Чужого поля ягодка, стр. 38
Джей недолго ломался. А уж когда попробовал и у него пошло — пожалел, что вообще противился. Впечатление было таким, как будто где-то внутри прорвало плотину и его всего, от макушки до пальцев ног, затопило горячим, пузырящимся, хмельным напитком, тело быстро наполнялось лёгкостью и теплом, стало весело и вообще замечательно… не говоря уже об ощущении сытости. Появилось осознание своей силы — так бы и наворотил чего-нибудь этакого…
— Вот я дурак был… — хихикая, признался он, жмурясь и потягиваясь на горячем песочке. — Всё. Больше не буду возмущаться, что я мутант. Потому что это круто!!! — проорал он на всё побережье.
«Однако, хватит тебе, — ласково сказала Миль, поднимаясь и отряхивая песчинки со своей всегда прохладной, несмотря на загар, кожи. Джею досталось ещё и ментальное прикосновение, от которого ему захотелось мурлыкать и выгибать спинку. — Пошли искупнёмся — и в дом. А то ты и спать не сможешь, по себе знаю. А молодые мутанты должны много спать, как и дети. И во сне с ними тоже происходит много хорошего. Сны, например, снятся красивые… и сла-адкие-е…» — лукаво добавила она.
И он ей радостно подчинился…
Что-что, а плавал он отлично, быстро оставил её позади и направился к неширокому — не всякий катер пройдёт — выходу из бухты… Миль и не пыталась за ним угнаться, бултыхалась себе не спеша, наслаждаясь и тёплыми объятиями плотной, солёно-горькой воды, и солнышком, и своим гибким и послушным телом, никуда особо не стремясь, радуясь покою и тишине… Большей частью она оставалась глубоко в спокойной толще, просвеченной солнцем, зелёновато-голубой и прохладной, то опускаясь на мягкий песок дна в характерной сетчатой ряби рисунка, то поднимаясь поближе к поверхности, чья подвижная изнанка выглядела зеркальной, и смотрела снизу на своё разбитое отражение…
Вокруг сновала рыбья мелочь, любопытная и сторожкая, нахально пощипывавшая кожу, стоило чуть расслабиться — и прыскавшая в стороны при попытке познакомиться с ней поближе. Более крупные рыбы вальяжно проплывали поодаль, уважая свою солидность и лишь косясь на это несносное млекопитающее, опять непонятно зачем забравшееся в их родную среду… Водорослей здесь было немного, их длинные косы медленно полоскались в спокойном ритме слабого прибоя — точно как и её волосы… Миль во время погружений испытывала совсем небольшую потребность в кислороде — ещё один эффект от солнечных вливаний — и лишь иногда всплывала (до уровня глаз над поверхностью) посмотреть, чем там занят Джей — а тот с интересом обследовал проход между скалами, и Миль знала, что скоро у него опять появятся вопросы…
«Оп-па, а это ещё зачем? — не замедлил он подтвердить её предположения. — Зачем здесь решётка?»
«Кто её ставил, у того и спрашивай», — переадресовала она вопрошавшего.
Бен, работавший у себя в кабинете над модификацией электроразрядника, приспосабливая его для Миль, зашипел, обжёгшись, ругнулся, мигом «закрылся», блокируя боль, чтобы не пострадали остальные лепестки «трилистника», и только после поведал, что, когда Миль купается, у входа в бухту обычно отираются киты-мутанты весьма страхолюдного вида, имеющие склонность заплывать в акваторию бухты. Вот, чтобы избежать возможных неприятностей, ему и пришлось перегородить вход.
Джей припомнил, что, по данным Десанта, эти киты всегда пытаются приблизиться к купающимся, на этот случай в продаже есть даже такие специальные блокадоры, издающие неслышимый для человека отпугивающий сигнал…
«Так то для человека он неслышим, Джей, — просветил его Бен. — А вот мы, видишь ли, отлично его ловим. Очень неприятный эффект. По нервам бьёт. Пугать не пугает, но слушать противно»
«Мне почти жаль, что я о них проболталась».
«А если б они тебя съели?»
«Непохоже, чтобы им этого хотелось. А вот Лаура тогда, в магазине, определённо что-то такое… плотоядное… в виду имела. И, если выбирать, я, право же, предпочла бы пообщаться с этими китами, чем с ней — они, киты, как-никак, тоже мутанты, считай, свои ребята…»
«Так они что — излучали менто?!»
