Сколько стоит человек. Повесть о пережитом в 12 тетрадях и 6 томах., стр. 231

Не то беда, что это вообще имеет очень мало общего с искусством, ведь и портреты святых, царей и вельмож тоже далеки от жизненной правды, но они красивы, выполнены со вкусом и из хорошего материала. А что можно сказать о больших полотнах, на которых жухлыми красками нарисованы иллюстрации к сводкам Информбюро, или о бесконечных рядах газетных карикатур? В свое время и на своем месте они были уместны. Но отвести им лучшие залы в художественном музее?!

В этих десяти или одиннадцати залах мне понравилась одна картина: «Письмо с фронта» Лактионова, и то потому, что очень хорошо передан солнечный луч, пробившийся сквозь щель и падающий на доски крыльца.

В величественном здании — Пушкинская Аудитория [1]. Больше всего понравился мне там отдел скульптуры. Одна фигура «Кондотьера» — огромная, на еще более огромном коне — чего стоит!

Вообще я могу часами любоваться скульптурами, будь то миниатюры Паоло Трубецкого, резьба по дереву Антокольского или «Ручеек» Родена. Только, избави Бог, не топорные уроды в плащ-палатках или в спортивных футболках!

Нищенка и мороженое

Самым приятным районом Москвы мне с самого начала показался Старый Арбат. Там, на третьем этаже дома № 45 я встретила одного из «друзей-однополчан» — бывшего норильчана, сотрудника морга Дмоховского. Убежденный патриот Арбата, он, наверное, как-то повлиял на меня. Несмотря на то, что сильно болел астмой, Дмоховский ознакомил меня с Москвой. Где мог, сам меня сопровождал, а если не мог, то помогал советом.

Первая из «достопримечательностей», им показанных, была старушка нищенка.

— Взгляните на эту дряхлую старушку!

Я посмотрела по направлению его руки. Там, наискосок от Театра имени Вахтангова, в переулке сидела, сгорбившись, старая-престарая фигурка, чем-то напоминающая высохший мухомор, сильно посыпанный пылью.

— Целый день она сидит, выпрашивая копеечки. Но как только сумма копеечек достигнет девяноста, она, не теряя ни мгновения, покупает мороженое! И так весь день.

Старушка пересчитывала свои копеечки, передвигая их высохшим пальчиком по ладошке. Мы с Владимиром Николаевичем пошарили по карманам и дали ей горсть мелочи. Торопливо поблагодарив, она, отсчитала необходимую ей сумму и, зажав в кулачке, спотыкаясь и постукивая клюкой, чуть ли не бегом поспешила к мороженщику, стоявшему в том же переулке на тротуаре.

Надо было видеть, с какой жадностью разворачивала она дрожащими руками обертку мороженого, с каким вожделением впилась в брикет своими беззубыми деснами и как, урча и облизывая пальцы, она наслаждалась!

Покончив с мороженым, старушка вновь стала подсчитывать свои ресурсы, предвкушая будущий миг наслаждения. Каждая порция мороженого доставляла ей радость. В промежутках она жила в ожидании этой радости.

Тема для размышления: могут ли мелкие огорчения, каждое из которых пустяк, но следующие друг за другом, превратить жизнь в страдание? И могут ли такие радости, как мороженое этой нищенки, сделать ее счастливой?

Дары земли на алтаре исчезнувшего божества

Съездили мы с Дмоховским на ВДHХ. Поразил меня лишь один павильон: грузинский.

После выступления Хрущева, «разоблачившего» Сталина и его культ, началась подвижка льдов, сопутствовавшая наступившей оттепели. Как известно, таяние льдов идет неравномерно. Кое-где идолища Сталина были убраны, кое-где они еще оставались. Но как быть здесь, в Москве, на выставке, где столько народа — и приезжих, и москвичей?

Здание — с огромным куполом. В центре купола — сам «Бог-Саваоф» с усами и трубкой. А с двух сторон — толпы народа, представители всех республик, приносящие дары своему обожаемому кумиру и отцу. Все они едят глазами своего кумира. Во всех позах и выражениях лиц такая безграничная преданность и любовь, какую только мог изобразить холоп-художник на лицах холопов-верноподанных для культурно-воспитательного воздействия на толпы рядовых холопов.

