Чужого поля ягодка, стр. 93

Тонкие руки в отметинах ссадин выпростались из шкур и обняли человека, который в упор смотрел на Яхи бешеными светлыми глазами. Руки светлоглазого жили своей жизнью — выпутали из намокшей шкуры девичью головку и осторожно погрузили в её растрёпанные волосы какую-то сверкающую даже в рассеянном сумеречном свете вещицу — и волосы эти, как живые, немедленно принялись расплетаться и снова переплетаться, на них заиграли и разбежались по всему нагому девичьему телу голубые искорки… А светлые глаза его, глядя чуть снизу, неотрывно держали Яхи взглядом — и клубилась в них пополам с еле сдерживаемой силой такая ярость, что Яхи порадовался, что ничего не успел сделать с этой девушкой — только порвал её одежду…

Впрочем, светлоглазый держал мана в своей власти, даже и закрыв глаза. Эти двое слились в одно, и для них не стало ни леса, ни дождя, ни Яхи, ни самого мира, ни времени… И Яхи убедился: она говорила правду — он, ман, и в самом деле пытался взять абсолютно чужое. Никогда бы ему не суметь стать её половиной…

69. Справедливость для манов, или

…Бену недолго удалось лететь за ментоэхом своей уносимой подземным потоком жены, ибо накаркал: довольно скоро во флайер таки долбанула молния, и, сшибая сначала верхушки, а потом и ветки, аппарат провалился в отсыревшую массу леса. Все эти многочисленные упругие древесные тела притормозили падение машины, благо, летел Бен невысоко, с небольшой скоростью, и флайер, хотя и приложился о землю, вышибая дух из пилота, помялся, но всё же не взорвался и не убил его. Бен, впрочем, потерял сознание гораздо раньше — а именно в момент удара молнии, но, очнувшись, оценил милость случая и собственную удачливость. Особенно, когда вспомнил — молния-то ведь ударила не куда-нибудь. Вон — и отверстие в лобовом стекле, и пульт, и штурвал оплавлены… и ладони основательно закоптились, хотя в салоне ничего нигде не загорелось… А поверх копоти ладони отчётливо светились ясным синим огнём… Чувствовал он себя довольно странно, имели место дезориентация и ощущение нереальности, как во сне… От неловкого, но вполне естественного движения рук — посмотреть, а что с тыльной стороной кистей — с пальцев сорвались небольшие шаровые заряды и принялись плавать вокруг, сталкиваясь и оглушительно взрываясь… Прикосновение к волосам вызвало целый каскад подобных зарядов, только совсем уж мелких… Боясь, что разнесёт в салоне всё, что не успело пострадать при падении, Бен выбрался из ободранного флайера и довольно долго экспериментировал, находя себя даже не аккумулятором, а чем-то между электростанцией средней мощности и волшебником-недоучкой, и в конце концов наловчился удерживать доставшийся почти даром — не считая утраты пострадавшего флайера — потенциал внутри… Только кончики пальцев временами пощипывало, они горячели и, в такт всё ещё бившим в землю молниям, принимались светиться, да с волос то и дело брызгами срывались колючие синие искры…

Окончательно он пришёл в себя, уловив слабый и какой-то придушенный зов Миль. Умел бы краснеть — непременно б покраснел. А так только закопчёные щёки слегка потеплели. Заигрался, надо же… Кое-как оттерев физиономию и руки, торопливо собрал рюкзак и начал марафон…

Очень скоро он вполне оценил свой не вполне человеческий статус. Я — мутант, откровенно и с удовольствием признавался он себе, давя, наконец, последние дохлые сомнения, ещё слабо шевелившиеся в подсознании. Я — мутант, повторял он, с корнем вырывая их из глубин души. Я — мутант, твердил он, бегом и практически без передышки спеша на редкие всплески ментоголоса Миль уже почти сутки, и не чувствуя ни усталости, ни голода, разве что — иногда — жажду… Случившиеся совершенно некстати короткие глухие сумерки, заменявшие здесь ночь, он нетерпеливо переждал и продолжил путь, едва начав различать очертания стволов. Какой там сон или голод — ему мнилось, что он каким-то образом ухитрился совершенно неприлично обожраться, и теперь сыт до безобразия, а если от избытка сил и не взмывал в воздух на бегу, то исключительно из соображений безопасности — и без того одной усвоенной молнии было как раз на одну больше, чем нужно…

Стало быть, всё ещё имела место некоторая эйфория, понимал Бен, безошибочно стремясь к притягивающей его точке пространства, откуда доносился порой голос Миль, голос, который он слышал отчётливо, и отвечал — но она его ответ еле ловила. Лёгкий полынный ментозапах наполнял весь тонущий в дожде лес — и по тому, насколько слаб был запах, и с каким трудом она выходила на связь, Бен мог определить: плохи её дела, ой, плохи…

Но чтобы настолько?

