Один Рё и два Бу, стр. 6

— Еще раз! — просил Токуити, но О-Кику, оглянувшись, увидела, что Хироси сидит на своей соломенной подушке и, с лицом, задумчивым, как во сне, смотрит на деревянный брусок, на котором уже были намечены круглая пятка и толстый, отставленный кверху большой палец ноги.

Хироси протянул руку и, не глядя, безошибочно взял нужную стамеску.

— Тише! — шепнула О-Кику, прижала палец к губам и увела Токуити из мастерской…

Вечером, когда О-Кику уложила спать счастливого и кроткого, как теленок, Токуити и вышла в большую комнату, Хироси сидел около жаровни и курил трубку.

О-Кику села, как полагается женщине, немного поодаль за его спиной и выжидательно смотрела ему в затылок. Хироси повернулся к ней и спросил:

— Тебе очень хочется, чтобы этот мальчик остался у нас?

— По моему глупому разумению, — ответила О-Кику, — и если позволено мне высказать мои мысли, я думаю, что нет большей печали, чем дом без детей. Наверно, боги наказывают нас за грех, который мы совершили в прежней жизни. И, когда мы умрем, кто будет молиться за нас и кормить наши голодные души? Токуити добрый и хороший мальчик. Как трогательно он просил у нас прощения! Как восторгался всем, что увидел в мастерской! Видно, ему не терпится скорее приняться работать. Он будет нам поддержкой в старости!

— Все это так, — ответил Хироси, — но не поздно ли ему начать обучаться ремеслу? От прадеда к деду, от деда к отцу перешло ко мне искусство резьбы по дереву. Моя первая игрушка была старая стамеска и деревянная чурка. Мои руки умнее меня, потому что в них умение моих предков.

Он выбил трубку о край жаровни и продолжал:

— У всех наших соседей ребенок растет в мастерской. Ты знаешь, что это так. Возьмем для примера Ясуо, который насекает на железе узоры из золота и серебра. На пластинке не больше моей ладони умеет он изобразить оленя в осенних травах или заснеженную горную местность с хижиной отшельника, пруд среди цветущих ирисов, лодку в тростниках, рыбачьи сети, поднятые на шесты для просушки. Сынишке Ясуо три года. Он сидит на полу мастерской, ему сунули в ручки гвозди, молоток, кусок металла. Он смеется, радуется, бьет молотком по гвоздю. Колотит, колотит, ни разу не ударил себя по пальцам. Это будет мастер.

— Я знаю сынишку Ясуо, — проговорила О-Кику и глубоко вздохнула. — Он такой жирненький, румяный, веселенький. Хочется взять его на руки и немного подержать.

— А наш друг Эдзо? — продолжал Хироси. — Его перегородчатую эмаль знает и ценит весь город. Он сам выкладывает на медной вазе узор из серебряной проволоки, такой легкий и тонкий, что дуновение ветра могло бы ее унести.

— Я знаю, — сказала О-Кику. — Как-то я была там, чихнула и испортила работу целого месяца.

— Да, — продолжал Хироси, — но, когда ваза нагрета и проволочки припаялись накрепко, кто наполняет перегородки красочным тестом? Его сын, который моложе твоего Токуити. Краски стоят перед ним во множестве маленьких чашек, а он ни разу не ошибся в оттенке цвета. Двумя тоненькими спицами набирает он ни больше, ни меньше краски, чем нужно, — так уверенно движется кисть его руки. А второй сын месяцами терпеливо полирует готовое изделие. Всего-то у него орудий— миска с водой, тряпка и два-три блюдечка с мелкой галькой, которую он набрал в ручье. Он трет и трет, и никогда ему не надоедает, и вся его награда и радость в том, что наконец-то проступит узор на поверхности гладкой и блестящей, как лед, как шелк, как лепесток цветка. Да что ремесло! Сыну ученого дают в руки кисть, едва ему исполнится пять-шесть лет. Сын самурая с детства владеет оружием. Из века так повелось, и таков непреложный закон. Занятие отца переходит к сыну и внуку. У каждого свое место в жизни, и горе тому, кто пытается его преступить. Кем был отец твоего Токуити?

— Я не знаю, — ответила О-Кику. — Погонщик мулов или лодочник?

— Смотри! — сказал Хироси и тихонько хихикнул. — Как бы река не потянула его, как много лет влекла лодку его отца. Подрастет, прыгнет в воду не хуже лягушки. Только всплеснет волна, расплывется кругами все шире и шире, а Токуити не видать. И, сказать по правде, он уже сейчас брыкается, как мул.

