Петька Дёров(изд.1959), стр. 21
Бросил еще раз кусочком кирпича. Дверь оставалась закрытой. Всё. Петьки нет. И он погиб. Честный, хороший, настоящий друг.
Невыразимо тяжело было на сердце у Фомы, когда он вошел в комнату, машинально затворил за собой дверь, чиркнул спичкой. И вдруг вскрикнул от радости.
На их постели, свернувшись калачиком, крепко спал Петька, а приткнувшись к его спине, дремал сонно щурившийся кот Васька.
Спичка потухла, опалив Фомкины пальцы, но он не почувствовал боли. Со слезами радости он крепко обнимал друга.
— Живой! Петька! Петюха!..
— И ты жив? И ты жив, Фомка?
Мальчики говорили взахлеб, перебивая друг друга.
— Мы с Зозулей до самого вечера тебя ждали, Фома, дотемна. Недавно только и разошлись. Ой, как мы бежали! Кустами, всё кустами. Я думал, у меня сердце разорвется. А Зозуля пыхтит, да не отстает. Я и не знал, что наш толстый так бегать может. А Белоголовый, говоришь, не убежал? Жалко его…
— Жалко, — согласился Фомка. — Да,— спохватился он, — а Пашка?
— Пашка, видно, попался, — мрачно сказал Петька. — Я сразу в сторону кинулся. Оглянулся, вижу, — Пашку фриц схватил. Ка-ак даст кулаком по голове и потащил к дороге.
Мальчики замолчали.
— Не выдаст! — решительно сказал вдруг Фома. И повторил еще раз. — Нет, Пашка не выдаст!
Петька уже засыпал, уютно умостившись на соломе и укрывшись старенькой шубейкой, когда Фома вдруг вышел за дверь. Вернулся он не скоро и сразу улегся.
— Ты куда ходил? — сонно спросил Петька.
— Так. Товарищу одному приземлиться помог, — небрежно ответил Фомка, облизывая ссадину на руке.
Но Петька не ответил. Измученный всем пережитым, он уже крепко спал,
Проводив Фому, Чернов долго еще ходил взад и вперед по комнате. Молчал. Сосредоточенно курил.
Многое вспомнилось ему в эти минуты. Первые дни войны. Вызов в райком партии.
— Обдумай, Сергей Андреевич, взвесь, — медленно говорил секретарь райкома. — Дело серьезное, опасное. Не заставляем, нужно твое желание, твоя воля. Не согласен— эвакуируйся со всеми. Люди, как ты, всюду нужны. Уверен, — и на тыловой работе будешь не последним,
— Не доверяете? — обиделся Чернов.
Тогда вмешался сидевший рядом с секретарем райкома незнакомый человек.
— Не обижайтесь, товарищ Чернов. То, что мы вам предлагаем, можно предложить, только если полностью доверяешь человеку. Ваша честность известна, ваша смелость проверена финской кампанией. Учтите, вам придется не просто действовать в тылу врага. Вам придется жить среди врагов. Это не только опасно. Это очень, очень трудно.
Да, трудно. Только переехав из Острова, где его знали слишком многие, в Псков, укрывшись под видом скромного и незаметного сторожа на «мыловарке», понял Чернов, как это трудно. Приметный шрам на щеке скрыла отпущенная борода, и скоро в ней протянулись серебряные нити. В сорок два года его называли дедушкой. На высокий лоб легли новые морщины. Не за себя страдал Сергей Андреевич. Он страдал за весь свой народ, за родную, опоганенную захватчиками землю, которую топтала вражеская, железом подкованная нога. Дрожь отвращения и гнева вызывали в нем все эти гаулейтеры, зондерфюреры и прочая шваль. А он должен был гнуть спину и низко кланяться не только им, но и всем их мелким прихлебателям, прислужникам, изображать почтительного и подобострастного служаку, чтобы втайне разить врага в самое сердце.
— Спать пора, Сережа, — осторожно прервала его размышления жена.
— Да!.. Спать?
Но и во сне думы не оставляли его. Как действовать дальше? Обстановка становится всё сложнее. Немало удач, но зато и сколько провалов. Вот совсем недавно провалилась группа. Хорошо, почти всем удалось уйти. Лишь двое убиты. Они из дальних мест, так что никому из предателей, работающих на гестапо, не удалось опознать их. На этот раз опасность миновала. Надолго ли? Неожиданности на каждом шагу. Вот сегодня эти мальчики… Совсем дети, а любовь к Родине, ненависть к врагу, как у взрослых. Все встают на борьбу. Дети, женщины, весь народ…
Сергей Андреевич прислушался к ровному дыханию жены. Тоже каждый день ходит рядом со смертью. А ведь могла эвакуироваться, спокойно ждать конца войны.
