Богам – божье, людям – людское, стр. 108
– Так что же, выходит, что ни одному его слову верить нельзя? Обведет, обманет?
– И в чем же он тебя обманул?
– Ну… не знаю. Но обманул же?!
– Не знает он! А такую пословицу слыхал: «Не хочешь, чтобы врали, – не спрашивай»? Ты что, поп, чтобы перед тобой исповедоваться?
– Нет, но как-то нехорошо…
– Нехорошо в чужие дела нос совать! Прищемить могут, а то и оторвать… вместе с башкой.
– Это верно…
Некоторое время ехали молча. Алексей искоса посматривал на бывшего десятника, а тот молчал, углубившись в какие-то свои мысли. Наконец, когда впереди уже показались дома Нинеиной веси, Анисим неожиданно робким голосом попросил:
– Леха, ты это… не оставляй меня с волхвой одного… боязно как-то…
– Ну что ж вы, как дети малые? Один мошкары боится, другой… Видал я всяких кудесников! Вон у половцев колдуны – глядеть страшно. Вид страхолюдный, амулетами с ног до головы увешан, завывает, аки зверь лютый, а ближе посмотришь – человек как человек: кровь, как у всех, смерти боится, как все, и помирает тоже, как все. Нет, волхва, конечно, мудра и умениями многими владеет… даже и вообразить-то, что ей ведомо и доступно, простому человеку невозможно, но человечину-то не ест, кровь не пьет. Ты, кстати, ее боярыней Гредиславой Всеславной величай. Что еще?.. Не крестись при ней, по старине вежество блюди, да ты и сам понимать должен…
Бурей и Сучок
– Эй, кто-нибудь!!! Ох… Эй… Всех убью, один останусь… Эй!!! Ох…
Против обыкновения, никто не нес Бурею рассола, никто вообще не являлся на его крик! При тех порядках, которые завел у себя в доме обозный старшина, это было чем-то вроде начала конца света и совершенно не укладывалось в голове, тем более в голове, трещавшей с похмелья.
– Да что ж такое-то? Ох… Эй!!! Ох… Уй… Поубиваю… и сам убьюсь…
Со двора доносились звуки какой-то суматохи, потом, словно по покойнику, запричитал женский голос. Бурей прислушался… нет, вроде бы не по покойнику… но причитает… Собака еще гавкает… как-то непонятно гавкает…
– Гр-рр… Ох… С-сучок, зараза… Мелкий, мелкий, а пьет… как будто насквозь через него протекает…
– Лестницу, лестницу несите! – донеслось со двора. – Да не ту! Эта короткая!
– На кой вам… ох… лестница?
Бурей на всякий случай огляделся – не на сеновале ли он заночевал? Нет, на своей постели. А зачем тогда лестница?
– Э-э-эй!!! Ох… не успею поубивать… так сдохну…
– Дурак!!! – донеслось с улицы.
– Что-о-о? Да я тебя… Гр-р-р… Ох…
Бурей попытался встать, но его повело в сторону, он запнулся за что-то и повалился на пол.
– Дурак!!! Уронишь!!! – снова раздался тот же голос.
– Так уже ж уронили!!! – взревел Бурей. – Мать вашу так-растак… Ох… Да помогите же кто-нибудь!!!
– Не-а! – донеслось со двора. – Без лестницы не выйдет!
– Да на кой вам… Ох… Ну, я сейчас выйду… я сейчас так выйду! Вот только сапоги надену…
Сапоги никак не желали попадаться на глаза… перед глазами вообще плавала какая-то муть, а свет, проникавший через волоковое окошко, казался ослепительным до боли. Бурею вдруг стало жалко самого себя до слез – лежит тут один, всеми позабытый, и сапоги, стервецы, куда-то смылись… наверняка сговорились промеж себя…
– Ну, я вам, задрыги, каблуки-то… ох… поотдираю, только попадитесь!
Бурей приподнял край свесившегося одеяла и заглянул под лавку. Оба сапога, перемазанные в навозе, обнаружились там… воняло от них… Бурей ощутил подкатывающую дурноту, но полностью прочувствовать ее не успел, через окошко долетел, теперь уже женский, голос:
– Ты куда заглядываешь, охальник?!!! Ты куда глазищи свои…
– Э? – удивился Бурей и торопливо опустил приподнятый край одеяла.
– Да чего у тебя там смотреть-то, коровища? – донеслось из окошка.
– А-а-а! – Бурей расслабленно ссутулился. – Так бы сразу и говорили… Ох…
– Глаза твои бесстыжие! И рожа у тебя гнусная!! Жеребец стоялый!!!
