этом надо разобраться.

— А что мы скоро услышим? — мучился в догадках Рыж. — Пока что я видел фокус-мокус.

Встречу с Гаргой я не раз вспоминал позже, но не она была главной в тот день бесцельного бродяжничества, называемого прощанием.

Выходя из космопорта, я столкнулся нос к носу с Бриговым. Из-за его широкой спины выглядывали мрачный Игорь Маркисян и любознательный Кадыркин — тот самый, про которого говорят: «Сначала появляются красные уши, потом Кадыркин». Аксель на этот раз появился раньше всезнающих ушей.

— Ну вот, — сказал он невозмутимо. — Все в сборе. Пошли.

— Куда?

— Потом узнаешь.

Так Рыж и Леха стали настоящими провожающими. Эскалатор поднял нас на платформу. Я пожал ребятам руку. Люк захлопнулся.

— Передай Каричке: я буду звонить, — успел сказать я Рыжу.

А он крикнул:

— Не беспокойся, Март! Я вместо тебя. Я соберу твой гравилет!

Часть вторая

ПОГОНЯ

7

Это был обманчивый город. Тампель — так написано на ракетодроме.

Я никогда не слышал про Тампель. Но стоит пять минут проехать по его улицам, как начинаешь догадываться, что это не простой город, а город-иллюзионист. Представьте: вы выезжаете на широкий проспект, и вам кажется, что он бесконечен, как луч света. Строй иглообразных, выстреленных в зенит небоскребов. Меж этих сверкающих гигантов — цветущие поля, массивы лесов и парков, голубые моря водохранилищ. Вы радуетесь за архитекторов, удачно совместивших все горизонтали и вертикали. Но через несколько секунд с удивлением замечаете, что не только дорога, а все пространство стремительно летит вам навстречу, и вот уже поле сжалось в лужайку, таинственный лес стал аллеей, а море промелькнуло озером.

Игорь Маркисян подозрительно посматривал на встретившего нас ученого. Паша Кадыркин, перехватив его взгляд, рассмеялся.

— Непонятно? Обман зрения.

— Я не привык к обману, — мрачно изрек Игорь.

— А мне нравится. — Кадыркин повернулся к Акселю. — Оригинально. Аксель Михайлович, верно?

Мобиль плавно затормозил.

Обычное типовое здание Вычислительного Центра. В дверях стоит сухопарый седоватый человек в белой рубашке с закатанными рукавами. Крепко пожал всем руку. Представился: Сухов, директор Центра. Провел нас в комнаты на первом этаже, предназначавшиеся для гостей. Комнат было две — огромные, с цветами и книгами, и мы их быстро распределили: одну себе, другую профессору.

После чего Аксель объявил:

— Все свободны.

— А как же… — вспыхнул Кадыркин.

Но Аксель успокоил его величественным жестом:

— Работать начнем в шесть утра. Пока отдыхайте. Познакомьтесь с городом. — И ушел вместе с директором.

Кадыркин был обижен, уши его пылали. Я понимал Пашу: за тысячу километров летели, волновались, думали: вот сейчас предстанут перед нами развалины прекрасного города, мы бросимся в бой… И на? тебе — отдыхайте. Это я шучу насчет развалин. Но когда мы вышли из ракеты, то чувствовали себя все-таки тревожно. Совсем недавно над городом стояло облако, и что оно там натворило — мы точно не знали. А из мобиля ничего не увидели, если не считать странных картинок. И встречавший попался какой-то сонный. «Чего было? Да ничего особенного. Я как раз дремал в машине».

— Паша, будем сражаться с облаком? — спросил я печального Кадыркина.

— Я займусь теорией.

— Тогда прогуляемся?

— Да нет, я лучше почитаю. Вы идите, ребята. Вышли мы из других дверей — прямо к спокойному озеру, отражавшему прозрачные здания и темные силуэты машин. За озером, над угольно-черными безлистыми деревьями, пламенела в закатных лучах стеклянная игла. Я вспомнил: такие устремленные ввысь памятники ставили первым космонавтам.

— Красиво, — заметил я.

— Далеко, — сказал Игорь. — Неохота идти.

— Ты забыл: это ведь Тампель. Как перевернутый бинокль.

Мы пошли по дорожке, и вся картина стала меняться на наших глазах: длинное озеро округлилось, деревья переместились неправдоподобным скачком, и сверкающий клинок небоскреба застыл над головами.

Однажды со мной такое было. Волшебная история детства так отчетливо врезалась в память, словно это случилось вчера. Я удобно лежал на подоконнике и рисовал двор. Солнечный снег. Сосна с приставной лестницей. Полосатый кот лениво поднимает лапы, потягивается и обходит темные проталины. Дядька сколачивает скворечник. Капли стучат о карниз. Только я нарисовал кота, сосну, дядьку с красным лицом и принялся за небо, как увидел, что все стало наоборот: над крышей несутся рваные тучи, мимо окна косо летят хлопья снега, а чистюля кот исчез. И тогда я начал перекрашивать рисунок в серый цвет. Да совсем напрасно. Опять посмотрел и увидел, что во двор снова вошла весна. Я нарисовал все сначала, как было, и еще оставил место для тех, кто мог прийти вместе с весной. Было мне шесть лет, и рисунок назывался «Март».

— А дальше что было? — спросил Игорь.

— А дальше я выскочил во двор, а там девчонка с красным шаром. Ветер как дунет, шар покатился, а мы за ним. Тут как раз машина. Шар — трах! Я успел схватить девчонку за плечо. А шофер ничего не заметил.