Бахмутский шлях, стр. 73

Улыбнулся Яшка, отогнал от себя эту сказку, достал хлеб, вареную картошку в мундире, принялся за еду. Хлеб был черствый, но вкусный. Вкусной показалась и картошка, давно не ел такой, можно запросто за один присест всю съесть, но он съел только две, остальные спрятал. «Впереди еще неизвестно, что будет», — благоразумно рассудил Яшка и завязал вещмешок. Положив его себе под голову, он улегся поудобнее и вскоре уснул.

А поезд все шел и шел, то быстро стучал колесами на стыках, то еле полз, ощупью пробираясь по шатким мостам, наспех наведенным через реки солдатами-саперами.

Проснулся Яшка от холода и шума над головой: в брезент барабанил сильный дождь. «Дело плохо, — подумал он, — поплыву…» Но брезент оказался непромокаемым, и это Яшку очень удивило и обрадовало.

Было совсем темно — наступила ночь, вокруг грохотало: дождь, поезд, гроза… Гром то с треском гремел над головой, то доносился откуда-то издалека, словно орудийная канонада. «А может, уже фронт?» — мелькнула тревожная мысль.

Но до фронта было еще далеко, поезд уверенно мчался вперед.

Сидеть под брезентом одному в грозовую ночь страшно. В голову лезут разные мысли, и Яшка никак не может от них отделаться.

Но вот дождь, наконец, пошел на убыль, гром грохотал уже глухо и не страшно. Однако Яшкина радость была недолгой: растекаясь по полу, вода подобралась к нему. Пришлось собрать свои пожитки и стоять, согнувшись, прислонясь к холодному железу. Спина быстро устала, Яшка переминался с ноги на ногу, но это мало помогало. Тогда он полез под плоское днище машины и нашел сухое местечко. Обрадовался, прилег.

Второй раз он проснулся от людских голосов. Было светло. Прислушался и ничего не понял, говорили не по-русски. Сначала испугался, думал — немцы, но потом догадался: поляки.

— То есть добжа машина! — говорил поляк. — Барзо добжа!

— Ничего, подходящая, ответил ему четкий голос русского.

Поляк еще что-то говорил, а потом постучал молотком по колесам, хлопнул крышками букс, и голос его постепенно затих.

Вскоре поезд тронулся. И тогда Яшка снова извлек книгу, пристроился к свету поближе и поплыл вместе с Одиссеем по морям все ближе и ближе к Итаке. Наконец Одиссей добрался до родной земли, и тут бы ему сразу выгнать всех врагов из дома, так нет, он сначала пошел к своему свинопасу, тот, конечно, не узнал его, но все же рассказал, что делается в Одиссеевом доме. Одиссей пришел домой и сначала зачем-то прикинулся странником, стал долго разговаривать со всеми, подзадоривать женихов. Яшке не терпелось, ему хотелось, чтобы Одиссей скорее начинал громить своих врагов. Особенно противный и нахальный был один — Антиной, на фашиста похож, его бы Яшка первым прикончил.

Но вот, кажется, начинается развязка. Вынесли лук Одиссеев, стали по очереди натягивать его, да силенок было маловато. Эх, скорей бы попал лук в руки Одиссея!.. Уж больно много говорят все, будто нарочно, чтобы Яшка дольше волновался.

Наконец Одиссей сбросил с себя лохмотья, «с гладким луком в руках и с колчаном, набитым стрелами, быстро вскочил на высокий порог, пред ногами на пол высыпал острые стрелы». Лук натянул и первым сразил Антиноя. Забегали в панике остальные. «А, собаки! Не думали вы, что домой невредимым я из троянской земли ворочусь!» — сказал Одиссей.

Догадались женихи, узнали в страннике Одиссея, побледнели, стали просить пощады. Но Одиссей не хочет никого прощать. И тут началось! «Женихов гоняли по залу, разили копьями вправо и влево и головы им разбивали. Стонами полон был зал, и кровью весь зал задымился».

«Молодец Одиссей!» — торжествовал Яшка. Но когда к тому подбежал Леод и, обняв Одиссею колени, стал просить пощады, говоря, что он ничего плохого в доме не делал, и Одиссей все же убил его, Яшке стало не по себе. Жалко Леода, отпустил бы… Неужели и песнопевца Терпиада убьет? Ведь ни в чем не виноват, его насильно женихи притащили в Одиссеев дом веселить их.