— Нет, — твердо сказала она тогда, когда он уговаривал ее уехать. — Куда ты, туда и я. Я коммунистка и имею право бороться рядом с тобой.
Сколько раз она ходила на опасные задания! А выполнив их, возвращалась, как всегда спокойная и ровная, словно пришла с базара или от подруги, и весело принималась за хозяйственные дела, заботясь о нем.
Осторожно протянув в темноте руку, Сергей Андреевич любовно погладил волосы жены. Подруга!..
— Спишь? — прошептал он.
— Нет, не сплю, — откликнулась она. — Слушаю, как ты думаешь.
— Да, видно, тяжело мои мозги ворочаются, что своим скрипом тебе спать не дают, — невесело отшутился он. — Думаю, Машенька, думаю, как действовать дальше. Многое надо начинать с начала… Связь то и дело нарушается. Немцы напуганы, стали подозрительнее. Опьянение первыми успехами прошло, самоуверенность слетает. Они чувствуют, что надолго застряли под Ленинградом, и уже понимают, что их окружают не одни только покорные рабы, которыми они считали нас в первые дни. Успехи партизан воодушевляют весь народ, запугивают немцев. В этом сила, но в этом и опасность. Теперь гитлеровцы видят партизана в каждом, кто не успел прочно войти к ним в доверие. Ты видишь, порой на опасные задания приходится посылать детей.
— Детей, поберечь бы, Сереженька.
— Маша! — Чернов даже приподнялся. — Верь мне. Я ли не хочу уберечь детей от всякой опасности! Но ведь приходится, Маша, нужно… Там, где не пройдет взрослый, такой вот мальчишка, как наш Фома, проскочит незаметно. Беречь их? А позволят ли они еще, чтобы их берегли в такие дни? Ты же видела сегодня. Ведь мальчишки, а своим детским умом до чего дошли и что сделали! Подорвана машина, по всей вероятности не без жертв, — надо узнать завтра. Дети сами, без помощи взрослых, пугнули врага, нанесли ему ущерб…
— И один из них погиб, а другой ранен, и что с остальными, — неизвестно, — осторожно заметила Чернова.
— Верно. Но ты смотрела ему в глаза. Скажи я этому раненому Фоме: «Вернись обратно и узнай точнее», — что бы он сделал? Я уверен, кинулся бы туда, не задумываясь. Дети? Нет, это уже не только дети. Настоящие патриоты.
— И всё-таки только дети. Не всегда их удержишь, согласна, но самому посылать их на опасность…
— Маша, а вот скажи… Если бы стоял вопрос так. Нужно, совершенно необходимо выполнить опасное задание. И возможность единственная — послать своего собственного сына, хотя ты и знаешь, что ему может грозить смерть. Послала бы ты его?
Чернова ответила не сразу. Но помолчав, произнесла тихо и ясно:
— Да. Послала бы.
ФОМКА ПОПАЛСЯ
Несколько дней мальчики безвыходно просидели в своей комнате на колокольне. Многое передумали, о многом переговорили они в эти дни. Именно тогда, в минуту самой сердечной откровенности, решился Фома сказать Петьке о самом важном.
На вопрос Петьки, — откуда же появилось на нем такое чистое и хорошее белье, — Фома сперва небрежно, по-обычному, бросил: «Один хороший человек дал», — но, увидев недоверчивый внимательный взгляд товарища, наконец решился:
— Петь! Я тебе что-то скажу. Болтать не будешь?
— А когда я болтал? — возмутился Петька.
— Знаю. А всё-таки… Поклянись, что не скажешь.
— Ну, честное пионерское!
— Нет. Еще крепче поклянись.
И Петька послушно повторил тут же придуманную Фомкой клятву: «Не скажу никогда и никому, хоть бы пытали. А если нарушу слово, пусть никогда не стоять мне под пионерским знаменем, не увидеть Красной Армии и пусть в меня плюют все советские люди".
Только после этого Фома рассказал другу, что недалеко от города, в той стороне, куда они никогда не ходили во время совместных прогулок, потому что, как уверял раньше друга Фома, там «нет ничего интересного», стоит на берегу реки маленький домик. Живет в нем один хороший, ну просто замечательный человек. Рассказывать о нем никому не надо и лазать туда попусту нечего. Но если случится что-нибудь особенное, совсем особенное, ну, если приключится что-нибудь с ним — Фомой или если Петька узнает что-нибудь очень важное, тогда даже нужно пойти в домик и сказать живущему там человеку, Сергею Андреевичу, а можно и его жене, что он — тот самый Петька, который живет с Фомой.