То, что меня не убьёт...-1, стр. 56

…А теперь хватит. Остатки растаявшей боли стекали по лицу Ксанда. Это хорошо, пусть…

С некоторой опаской — сила привычки! — Миль подошла ещё на шаг, протянула руки, успокаивая возмущения в потревоженной ауре Ксанда, выравнивая напряжения. Сейчас им обоим было хорошо, и ничего, что Ксанд ощущал слабость и дезориентацию, заставившие его не то чтобы сесть — рухнуть в подвернувшееся кресло. Зато в его сердце стало светло и пусто, как в заснеженном поле ясным зимним днём. И так же тихо. А он и сам не знал, какая боль жила в нём, пока она не оставила его…

Подняв непослушную руку, Ксанд, сперва промазав, провёл-таки по лицу. Лицо было мокрым. И — он лизнул руку — солёным. Слёзы? Он что, плакал?!

Юрий нежно вытер ему лицо, дал напиться. Некоторое время оба молча глядели друг на друга, а потом, не сговариваясь, оглянулись… но в покоях они остались вдвоём.

Шёпотом — на другое сил сейчас не хватало — Ксанд попросил сына:

— Найди её, сынок. У неё будут вопросы… много вопросов. Ты знаешь. Пора ответить.

Юрий кивнул. Он знал.

В этих коридорах и анфиладах было почти пусто, и слава Богу — Миль не готова была сейчас к встречам с людьми. Несмотря на радость от вернувшихся… почти вернувшихся сил, в душе царил полный разброд, неуверенность в правильности сделанного точила сердце. Оказывается, вот что за холод носил в себе Ксанд — подавленную любовь, незаслуженное презрение… или заслуженное? Бабушка не могла ему простить именно это: подлость во имя любви. Но Миль, отнимая у Ксанда его леденящую тоску, не могла не заметить, что чувство его было чистым, без малейшего признака вины. Такое возможно в единственном случае: Ксанд не сделал ничего, за что Марийса могла бы его презирать. А она презирала и страдала от этого, потому что любила. Любила! Сколько бы ни убеждала сама себя и внучку, что полюбила Николая, то была лишь благодарность и нежелание ещё раз обжечься.

До последнего вздоха она изводила себя за то, что любит подлеца. Ей бы простить, но она не знала, как такое можно прощать. Ах, бабуля, бабуля, ну вот что бы тебе было не попытаться? Ты наказала за «смерть» Горигора не только Ксанда, но и себя, и детей. И даже меня. Сама говорила — у всех есть сердце, у всех оно страдает, а страдание меняет человека. Я на миг прикоснулась к его сердцу, бабуля, я знаю… Ты любила достойного.

Так значит, я поступила верно, не дав ему умереть? Или не надо было вмешиваться? Вроде бы бабуля говорила: ничего не делай, если тебя об этом не просят. Он не просил. Он бы сдох, но не попросил! И кто бы встал у руля? Юрка?

Она бродила по дому, уворачиваясь от встреч. Это получалось легко: люди не только топали, болтали, смеялись — они ещё и выдавали себя свечением своих полей, пульсацией своих живых тел и тем особым фоном, который свойственен только мыслящим.

В конце концов, забрела в совершенно пустые места. Коридор за коридором, комната за комнатой… Здесь на полу даже лежала пыль. И здесь действительно жила только тишина… и что-то неопределённое, ускальзающее, как уже знакомые пугливые тени. Уважая их нежелание быть обнаруженными, Миль не стала всматриваться, сделала вид, что ничего не замечает. Пусть себе прячутся. Она ведь занимается точно тем же, и они её не беспокоят…

А сколько, собственно, этажей в этом здании? И по коридорам Миль прошла явно не один километр, и, пожалуй, даже и не два… Полумрак этих пустых просторов и темнота закоулков не пугали, а успокаивали: входи, мы тебя не выдадим. А пространства обширных залов, прорезанные косыми призмами лунных лучей, казались ярко освещёнными, на их полах украшениями лежали тени затейливых оконных переплётов с цветными вставками витражей. Вот где праздник, вот где бал. Если бы сейчас немножко музыки…

Какое-то из окон наверняка не было прикрыто, иначе почему бы качнулись, зазвенев, хрустальные подвески люстр и откуда бы, пришёптывая, запосвистывал сквозняк? А вот, поворачиваясь, запели оконные петли. Не задетые же её туфельками тугие лунные лучи отозвались напряжёнными струнами?

