Бахмутский шлях, стр. 36
Эх, знал бы Митька, что последует за этим!
Мы перешли через насыпь и увидели у свеженарытой земли нескольких немцев. Здесь уже кто-то раньше копал. Быстро разогнав нас по местам работы, они заставили копать глубокий противотанковый ров. Немцы ходили вдоль трассы, то и дело кричали, так как работали мы очень медленно. Наступив левой ногой на лопаты, мы подолгу качались на них, вдавливая в землю, будто это была не земля, а камень. Немцы выходили из себя, двум или трем ребятам расквасили носы, но дело все равно подвигалось медленно. Какой же дурак станет копать ров против своих танков!
После того как немцы начали пускать в ход кулаки, Васька, струхнув, заусердствовал. Он выбрасывал лопату за лопатой, вспотел, раскраснелся.
— Старайся, старайся, — сказал Митька шутливым тоном. — Отец придет — я ему скажу, как ты тут против него канаву копал, немцам помогал.
Васька остановился, вытер рукавом со лба пот, посмотрел на Митьку скорбными глазами, моргая белесыми ресницами. Его рот скривился, казалось, Васька вот-вот заплачет. В шутку или всерьез сказал Митька, все равно это была правда, и Васька теперь не знал, что ему делать, как доказать нам, что он просто случайно опростоволосился.
— А я разве… — начал он, заикаясь и еще сильнее моргая. — А что я?..
Он не договорил: откуда ни возьмись подскочили три мотоциклиста с пулеметами. Приехавшие закричали что-то немцам, которые были возле нас, а те приказали полицейскому собрать всех работающих и построить в одну шеренгу.
Вылезая наверх, я увидел офицера. Он стоял, широко расставив ноги в хромовых сапогах, и, хлопая по голенищу куском резинового кабеля, наблюдал за нами. Возле него стояли два солдата с автоматами на груди.
Увидев кабель, я сразу понял, в чем дело. В груди вдруг что-то кольнуло, ноги ослабели, во рту пересохло. Я хотел отвести глаза от куска кабеля и не мог: еще теплилась надежда: «Может, это не тот кусок…»
Я посмотрел на Митьку — он был весь белый, в лице ни кровинки. Догадался, наверное, и он.
Офицер ходил вдоль шеренги и в четвертый или пятый раз задавал один и тот же вопрос, помахивая куском кабеля:
— Кто этьо сделаль? Не знайт? Карашо! — он обернулся к солдатам, бросил: — Funfte!
Солдат подбежал к шеренге, стал считать:
— Ein, zwei, drei, vier, funf. — Он схватил пятого, выбросил к свеженарытой земле, продолжал считать: —…drei, — ткнул он рукой Митьку, — vier, — ударил меня в грудь тыльной стороной руки, — funf, — солдат схватил Ваську за рубаху, рванул из шеренги.
Васька споткнулся, упал, загремев лопатой и выпустив из рук узелок, из которого выскочили два разваренных початка белой кукурузы. Не поднимаясь, он стал собирать харчи, потянулся за лопатой, но немец толкнул его. Васька ткнулся носом в землю, быстро вскочил, стал рядом с теми, кого вытащили из строя. Лицо у него было в земле, руки, прижимавшие к груди узелок, заметно дрожали. Он растерянно смотрел по сторонам, на нас, на немцев.
Тринадцать человек «пятых» стояли ни живы ни мертвы. Офицер тряс перед каждым кабелем, спрашивал:
— Кто этьо сделаль?
— Не… зна… не знаю, — заикаясь, сказал Васька.
Митька повернулся ко мне, прошептал:
— Пороть будут. Я скажу, пусть одного меня…
— Не надо, — покрутил я головой. — Одного могут убить, а всех…
В этот момент раздался выстрел, а за ним длинная очередь.
Солдаты, прижимая к груди автоматы, в упор расстреливали ребят. Те с криком падали на землю, скатывались с бруствера в ров. Васька упал головой к нам, сполз по рыхлой земле вниз, засучил ногами, вытянулся, замер. Кукурузный початок медленно катился вниз…
Митька не выдержал, закричал:
— Гады! За что вы их? Я, я!..
Митька рванулся вперед, но я вовремя подставил ему ногу, и он растянулся тут же возле нас. Чтобы Митька не мог подняться, я сел ему на спину, прижал к земле. Митька хрипел, вырывался.