«Ну, или что-то вроде… А почему тебя это так удивляет? Что? — переспросила она, потому что парни заговорили одновременно. — Нет, я их не рассмотрела. Но большие… больше меня раза в три-четыре… и их было много. Тёмные такие, быстрые. И не злые. Им просто было очень интересно. И ещё — они меня будто уже видели прежде, ну, так мне показалось… рассматривали по очереди, и вроде пытались что-то… передавали что-то такое… я попробую вам это…»
И она попробовала. Масса образов, текучих, стремительных, обгоняющих и наплывающих друг на друга, вместе и зрительных — глубь, прохлада, переливы бликов — и сенсорных-осязательных — прикосновения, движения, поглаживания — приязнь-интерес-отторжение — и вкусовых-ароматических, и всё это сразу, и ещё что-то сверх того — пронеслись, переплетаясь, сменяясь один другим…
Джей булькнул, утоп и забарахтался, торопливо выбираясь на поверхность, где и задышал, кашляя и отплёвываясь…
«Эй, — испугались оба, и Бен, и Миль, — ты как?!»
«Да ничего…уже… Слишком это… быстро…»
«Жив, ну, хвала всем богам, сколько есть… Не пугай так больше! … — Бен подумал и заметил: — А знаете, ведь это похоже на лунную лихорадку».
«Ну, точно!.. А я-то всё не могла понять — да что ж это, такое знакомое, а никак не вспомнить… Вот примерно такое я от них и ловила».
«Как хочешь, Миль, а правильно твой муж выход перегородил. Пусть держатся подальше», — объявил Джей, бесшумно уходя в безопасную глубь, чтобы испытать свою новую способность долго обходиться без кислорода — ему это очень нравилось.
Бен молчал, но его довольное менто не оставляло сомнений, что он удовлетворён и поддержкой, и наличием единомышленника.
«Спелись. Двое на одного, да?»
«На одну», — неосторожно поправили её из глубин, и она притворно рассердилась:
«А ну, кыш из моей личной лужи, пока опять не утоп, и марш домой!»
«Слушаюсь, о лужевладелица!»
Всё шло хорошо, день за днём — как на подбор: в компании двоих замечательных людей, любящих, любимых, дорогих сердцу… И ровная погода баловала, ясные дни сменяли ясные же ночи, даже луна не портила жизни — стоило первым признакам лихорадки напомнить о себе, как их тут же гасили, может быть, немножко торопливо, но зато надёжно — и всё было так здорово, что Миль исподволь даже беспокоилась, старательно тая это беспокойство поглубже, чтобы ребята не учуяли. Они и не чуяли.
А Миль, всё больше темнея от загара, тревожно поглядывала на принадлежащий им троим роскошный берег у моря, то и дело кокетливо меняющего свои наряды под безмятежным куполом небес, тихо млела от нежности к «братьям» и снисходительно уступала их осторожной заботливости, маскирующейся порой под незлыми насмешками; вдыхала чистейший, свежайший воздух, любовалась всем этим непрочным покоем, копила и откладывала эти дни в память, про запас, как бесценную валюту… И про себя безнадёжно молила неизвестно кого: «Ну не трогай нас, оставь нас в покое! Смотри, как тихо мы себя ведём, ну, кому какой от меня вред?! Я ведь даже магией совсем не пользуюсь, стараюсь не выпячиваться… быть как все. Не тронь, и мне больше ничего от тебя не надо… пусть всё просто будет как есть… просто — будет…»
28. Радуйся, дева…
… Берег пустовал насколько глаз хватало — и ещё дальше, практически до горизонта как в одну, так и в другую сторону… Что позволяло беспрепятственно бродить вдоль прибоя. Как правило, вообще без всяких разговоров — молчать втроём оказалось удивительно легко и уютно. Да и молчали они, то и дело невольно впадая в триединство, практически об одном и том же: простым совместным впечатлениям, одинаково понятным, перевод не требовался. Триединство для Миль звучало пением а капелла, где чаще солировал Джей — как новичок, он ещё только учился сливаться, а не выпячиваться, и поэтому постоянно попадался на провокации: то Миль, то Бен над ним подшучивали, передавая свои ощущения; например, зная, что Миль единственная из троих боится щекотки, Бен принимался прутиком щекотать себе шею, а Миль, взвиваясь от невозможности избавиться от раздражителя, закатывалась на весь берег — и Джею приходилось либо отключаться, либо наказывать злодея. Обычно он выбирал последнее — и песок летел фонтанами направо и налево…