То, что меня не убьёт...-1, стр. 40
— Мне?! — шёпотом спросил он. «Ага», — довольно кивнула Миль. Написала в его дневнике — на обложке: «Носи на удачу». И, завершая заклятье, сама надела ему на руку, соединив концы: теперь, если даже браслет украдут или владелец его потеряет иным способом, работать «везунчик» будет только на него — пока цел узел.
…Став взрослым, Сергей Барков, удачливый предприниматель, не раз вспоминал это лето в лагере. Про заплыв на озере, куда им строго-настрого запрещено было ходить без воспитателей, и не зря: вода была тёплой и спокойной только у берега, а посередине со дна били холодные ключи, и сильное течение уносило самонадеянных пловцов совсем не туда, куда они собирались. Они с пацанами поспорили на три желания: кто первым ступит на другой берег, тот и выиграл. И только когда судорогой свело ноги сразу у двоих, все повернули обратно — а Серёга доплыл и вернулся. Это после, на берегу, его затрясло и он несколько дней потом позорно хлюпал носом, а там, в воде, он чувствовал, что ему хорошо и тепло, а холодная вода только придавала сил. Он ещё подумал тогда, что вот так же, наверное, чувствуют себя киты и касатки в ледяных водах Антарктики. Только у китов от этого не бывает таких соплей…
…Про ночные шутки, когда вылезали из окна и бегали мазать зубной пастой и зелёнкой девчонок из соседнего коттеджа, а Серёга «на слабо» слазил в комнату вожатых и вымазал воспитателей… За это ему причитались ещё три желания, и на него стали косо посматривать: три желания — это капитал, а шесть — уже угроза окружающим.
…Про свидания, назначенные самым красивым девочкам в лагере, вспоминать не хотелось: в мальчишечьей стае считалось подозрительным не попытаться привлечь внимание дам, но никто не объяснял, как потом от них отделаться, если всё удалось — не одна Никитина «положила глаз» на симпатичного, почти взрослого паренька. Зато, как ни выспрашивали, пацаны ни разу не сумели раскрутить Серёгу на подробности свиданий, до которых они, пацаны, большие охотники. Серёга сказал, что обсуждать своих женщин с друзьями недостойно настоящего мужчины. Фразу он вычитал в каком-то французском романе, сначала не понял, а когда пригодилась — оценил. Пацаны сразу отстали: у них-то самих с «женщинами» даже за ручку подержаться пока не получалось.
…Про работу в шефском колхозе, куда старшеклассников возили всё лето: сперва сажать, потом полоть, потом помогать убирать то, что выросло, и даже заплатили в конце сезона небольшие, но настоящие деньги. В руки их, правда, не дали, но честно положили на сберкнижки, что было даже лучше: хоть какой-то заработок, и ни потерять его, ни украсть, ни профукать бездарно. А к заработку прилагался ещё один приятный момент: во время сбора урожая ребятам разрешалось лопать его, сколько влезет — и уж они не стеснялись. Всё равно и яблок, и клубники, и огурцов на полях как будто и не убавлялось…
…Хорошее было лето. Будто и не в соседней области пожили, а в другом государстве. И не три месяца, а год-другой. Серёга шёл по городу, привыкая к нему заново: вроде всё так же, да не так. И люди — ну, те же самые, а всё-таки как-то изменились… И он не мог понять, в чём дело, пока не встретил в детдоме свою классную руководительницу. Лидия Сергеевна с завучем стояли в коридоре первого этажа, у окна, и о чём-то беседовали. Он поздоровался, проходя мимо, ему ответили в два голоса:
— Здравствуй, Серёжа.
И, уже миновав их, он услышал за спиной:
— Надо же, как Барков-то вырос! Надеюсь, ему не будут тесны наши парты.
Он сделал ещё пару шагов, а потом остановился: до него дошло, почему все встречные кажутся ему какими-то… маленькими. Он просто здорово вырос: класснуха, с которой он весной был почти одного роста, теперь разговаривала с ним, глядя вверх! Он перерос её на целую голову!
Это было так… интересно. А потом он понял, что не особенно: ему стали коротки все брюки и рубашки, футболки резали подмышками, все ботинки жали.
Только браслет словно вырос с ним вместе, сидел на запястье, как ни в чём не бывало.