Немцы, наверное, не поняли, в чем дело. Офицер закричал:
— Мольчать! — и огрел раза два меня кабелем по спине, потом ударил Митьку по голове, затем, идя к мотоциклу, хлестал всех подряд, крайнюю женщину пнул сапогом в живот, вскочил в коляску мотоцикла и уехал. За ним умчались остальные.
…Тяжело переживал Митька этот расстрел, болел, стал каким-то кротким и даже робким. Долго он находился в таком подавленном состоянии. А когда время немного сгладило впечатление и боль зарубцевалась, Митька крепко сдружился с Лешкой.
Глава шестая
ВЗРЫВ ДЕПО
Группа сколотилась небольшая — всего семь человек, считая и нас с Митькой. Кроме Лешки, Миши Зорина и Маши, в группу входила еще одна девушка, которой я до этого ни разу не видел, а знал о ней лишь то, что она работает переводчицей на бирже труда, и Саша Глазунов — высокий как каланча, с огненно-рыжими волосами девятиклассник. «Двухметроворостый» — звали его в школе. В частых спорах между Лешкой и горячим Мишей Зориным Саша обычно брал сторону Лешки.
Он был весельчак, постоянно шутил, иногда даже казалось, что Саша — несерьезный человек. Но это не так. Первую листовку, выпущенную нашей группой, сочинил он, Саша. Это была листовка против людей, которые связались с немцами, вроде Мокиной. В конце помещались слова песни на мотив «Спят курганы темные».
Листовка имела такой успех, какого никто из нас не ждал. Особенно всем нравилось то, что в ней были названы фамилии продавшихся немцам и песня, которая после этого быстро распространилась среди молодежи, ее пели. С неделю только и разговору было в поселке, что об этой листовке.
Саша был доволен. Даже Миша Зорин раздвигал свои насупленные брови, улыбался.
— Ну что? А ты говорил! — подталкивал его Саша, хитро подмигивая.
Миша молчал. Он вообще, как и Митька, когда-то был против листовок и настаивал объявить немцам настоящую войну — убивать, взрывать.
— Войну против фашистов надо вести, а не играть в листовочки, — говорил Зорин, не поднимая головы. Он смотрел исподлобья, словно бычок, который собирался боднуть. — Войну, понимаешь?
— С кем и с чем? — спрашивал Лешка. — Семь человек нас, а на вооружении два пистолета и одна граната. Много навоюешь?
— Много! — упорствовал Зорин.
— Много!.. — проговорил Лешка. — Листовками тоже нельзя пренебрегать. Ведь мы ими вовремя предупредили молодежь, никто не явился на биржу. Так ведь?
— Так, — согласился Зорин, — А теперь я предлагаю взорвать жандармерию. Тол я достану. Взорвем — это будет дело. И нечего нам ждать, пока свяжемся с партизанами. Где они? Пусть они нас ищут, а не мы их.
— Надо ждать, — сказал Лешка. — Если мы точно знаем, что здесь действует подпольная организация, которой руководят коммунисты, наша обязанность связаться с ней и стать под ее руководство, а не действовать автономно. — Лешка обвел всех глазами, пояснил: — Мы не знаем, что сейчас главное, а действовать вслепую нельзя: можем помешать настоящим партизанам.
— Ясно, слышали не раз, — качнул головой Зорин. — Будем пока листовки клеить.
— Да хватит тебе! — прекращал спор Саша, кладя на стол свою длинную руку, — Ты, Мишка, всегда вот так: зарядишь свое, и все! Я тоже думаю, что с жандармерией надо подождать.
— Главное сейчас — бить немцев, — стоял на своем Миша.
— В самом деле, давайте рискнем? — первой поддержала его Маша.
Лешке с трудом удалось отговорить товарищей и подождать еще несколько дней. Когда все ушли, он насел на меня:
— Ну, неужели ты не знаешь, где дядя Андрей? Так ничего он и не оставил, никаких следов?
— Нет, — двинул я плечами. — Какие следы? — И тут я вспомнил про сапожника: — Стой! Есть следы! Сходим к сапожнику!
Попытка была неудачной. Вышедшая из хаты женщина подозрительно посмотрела на нас, спросила:
— Чего вам?
— Туфли починяете? — начал я.
— Никаких туфлей мы не починяем, — отрезала она и повернулась уходить.
Женщина была та же, что и первый раз, поэтому я остановил ее: