Канун Армагеддона, стр. 55

Но веревка перед ним была длинная, кончик вился по земле.

Он уже схватился было за нее и хотел подниматься наверх, как какое-то чувство, может быть опыт долгих путешествий, может быть еще что-то, подсказало, что делать этого ни в коем случае не следует — обратно ему будет не спуститься. Радхаур приложил обгорелые руки к губам и прокричал, задрав голову:

— Эге-гей!!! Слышит меня кто-нибудь?!! Барон Ансеис!!!

Ответом ему была полная тишина, даже эхо молчало в этих мрачных краях, даже не правильный ручей, текший неподалеку по стене снизу вверх, не журчал.

Возможно, друзья просто отошли от края и звук их не достигает?

Радхаур кричал до тех пор, пока не осип. Его спутники либо погибли, либо ушли. Надрывать горло просто бессмысленно.

Радхаур склонился над телом сэра Бламура и заглянул в его дорожную сумку. Хлеб, две луковицы, завернутый в тряпицу сыр, еще из Рэдвэлла. Запасливый был сенешаль. В фляжке оказался священный напиток алголиан — сид. Пить это для удовольствия могут только алголиане, Бламур носил его с собой в лечебных целях, от простуды или чтоб снять боль при ранении.

Граф Маридунский вынул меч и стал копать яму для старого рыцаря. В детстве он его побаивался, считал сердитым и недалеким. Все, как и положено, оказалось не так, как представлялось в детстве. Жизнь сенешаля не отмечена какими-то выдающимися подвигами, но на таких и держится рыцарство.

Копать было трудно, но Радхаур работал целеустремленно, разгребая землю руками, словно забыв об ожогах. В этом жутком месте нет деления на день и ночь, здесь всегда сумерки. Он засыпал тело Бламура землей, прошептав подходящую молитву, ибо сэр Бламур был верным христианином. Сам Радхаур забыл, когда в последний раз молился и кому. Он водрузил на выросшем холмике подходящий камень, посидел немного рядом, отхлебнул глоток отвратительного сида. И снова отправился в туннель, ведущий к ледяному кубу. Через вход, который погибший юноша обозначил косым крестиком.

Конечно, было бы разумно обследовать и три других туннеля, но Радхаур догадывался, куда они приведут.

Достигнув пещеры, он подошел к изуродованному телу Уррия и, стараясь ни о чем не думать, выкопал еще одну могилу.

Никакого плана у него не было. Он знал, что или придумает, как извлечь необходимое ему из ледяного плена, или погибнет, иного не дано.

Он обследовал все подземелье, ничуть не удивившись нелогичности, не правильности, невозможности лабиринта — четыре пещеры были связаны относительно короткими туннелями, и из каждой пещеры шел длиннющий туннель, выводящий все к тому же выходу наверх, куда призывно звала спускающаяся веревка.

Сколько времени Радхаур провел в подземелье, он не знал, да и не важно это было. Если он не добудет сердце Алвисида, то останется здесь навсегда.

Он устал. Устал бороться за жизнь, за счастье — свое и Рогнеды, тем более, уже не верил, что оно возможно.

Он сидел перед ледяным кубом — последней целью, к которой шел долгие годы, — и не понимал, что делать.

Мелькнула шальная мысль выхватить Гурондоль и рубить, рубить проклятый лед, а там будь что будет. Погибнет, как положено рыцарю — с мечом в руках…

Это сделать никогда не поздно.

Он еще раз обшарил подземелье в поисках хоть чего-нибудь, что могло гореть.

Он выложил перед ледяным кубом три добытых частицы сердца Алвисида в безумной надежде, что четвертая часть сама выскочит из ледяного плена.

Он не знал, что придумать. Все сделано для достижения цели. Будь проклят Алвисид, и братья его, и весь этот беспощадный мир, который сделал из наивного мечтателя, мальчика с большим и открытым сердцем, беспощадную машину с таким же льдом в груди, как и тот, что не пускает его к цели…

Радхаур сорвал с себя куртку и рубаху, ухватился руками за верхнюю грань куба и прижался к обжигающей холодом поверхности всем телом — пусть сердце его, которое пока еще бьется в груди, замерзнет и превратится в лед по-настоящему.