— Но ведь он просил прощенья, — прошептала О-Кику. — Пусть это нам зачтется как доброе дело.

— Если соседи начнут расспрашивать, — строго сказал Хироси, — я приказываю тебе солгать. Скажешь, что этот мальчик наш родственник, сирота, внук моего дяди. Только на этом условии он сможет спокойно жить у нас.

— Я не сумею солгать, — сказала О-Кику. — Я лучше скажу, что ты хочешь усыновить этого мальчика и что он твой ученик. Ведь это правда, не так ли?

Хироси засмеялся и сказал:

— Говори что хочешь!

Так случилось, что Токуити остался в этом доме.

УТРО ПРАЗДНИКА

Токуити проснулся от звука мерных тяжелых ударов, будто огромное сердце билось.

«Пятнадцатый день восьмого месяца, — подумал он. — Это Мицуко толчет рис в большой деревянной ступке. Вечером будут горячие рисовые пирожки».

Пата-пата-пата-пата. О-Кику подвязала за спиной длинные рукава, чтобы не мешать работе, покрыла голову синим полотенцем и усердно махала пучком мелко нарезанной бумаги, привязанным к короткой палке. Она чистила бумажные перегородки. К вечеру все в доме должно быть чистое-чистое в честь совершенной полной луны.

Руками подбирали каждый сухой листик, упавший в саду, выщипывали каждую завядшую травинку. Помыли искусственную скалу, и плиты дорожки, и даже камни на берегу ручейка. И время от времени поднимали голову, со страхом глядя, не выпустил ли бог ветра злые вихри, завязанные в его большом мешке, не нагнали бы они на чистое небо серые тучи, которые закроют лунный лик. Не тряхнет ли богиня дождя своими широкими юбками, так что все зонтики, изображенные на них, вдруг раскроются и оттуда прольется неожиданный дождь? Но небо было чисто и ветра не было.

Среди всех этих волнений уборки и готовки вдруг послышался испуганный голос О-Кику:

— Маа! Что же нам делать? Торговец овощами все еще не пришел! Ждать ли его, или он, не дойдя до нас, распродал свой товар и уже не придет, быть может?

— Придется ждать! — ответила Мицуко. — Возможно, он зазевался, глядя на небо, — с самого утра ждет полную луну. К завтрашнему очнется и придет.

И сама, очень довольная своей шуткой, она рассмеялась, заслонив рукой лицо.

— Нечего прикрывать рот рукавом, когда глупость уже выскочила, — сказала О-Кику. — Думаю, ждать уже не стоит. Но кто пойдет за покупками, если столько еще недоделанных дел?

— Надо попросить хозяина, — предложила Мицуко. — Может быть, он отпустит Токуити.

Хироси благосклонно выслушал просьбу и разрешил Токуити отлучиться из мастерской.

— Купишь хурму, — объясняла О-Кику. — Но смотри, выбирай яркую, крупную и круглую, чтобы спелая, вся светилась изнутри, как фонарик. Не забудь желтые сливы и каштаны. И еще купи горох и маленькие круглые огурчики. Ты найдешь лавку? Не заблудишься? Здесь недалеко. Как выйдешь из ворот — к востоку. Ты знаешь, где восток? А то был, говорят, такой случай. Послали мальчика купить мисо-тесто из соевых бобов, чтобы сварить из него суп. И дорогу ему подробно объяснили, и рассказали как узнать лавку — в дверях сидит деревянная кошечка и заманивает лапкой покупателей, а хозяйки полная и румяная, и мисо у нее самое лучшее и дешевое. Всё ему объяснили, только не догадались спросить, знает ли он, где восток. А он возьми и заверни не в ту сторону. Идет он, идет, и на каждом шагу ему попадаются лавочки, где продают мисо, но все не те. В одной сидит у входа деревянная кошечка, а хозяйка худая и сердитая. В другой хозяйка добрая и румяная, а кошки никакой нет. Блуждал он, блуждал из переулка в переулок, совсем запутался и только чувствует, что у него ужасно чешется подбородок. Наконец он нашел такую лавку, и такую кошечку, и такую хозяйку, и такое мисо. Купил и побежал домой. А на пороге его встречает незнакомая женщина, кланяется и говорит: «Что вам угодно, почтенный старец?» И оказывается, он ровно пятьдесят лет блуждал по переулкам, и борода у него выросла до самого пояса.