Пощадил певца Одиссей, а заодно оставил жить и глашатая. Добрая душа все-таки у Одиссея. И снова вернулась Яшкина любовь к герою. Тут же простил он ему смерть Леода, рассудив, что, если бы Леод остался жив, он мог бы потом отомстить Одиссею как-нибудь Одиссею из-за угла. Трусы — они коварные…

Взволновало Яшкино сердце книжка, забыл даже, где он, — весь там, в далекой Древней Греции. Дочитал, словно к желанному берегу приплыл, запыхавшись, положил на книгу голову, а перед глазами, как в кино, проплывали одна за другой сцены из приключений Одиссея.

«ВОТ ОНА, ГЕРМАНИЯ!»

Бег поезда замедлился, теперь шел он с перебоями: то подолгу стоял на перегонах, то медленно продвигался вперед по искалеченной дороге, по хлипким мостам.

На какой-то станции его потолкали взад-вперед и оставили в покое. А потом вдоль поезда забегали люди, и из их разговоров Яшка понял, что эшелон будут разгружать. «Кажется, приехал, — подумал он, — надо выбираться».

Когда голоса удалились, Яшка осторожно высунул голову из-под брезента, осмотрелся. Яркое солнце полоснуло по глазам, он зажмурился. Затем протер глаза, глянул влево, вправо и спрыгнул на землю. Вдали стояло серое, с чудной островерхой крышей здание. Черными буквами на стене написано: «Drei?igmu…» Окончание слова вместе со штукатуркой было отбито снарядом.

«Германия! — пронеслось в голове, и по всему телу пробежали мурашки. — Неужели Германия?..» — не верил Яшка.

Он быстро пошел в сторону от станции и вскоре оказался на шоссейной дороге. Здесь девушка в военной форме с флажками в руках бойко регулировала движение. По шоссе нескончаемым потоком шли машины, танки, пушки… На обочине большие красочные плакаты: «Вот она, проклятая Германия!», «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге!» На одном щите нарисован веселый солдат, перематывающий портянку. Внизу подпись: «Переобуюсь — и до Берлина!»

— Германия! — прошептал Яшка и в изумлении раскрыл рот, глядя на регулировщицу и бесконечный поток военной техники.

Яшка не знал, что делать и куда идти. Присел у разбитого дома на пустой из-под снарядов ящик, решил переждать, когда пройдут машины, и потом подойти к регулировщице.

У другого угла, невдалеке от Яшки, расположилась группа солдат — человек тридцать. Они поснимали с себя скатки, побросали на траву вещмешки, автоматы, повалились на землю, кому как удобнее. Солдаты были усталые и чем-то недовольные. Они горячо что-то обсуждали, кого-то ругали.

— Ведь ясно же, что идем назад, — ворчал молодой солдат, одетый в зеленый маскхалат, видимо, разведчик. — На Берлин — вон куда. А мы — в тыл.

— Но ведь карта показывает сюда, — возразил ему сержант.

— Карта, карта… Может, там есть другой Драйцикмюль.

— Вот придет старшина — узнаем, он выяснит. Чё зря спорить?

На минуту все притихли. Вдруг кто-то воскликнул:

— Ребята, смотрите, немчуренок! — Пожилой усатый солдат даже приподнялся и, прищурив глаза, рассматривал Яшку как диковинку.

— Ну ты скажи! — проговорил он удивленно. — Такой же, как и наш: белобрысенький, курносый. — И, помолчав, добавил: — Наверное, голодный, есть хочет.

— Уже пожалел, — заворчал разведчик. — Может, он шпион: сидит и считает машины, танки.

— Хе, — усмехнулся усатый. — Разве сейчас сорок первый год? Пусть считает, собьется со счету. Грицько, у тебя, кажется, сахар остался?

— Ну, ну, подкармливай, подкармливай… Уже забыл, что они на нашей земле делали?

— Дети есть дети. При чем они? — проговорил усатый. — Так как, говоришь, сахар по-ихнему? Цукрен? — спросил он у разведчика.

— Цукер. Никак не запомнишь.

— Не трогайте мальчишку, — вмешался в разговор сержант. — Он и так сидит ни жив ни мертв. Ведь я уверен: мы сейчас кажемся ему рогатыми чудовищами, которые схватят его и съедят живьем и без соли.

— Да, скажешь!..

— Что «да», что «да»? Их Геббельс знаешь как напугал?.. Ты много видел немцев в селах или в городах? Все бегут, никто не остается. Одни перья от них по дорогам валяются. Я только в одном доме увидел гражданских немцев, зашел, хотел спросить дорогу. Они как увидели меня, задрожали — слова не могут сказать. «Ну, наверное, — подумали, — хана». А девочка, лет пять ей всего, не больше, закричала, будто черта увидела. А почему? Внушили. А ты говоришь…