Чужого поля ягодка, стр. 99
На самом деле Бен давно определил для себя, кому доведётся «хорошо посмеяться». И ни один из бродяг в тот список не входил. Просто потому, что Бен, к сожалению, не ошибся: смазливый парнишка действительно гулял по дождливому континенту не просто так — слишком хорошо был экипирован для такой прогулки, слишком успешно стравливал между собой спутников, которые другим способом ни за что не хотели с ним расстаться; ну, тут «милашка» был сам виноват — перестарался, очаровывая… Нет, он, конечно, мог всю компанию просто и незатейливо перестрелять… но парень использовал служебное положение, просто чтобы… развлечься. Маленький бонус, так сказать. Что ж, у каждого свои слабости, верно ведь? Да и сразу насторожившая Бена оптика, с помощью которой паренёк так доставал Миль, входила в набор очень уж специальных прибамбасов, коим никак не полагалось иметься ни у простого горожанина, ни у даже самого расторопного Кочевника… Обычные, знаете ли, вполне знакомые любому десантнику прибамбасы… Собственно, по одним этим «игрушкам» парня можно было приговорить. Но Бен надеялся не брать на душу случайных жертв — и не прогадал. Парень был кем угодно, но не невинной овечкой.
К следующему утру на полянке у Красного озера остались лишь свежие могилки, один неприбранный труп, куча хлама в виде распотрошённых тюков да пяток освобождённых от поклажи животных, очень таким поворотом своей судьбы довольных. На взгляд Миль, наивные животинки не понимали, что хозяева, какими бы вонючими да неласковыми ни были, являлись их единственной защитой от хищников… Правда, Миль, пожалевшей оставшуюся на произвол судьбы бесхозную скотинку, тут же доступно объяснили, что данный вид скота является полудомашним, и как одомашнивается, так и дичает очень легко. Ей указали на их спинной хребет с поперечно-выступающими костяными пластинами, которые животные в случае нужды могут встопорщивать навстречу хищнику, на их острые копыта, которые, оказывается, не просто копыта, а что-то вроде кулака, и могут разворачиваться в подобие хватательной ладони… На обилие подножного корма вокруг. На строптиво-независимый характер, доставивший владельцам немало проблем. А также на спасительное чувство стадности, благодаря которому симпатичные скотинки, в отличие от своих безвременно почивших хозяев, прекрасно защищаются совместными усилиями. А кроме всего, Миль указали на высокую степень сообразительности лапоногов — вот как их, оказывается, называют! Так могут ли, спросили её, такие замечательные звери сгинуть в родном лесу так же просто, как их бездарно расставшиеся с жизнью владельцы?
И Миль успокоилась за судьбу столь милых её сердцу лапоногов… И даже не стала просить, чтобы ей позволили ещё немножко поодомашнивать хотя бы одного из пяти… Тем более, что, буде она устанет идти своми ножками, ей пообещали предоставить одно удобное проездное место у мужа на плечах. Поэтому она взялась за протянутую Беном ладонь и последовала совету смотреть на всю эту топотню по лесу как на увлекательную (познавательную, ознакомительную — нужное подчеркнуть) экскурсию в компании приятных, очень заботливых и любящих её людей…
Тем более, что и дождь (по уверениям Джея — в этом Сезоне на редкость рано) как-то вдруг решил прекратить поливать континент. Сырости меньше пока не стало — ну-ка, высохни за день, когда лило несколько недель… Но выглянувшему солнцу сердце всё-таки радовалось…
Миль бодро гарцевала рядом с Беном, изредка ловко — на раз-два-три — забираясь на обещанное проездное место по соседству с небольшим рюкзаком. И радовалась жизни, предоставив мужчинам решать, куда идти да зачем, и запретила себе задумываться над чем-то другим, кроме проникавшего сквозь кожу благодатного света, продолжавшего трудиться над исцелением её тела…
74. Каникулы для обаяшки
Молодой бродяга шёл не спеша, следовать за ним было легко, он не особо сторожился и был почти беспечен. Местность вокруг понемногу меняла рельеф и характер растительности, пропали деревья-колонны, уступив плацдарм хотя и не столь высоким, но гораздо более кряжистым деревьям с мощными, выпирающими из почвы корнями, необъятными стволами, покрытыми толстой, изборождённой складками, корой, и с раскидистой зонтичной кроной. Эти деревья выпускали недалеко от своего основного ствола массу более тонких побегов, и все они имели одну общую крону. Так что одно дерево со всей своей семьёй выглядело небольшой рощицей. Понятно, что там, где росла такая семейка, другие деревья просто не уживались, как говорится — извините, место занято, самим тесно…
Остановиться на привал у такого семьянина означало стать объектом любопытства бесчисленного множества зверей, нашедших в его коре, ветвях и корнях и дом, и приют: дерево-семьянин не только жило само, но и давало жить куче своих симбионтов.