Вдруг приказ: «Убрать божество!» И убрали. Вернее, закрасили розовой краской. Но толпы верноподанных, приносящих дары, остались. И по-прежнему смотрят они и справа и слева, со всех сторон, с безграничной любовью и преданностью… на пустое место!

Нелегальная Мира и отварная капуста

Мои «мемуары» просто отображают злоключения человека неглупого (я надеюсь!), но доверчивого и наивного, попавшего в водоворот событий, характерных для того времени. Я описываю подробно, точно и, по мере возможного, беспристрастно то, что я пережила и что пережили люди, встречавшиеся мне на пути.

О том, что я переживала после 1940 года, у меня осталось мало приятных воспоминаний. Толстой говорил, что все счастливые семьи счастливы на один лад; несчастные же — каждая по-своему. Но боюсь, что в те годы было так много несчастья, что получалось наоборот: все были одинаково несчастны, кто по причине войны; кто по вине Сталина. Но еще чаще — по той и другой причине одновременно.

Так могу ли я отказать себе в удовольствии мысленно вновь пройти через эти месяцы, когда я была по-настоящему счастлива?

Мне казалось, что все это сон. Вот я проснусь и пойду в шахту, и там будет «настоящее». А здесь…

Я не могла покинуть Москву, не повидав Миру Александровну. Она уехала в отпуск месяц тому назад, когда я еще не думала ехать на материк. Она дала мне свой адрес: я должна была писать на адрес ее бывшей домработницы Ольги, проживавшей на Большой Якиманке, на шестом этаже того дома, где на седьмом этаже жил Юрий Гагарин — будущий космонавт.

Мне и в голову не пришло, что Миропа проживает там нелегально! Она бывшая заключенная, бывшая жена расстрелянного в 1937 году бывшего соратника Тухачевского, и у нее в паспорте параграф 39, как, впрочем, и у меня. Лица с этим параграфом не имели права проживать не только в Москве, но и вообще во всех городах, кроме самых захолустных.

Когда я наивно обратилась к дворничихе с вопросом: «Где мне можно повидать Барскую?» — то в ответ последовала такая буря негодования, что я поспешно отретировалась.

Впрочем, Мира Александровна, щедрая натура, раздавала такие чаевые, что дворничиха меня догнала и объяснила что к чему. Тайком она доставила меня куда надо, и мы поговорили в мирной обстановке, поминая минувшие дни.

— Чем вас угостить, Фросинька, родная? Тут все есть! Ветчина? Торт? Тут я знаю кондитерскую — подвальчик возле МХАТа… Пирожные с кремом там умопомрачительные — язык проглотишь!

— Если можно, отварите капусту с солью и маслом.

И я съела целый кочан! Никогда, кажется, я не ела ничего вкуснее.

На юг!

Однако — хватит Москвы. На юг! Дальше на юг! И, по обыкновению, подхватив рюкзак, я сказала «бывайте здоровы», махнула на Курский вокзал, купила билет на ближайший поезд, проходящий через Минводы. На прямой, до Кисловодска, надо было билет заказывать, и я поехала каким-то драндулетом, который высадил меня в полночь в Минводах, а сам покатил дальше. Впервые я почувствовала себя на юге: теплая, темная-претемная южная ночь со всполохами зарниц и редкими крупными каплями дождя. Я не зашла в зал ожидания. Я сидела в станционном сквере и вспоминала. Ждать пришлось около четырех часов. Я взяла тетрадку и нарисовала этот сквер. Никогда прежде я не пробовала рисовать с натуры, но теперь решила попробовать.

Первая электричка пошла в четыре часа. В пять я уже была в Ессентуках. Что мне там делать в такую рань? И я поехала дальше. До конца пути, то есть до Кисловодска.

Половина шестого утра в середине июня в Кисловодске — это феерия для того, кто долгие годы жил в Заполярье и не видел ничего, кроме шахты и тундры!

Я была голодна и, завернув на рынок, купила творогу и сметаны в свой походный котелок. Я пошла по тропе вверх, — туда, где сосны. Затем огляделась вокруг. Внизу шумит ручей. Гора. Сосны. Тишина. Поют птицы. Какое мне дело, что это знаменитый Кисловодский лечебный парк? Курортники еще спят, и никто не может мне помешать позавтракать на природе.