Ведь из-за любви к нему погибла когда-то Сарлуза. Лореллы, той Лореллы, что он полюбил, тоже больше не существует. Марьян… которую он так и не полюбил до конца, но готов был соединиться с ней семейными узами и счастлив был бы до конца дней своих… А сколько еще невинных жертв молчаливо укоряли его на проклятой лестнице Моонлав!

И теперь, не дойдя до цели каких-то считанных дюймов, он гибнет сам. Нет, он не Наследник Алвисида, он — проклятье Алвисида. Сколько горя себе и другим принес он — и все зря. Пусть запоздало, пусть только сейчас, перед неизбежной смертью, он просит у всех прощения. У всех, даже у Иглангера и его братьев, даже у принца Вогона, у всех погибших и ставших несчастными по его вине. Не правда, что его сердце превратилось в лед, оно еще способно чувствовать и страдать…

Поздно…

Он почувствовал, что грудь его вся мокрая, струи воды струятся по животу — и удивился. Он не плакал, он вообще не помнит, когда слезы текли из его глаз. Неужели настолько раскис перед неизбежной смертью?

Нет, это были не его слезы, хотя если б он был способен плакать, то заплакал бы. От тепла его сердца лед таял!!!

К собственному удивлению, он не чувствовал холода от ледяной воды, а магическая субстанция таяла все быстрее. Словно все те, кто его любил, несмотря на горе и страдание, причиненное этой любовью, простили его и пришли на помощь.

— Простите, — едва слышно прошептал он, теряя сознание, — спасибо за все.

Глава четырнадцатая

Как сказал бы Алвисид, все боги, на какой бы они стороне ни выступали, как бы нечеловечески они ни выглядели, несут в себе человеческое начало, ибо от начала и до конца изобретены и сотворены человеком. Правда, усмехнувшись добавил бы сын Алголов, прошедшие с момента Великой Потери Памяти два столетия внесли в их чувства и мировосприятие весьма значительные коррективы.

Повелитель Тьмы Луцифер, в сопровождении одного лишь великого Герцога Агвареса, спустился в подземелье своего дворца, где находился выход в Коридор Алвисида. Достал подаренный сыном Алгола перстень и вставил в паз. Владыка Зла, в отличие от своих подданных, не любил украшать пальцы перстнями и кольцами — побрякушками, как он их называл. К тому же перстень не подходил по размеру — это, конечно, пустяк, который можно мгновенно исправить, но пусть подарок остается неизменным. Да и хорош бы был Повелитель Тьмы, надень он на палец перстень с чужой эмблемой, пусть даже и эмблемой ближайшего союзника.

Два алголианина, стоявшие у входа во дворец Алвисида, при появлении Луцифера даже не пошевельнулись, но откуда-то из глубин помещения тут же появился третий, едва наклонивший голову в знак приветствия.

— Алвисид ждет вас, — сказал он.

Луцифер всего второй раз в жизни был в этом волшебном коридоре, связывающим между собой различные точки мира, и не мог оценить перемен, в нем происшедших. Да и меньше всего это его волновало. После поражения Алвисида, он второй раз должен был встретиться с тем, кто некогда перевернул все в душе Повелителя Тьмы, поставив с головы на ноги, зародив смутные надежды и наметив не совсем ясные цели.

Он помнил свои задушевные беседы с сыном Алголовым.

Первый раз в новейшие времена Луцифер увидел Алвисида на достопамятном собрании, на котором был объявлен ультиматум новых сил и был брошен вызов на Армагеддон. Не самое лучшее время и место для воспоминаний и дружеской беседы. В былые годы, когда Алвисид был всемогущ, он сам — всегда неожиданно — появлялся во дворце Луцифера. «На огонек», — как говаривал сын Алголов. «Не на огонек, а на пламя!»— шутливо возражал Луцифер, желая показать, как он рад гостю. «На адское пламя», — так же шутливо уточнял Алвисид.