«Сторож» вовсю изводил душу, завывая час от часу всё сильнее, и Бен, всё ускоряя бег, уже бежал, едва касаясь земли, огибая препятствия, ломясь через подлесок — сбитые им ветки и обломки тонких стволиков разлетались в стороны… Ему везло — если это было везение: ни в нору не провалился, ни ногу не подвернул, ни споткнулся…

Пока его будто чем-то в грудь не ткнули, да так, что в глазах потемнело… Ноги подломились, и весь воздух куда-то вдруг делся… Рюкзак мстительно въехал в затылок, раскисшая в грязь земля пополам с травой, ударив в лицо, щедро набилась в рот, залепила глаза… Преодолевая тянущую тупую боль в груди, Бен заставил своё сердце биться, обратил лицо к дождю, отплевался… Подтянул колени, сел, слепо зашарил во тьме — надо же… только что ведь было светло, и вдруг стемнело — нащупал какой-то шершавый ствол, и начал вставать: надо идти дальше, Миль ждёт.

И тут понял: всё — Миль… он не мог додумать, не решался… И взвыл:

— Не смей!!..

…Он плохо помнил, сколько просидел во мраке, минуту или час, и что делал… Саднило горло, ныли разбитые руки, и припомнилось смутно, что орал, рычал и вслепую драл размокшую траву и мочалил какие-то стволы… Но темнота понемногу рассеялась, серенький день снова замаячил перед глазами, и Бен смог встать. Поправил съехавший рюкзак, подтянул ремни. Подставил колким струям лицо и руки… Он знал теперь, что всё обошлось, что она жива, и, хотя ей и плохо, но держится…. Ну, а раз они оба с нею живы — надо пошевеливаться.

Потянувшись вдаль, легко нашарил и Миль, и того, кто нёс её. Мельком удивился этой лёгкости, о коей тут же забыл — надо было поддержать и свою окаянную жёнушку, и её «транспорт», насчёт которого у Бена имелись самые неприятные подозрения. Установив прочную связь с обоими, Бен подцепил «транспорт» ментодиктатом и потянул его к себе…

Как бы ему этого ни хотелось, он так и не размазал по лесу посмевшего возжелать его девочку четырёхрукого красноглазого верзилу. Потому хотя бы, что прежде тот спас её и, пусть и в пределах своего дикого понимания, но ведь как-то заботился о ней…

А вот Миль, отлипнув, наконец, от перепачканной рваной майки, мокро обтянувшей мужнину грудь, вместе с энергией преисполнилась явно недобрых намерений. И по-прежнему стоявший на коленях ман эти намерения чувствовал так же ясно, как почувствовал бы острый нож у своего горла. Но не вступал в беседу, не просил ни о чём — только, сонно моргая, отрешённо смотрел куда-то в сторону сквозь слипшиеся пряди чёрных волос, по которым бесконечно стекала вода, и в усталых глазах читалась спокойная готовность принять любое решение.

Не обращая внимания на свою наготу, Миль повернулась к мутанту и попыталась поймать его взгляд, но красные глаза, хотя и находились на одном уровне с её лицом, неуловимо ускользали… «Нетушки, никуда ты теперь не денешься…» — усмехнулась про себя Миль, и спросила:

«Что, думаешь, на этот-то раз я убью тебя? Ну уж нет. Ты ещё долго будешь вычёсывать блох, сидя у огня в своей каменной берлоге, — он перевёл на неё рассеянный взгляд… Миль вкрадчиво продолжила: — Вот только сходишь в ваш общий дом и кое-что передашь от меня каждому ману… включая детёнышей…» — ман дёрнулся — теперь он готов был молить… Однако укололся взглядом о зелёные льдинки её глаз, обмяк, ссутулился… покорно дождался окончания процедуры. Потом кивнул, медленно встал, развернулся и нехотя поплёлся назад, петляя меж стволов…