Ну, точно, сквозит: пронесло через весь зал и взвихрило у самых ног пыльный смерчик. Какого ещё приглашения будем ждать? Лёгкий поклон и — … — … — …

Мешает стук каблучков? Снять их — и босяком по прохладным гладким плитам…

— Ми-и-иль! Племя-янница-а! Дочь моей сестры-ы! — протяжным шёпотом бросил Юрий клич вдоль коридора. И прислушался. Не ушами, сердцем — иначе в таком огромном доме малышку не найти. Только кровная связь приведёт к цели, тем более, когда дом полон людей.

Ближайшее зеркало на поиск не сработало, Миль, видимо, не желала никого видеть. А вот призыв, отправленный в недра дома, пометавшись, определился и, натянувшись поводком, повлёк Юрия за собой. Он не повторял её метания, а сразу повёл туда, где Миль находилась сейчас: куда-то наверх.

Юрий забеспокоился: помещения третьего этажа давно стояли запертыми. Даже для сегодняшнего бала с избытком хватало первых двух этажей. Но для кровной наследницы, да ещё признанной Хозяином Дома и Главой рода, запретов быть не могло — дом выполнит всё, чего бы она ни пожелала. Несмотря на её возраст и некомпетентность. Лучше поторопиться.

И Юрий наддал. Поводок уверенно привёл на винтовую лестницу. Точно, дверь приотворена. И на пыльном полу давно пустующего вестибюля чётким свидетельством правильного направления — следы маленьких туфелек. Цепочка их вела и вела Юрия за собой, и, насмотря на бег, он вскоре ощутил изменившуюся атмосферу запущенных покоев. Но задерживаться, чтобы разобраться в том, что происходит, не мог. Только отметил, что бежит что-то уже слишком долго для размеров дома. Не мог дом быть ТАКИМ большим.

Тишина, нарушаемая до этого только его шагами и дыханием, всколыхнулась, воздух пришёл в движение. Юрий постарался умерить дыхание, пошёл почти бесшумно… и уловил — далеко впереди — отголоски чего-то, похожего на музыку: перезвон колокольчиков… дыхание свирелей… и вроде бы — перебор струн.

Зал за залом — сколько их он пересёк прежде, чем музыка стала чётче? И всё же маленькие следы, кружа, всё ещё уводили за собой… Пока в одном из залов он не споткнулся о пару туфелек. Дальше убегали следы босых ножек.

Он поднял туфли, они поместились в одном кармане. Присмотрелся к следам. По наитию повторил движение маленьких ног. Шаг левой, поворот, шаг правой, поворот…

«Она же танцует!» — дошло до него, и он засмеялся тихонько, входя в ритм и размер танца. И тогда сумрачно-освещённое пространство зала, повернувшись вокруг него, сложилось в новый узор: изогнувшись в пируэте, Миль вышла из-за лунного света и оказалась прямо перед ним. Он перехватил её опускавшуюся ладонь и, проведя племянницу вокруг себя, закончил танец поклоном.

И вот — они стоят и смотрят друг другу в глаза.

— Я принёс твои туфли, — сказал он. — И ответы на твои вопросы.

Лицей

— Не переживай, — утешал её по дороге Игхар. — Говорят, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. А в Лицее тебе ещё понравится, вот увидишь. Это ведь не средняя школа, и, тем более, не детдом. Двоек у нас не ставят.

— Нет, если ты хочешь вернуться в школу, это можно устроить… — Юрий бросил на неё взгляд через переднее смотровое зеркало. — Не хочешь? Ну, слава богу. Не кисни, тебя там никто не обидит. По крайней мере, ты попадёшь туда вовремя, не то, что я, например. Нынешние дети к пятнадцати годам уже столько всего умеют! Акселераты… взять хоть Игорька.

— Эй, полегче, сударь. От акселерата слышу. В вашем роду это вообще, похоже, наследственное. А впрочем, да, в новом наборе есть совсем малыши.

— Вот и я слышал. Занятно, правда?…

Они продолжали трёп, а Миль смотрела в окно. И вовсе она не кисла. И против учёбы ничего не имела. Просто, как сказал ослик Иа: «Все же не могут»…

Ксанд, обнаружив, что является для Миль фактором постоянного риска, счёл, что ему не стоит находиться рядом с ней, пока она не окрепнет и не научится сопротивляться его провоцирующему воздействию. Холодом от него больше не разило, но было в нём что-то, на что её организм отвечал мобилизацией всех ресурсов. А ведь Ксанд ещё даже не оправился после её вмешательства.