В этом районе леса было гораздо светлее: семейные деревья росли достаточно далеко одно от другого, выбирая возвышенные места. Солнце щедро согревало землю, хорошо питаемую водами бесчисленных рек и речушек, трава поднималась в рост человека, и наблюдать за оставшимся в одиночестве молодым бродягой, оставаясь незамеченными им, и безо всякого менто — приди кому-то из троих такая блажь в голову — не составило бы никаких сложностей…
А парень, ценя уединение, ещё несколько дней просто бродил по лесу, удил рыбу, отыскивал оставшиеся с прошлого предсезонья неопавшие и всё ещё непроросшие плоды в жёстких глянцевых кожурках, ловил в силки да подстреливал возращавшихся понемногу птиц и прочую мелкую дичь. С него совершенно слетел флёр беспомощного мальчика, такого милого, нежного и неумелого — каким он выглядел в лагере среди пяти влюблённых здоровяков. На ночь он ловко забирался на семейное дерево, отыскивал широкую развилку, но которой вполне можно было спать, сгонял оттуда всевозможных соседей (а особо упорных готовил на ужин), и спокойно проводил там ночь…
«Надо же, каникулы устроил! Прямо отпуск дикарём!» — возмущённо откомментировала Миль недельные наблюдения за ним.
— А что ты так на него взъелась? Парень тяжело потрудился, обеспечивая себе спокойную жизнь — имеет же он теперь право на небольшой отдых, всё-таки нескольких человек ради того угробил. Надеюсь, ты не собираешься это ему инкриминировать? Или, может, всё же хочешь пойти и попенять?
«Я?! Да ни Боже мой… Кто я такая, чтобы его упрекать. У самой рыльце основательно в пуху. И потом, те пятеро сами ведь подсуетились».
— Ну так и что тогда ты имеешь против него?
«Ну вот не нравится он мне…»
Бен в такую его благонамеренность и отшельнические мотивы тоже не очень поверил. И совсем перестал верить, когда «милашка» прекратил хаотично блуждать, и передвижение его обрело целеустремлённость…
— А куда это наш коварный обольститель невинных дяденек вдруг так резво припустил? — подивился Бен. — Никак на запад? Ну, это он не сам придумал… Кто-то явно сбил бедного мальчика с панталыку…
— Что, и тебе он не нравится? — усмехнулся Джей. — Какое редкое единство взглядов. Ну прямо семейная традиция.
— А что у нас на западе?
— А на западе у нас… — Джей взялся за свой телекомм, порылся в его меню, и над запястьем всплыла трёхмерная карта. — Залив у нас на западе. Глубоко вдающийся в линию берега. Сам берег — пустынный… Фауна… скудная. Растительность… растительность, как видишь — редкая. Жить там са-авсем несподручно. Что скажешь?
— Скажу, — обронил Бен, краем глаза присматривая за Миль. И, закрывшись от неё, перешёл на менто:
«Скажу, что мне вдруг очень захотелось сменить континент».
Миль на эту секретность только мельком взглянула, не прерывая своего занятия, и не вмешиваясь в их разговор.
«И, если наш парень тот, кого мы имеем в виду, — продолжил Бен, — сделать это будет не так просто. На побережье его, скорее всего, ждут. Или там у него закладка, а в ней передатчик. Потому что никакой другой передающей аппаратуры он с собой предусмотрительно не таскает. Я, во всяком случае, не обнаружил, сколько ни искал».