И Серёга впервые вспомнил о своей маленькой соседке по парте. За всё лето — впервые. Ну, не то, чтобы он совсем о ней не думал в лагере. Думал, особенно поначалу. А потом закружило лето; глянет на браслет, вспомнит серые озорные глазёнки, белый бантик в косичке — и опять летние дела замотают-затянут… А ведь скоро первое сентября! Она, наверное, тоже подросла — маленькие быстро растут, особенно летом. Можно сбегать в её двор, посмотреть, может, гуляет возле дома… Его так и потянуло туда…
Но всех старших вызвали к завхозу — разгружать машину с новой формой, и он таскал-таскал бесконечные мягкие тюки и коробки с обувью, а завхоз стоял над душой и пересчитывал, переписывал, заносил в реестр или куда уж там… А потом стемнело, и стало поздно куда-то идти, даже если пропустить ужин. А утром стали эту форму и прочее выдавать… А и в самом деле, подумал он, куда я собрался в таком виде, вот сейчас получу обновки, переоденусь, стану на человека походить… Но тут всем велели не расходиться: пришёл парикмахер и, если кто не желает быть оболваненным под машинку старшим воспитателем, то пусть займёт очередь…
Тут Серёгино терпение лопнуло. Разогнав малышню, он пробился к зеркалу. Но там уже выросла своя очередь — из старших и самых старших. Серёга посмотрел на эту рослую компанию… да, этих так просто не разгонишь. Потом прикинул, сколько времени он тут потеряет… получалось, что ну их на фиг.
И, тряхнув отросшими волосами, в очередной раз нарушил режим — через щель в ограде, которую вместе с пацанами и проделали ещё по весне, совместными усилиями расшатав и выгнув толстый железный прут. Пока завхоз не обнаружил этот непорядок, можно лазать в любое время, не отмечаясь на посту и не отпрашиваясь у воспиток. Ага, можно… но уже с большим, надо признать, трудом. Во всяком случае, на этот раз пролез и не порвал новую одёжку. Придётся попозже поработать ещё и над соседним прутом… Свобода этого стоит.
Вот знакомый двор. Вот её подъезд. Вот и тётки у подъезда — знакомые, почти свои. На эту сторону выходит окно кухни. Что за чёрт… окон много, но нужное найти никак не получается. Всё время взгляд обсчитывается, уплывает, на глаза лезут какие-то чужие окна… Всё, глаза уже слезятся, солнце, что ли, слепит… Так, надо дать глазам отдохнуть. Помнится ведь — на третьем этаже, второе от подъезда… или третье? Или первое…
Серёга потряс головой. Раньше, ещё зимой, он иногда обходил вокруг дома и изредка видел её силуэт на шторах… Но сейчас — он это чувствовал — ему не найти тех окон. Если уж подъездные окна для него больше не ориентир, то тех он и вовсе не различит. Надо же, всего за три месяца забыть такие простые вещи…
А во дворе её точно нет, он бы сразу узнал. Хотя теперь он уже не был так уверен… Маленькая, русоволосая, косичка с бантиком, тонкие ручки-ножки, глаза большие, серые, взгляд в упор. Очень точные приметы. У половины девчонок такие же. Да что ж это, блин, такое! Глаза уже не просто слезятся — болят, сколько можно всматриваться! И голова болит. Заболел, что ли? Очень удачно, как раз к школе…
Он ещё посидел, покачался на качелях. Что он тут делает? В груди было пусто, сосуще пусто. Просидев до сумерек, он понёс эту пустоту с собой в детдом. Он снова потерял сестрёнку.
Полегче с желаниями…
Говорят, если хочешь узнать, что такое счастье — заведи в комнате козла, а потом избавься от него.
Миль знала, что устала от всего, связанного со школой. Но насколько — это она поняла, только когда школа закончилась. Если б ещё навсегда! Легкомысленно поделилась этим желанием с бабушкой и услышала в ответ мрачноватое:
— Полегче с желаниями, не то ещё сбудутся — есть у них такая подлая особенность.
«Да здорово же, если сбывается!» — удивилась Миль.
— Да? У судьбы или у Бога — у того, в общем, кто там заведует исполнением наших желаний — так вот у него очень своеобразное чувство юмора. И, когда мечта сбывается, то вдруг оказывается, что всё не совсем так и даже совсем не так, как нам хотелось. Поверь своей бабушке — так оно и есть.