Сквозь ругательную бабью скороговорку стали прорываться звуки воспитательного физического воздействия и, совершенно непонятно почему, участия в этом воздействии дворовой псины.
– Гы-гы-гы-ы-ы! Ох… Не там искал, дурень… Ох… Сапоги-то здесь спрятались… – Бурей снова попытался подняться на ноги, но получилось только на четвереньки, зато поле зрения расширилось… – Э? А это… зачем?
Наискось через горницу разлеглась искомая холопами лестница.
Путь до двери сегодня оказался примерно впятеро длиннее, чем обычно, раз в десять продолжительней по времени и многократно труднее и опаснее. Как так получилось, для Бурея осталось совершенно непостижимым, но проклятая лестница попалась по дороге раз пять или шесть, и дважды при этом так ловко подставляла ему подножку, что он один раз просто упал, а во второй раз, пытаясь сохранить равновесие, добежал до стены, оборвал с нее висевший на колышке в углу медвежий тулуп и упал только после этого. Тулуп накрыл обозного старшину с головой, тот поворочался в темноте, несколько раз треснулся лбом и похолодел от ужаса: стены были со всех сторон сразу! Бурей еще повозился, осознал всю тщету своих усилий найти выход, длинно и тоскливо простонал, потом пристроил голову на согнутую руку и уснул.
Проснулся Бурей от удушья. Под тулупом было жарко, как в бане, воняло чем-то до предела мерзостным, глотка аж скрипела от сухости, а в голове бил копытами целый табун коней… или два табуна? Рука, исполнявшая роль подушки, затекла до полного онемения, а глаза не желали открываться ни в какую. То есть веки-то поднимались, но ни одного, даже самого махонького, лучика света зрение не уловило.
– Эй! – позвал обозный старшина. Вернее, попытался позвать – то совершенно неубедительное кряхтенье, которое была способна воспроизвести пересохшая глотка, умерло, едва оторвавшись от губ. Впрочем, Бурей не услышал и его, так грохотали в голове копыта. Удушье не оставляло времени на размышления, надо было как-то выбираться. Несколько сопровождающихся стонами движений, и суровая правда жизни предстала перед обозным старшиной во всей своей ужасающей неприглядности – выхода не было!
Дом обрушился и завалило? Нет… наверно, воз опрокинулся и придавило мешками с… с чем? Судя по запаху, в одних мешках нестираные портянки, а в других… Да не возят это в мешках! И в коробах тоже не возят! И вообще не возят! Да куда обозники-то смотрят? Старшину придавило, а они… Шерсть!!! Медвежья!!! Медведь в берлогу затащил и придавил!!! Нож!!! На поясе… правая рука не шевелится… покалечил, зверюга, как не убил-то? Ничего, мы и левой… вот сейчас… Доски? В берлоге пол дощатый? Голоса? Люди!!!
– Куда поперлась? – спросил мужской голос. – Хозяин раньше полудня не проснется!
– Ой! Стой, куда? – невпопад отозвался голос женский.
– Чего такое?
– Да собака в дом забежала!
– Ну и ладно! Не шуми… не буди лихо, пока тихо!
Бурей напряг пересохшую глотку:
– Эй! Люди!!!
Не слышат… ушли… бросили на погибель… Доски, к которым обозный старшина приложил пылающий лоб, донесли какое-то клацанье. Что-то знакомое… Когти! Так клацают волчьи когти по камню!!! Обоз побили, люди ушли, теперь волки собираются на поживу… Вот один уже и босые ноги лижет, сейчас вцепится…
– А-а-а!!! Гр-р-р…
Бурей, позабыв о том, что замурован, вскинулся, отбросил тулуп и схватил волка за горло… почти схватил – волк вырвался с истошным визгом и метнулся в угол горницы. Горницы? Волки в доме!!! Топор!!! Вон в углу стоит… лестница какая-то… а, чтоб тебя… Что за хозяева? Лестница в горнице валяется, собака… Собака? А где волки? Бурей медленно начал приходить в себя. Обвел глазами помещение, опознал собственное жилье, рыкнул, ощерясь, на собаку, та в панике кинулась под лавку… что-то там важное было под лавкой… не вспомнил, плюнул и нетвердой походкой направился к двери – пить хотелось неимоверно. Уже собрался толкнуть дверь, как та сама распахнулась и за ней обнаружилась собравшаяся входить холопка.
– А-а-а!!!
Глаза молодой бабы распахнулись чуть ли не шире орущего рта. Было с чего. Хозяин (и без того не красавец) с диким взглядом, опухшей и перекошенной на одну сторону рожей, волосы дыбом… и топор в руке!