Вьетнамский коктейль, стр. 23
Нго немного успокоился, слезы просохли, и он стал кричать на нас, размахивал руками, показывая назад, где еще полчаса назад плыл себе кораблик с пятью людьми, что-то пытался объяснить, доказать, поспорить… Мы с Энди с интересом наблюдали за всем этим, но не понимали ни слова, Тханг тоже молчал, ожидая конца этого горячего выступления мальчишки.
Наконец парень выдохся и Тханг невозмутимо, без единой эмоции начал переводить, а я делал то же самое для Энди.
— Нго говорит — это были такие же люди, как мы, и может быть, мы могли с ними договориться, дать взятку или, на худой конец, напасть, связать их и пусть себе плывут, но живые. Он сказал, что один из патрульных был из его деревни, и никто даже не узнает как он погиб. Вы сражаетесь, как машины, для вас все равно кого убить: москита или человека. Он уже жалеет, что пошел с нами и выйдет на берег, как только мы повстречаем подходящую деревушку…
Вы, русские, вообще звери, вы даже своих людей держите в тюрьмах и расстреливаете миллионами, он читал это в газете. А американцам нужен только героин, чтобы зарабатывать миллионы и угнетать негров…
Тханг замолчал, а Нго вопросительно смотрел на нас: поняли мы его или нет. Мы поняли, и я обдумывал, что ответить этому истинному сыну джунглей, где он узнал и услышал обрывки сведений о наших великих странах и судил нас строго, но несправедливо.
Я начал медленно, стараясь не допустить ни малейшей ошибки, могущей оскорбить юношу, что и в СССР и в США не все так просто и примитивно, как показывают в кино и пишут в газетах. В больших странах и жизнь многограннее и сложнее. Больше людей, больше проблем. Вовсе не на всех улицах США бандиты гоняются друг за другом с пулеметами и занимаются только тем, что торгуют героином. У нас тоже не все в порядке, было и такое, что людей без суда и следствия сажали в лагеря и расстреливали тысячами. Было. Не скажу, что мы живем лучше других, но люди так же, как и везде, смеются, плачут, любят, рожают детей…
А в твоей стране разве не идет война между людьми, вся вина заключается в том, что одни думают так, а другие иначе? Разве американцы не жгут напалмом этих самых несогласных или не бомбят северных шариковыми бомбами за то, что у них другой строй? И чем же виноваты мы, которые втроем решили больше не воевать ни на чьей стороне, разве он сам не предпочитает вольную контрабанду, прячась и от одних и от других?
Да мы убили одного из подонков, чье имя со страхом произносили не только во Вьетнаме, но и в Камбодже, которая независима вроде бы, но разве по Меконгу не рыщут американские катера и не летают американские вертолеты? И что здесь особенного, если и мы решили уйти от этой войны через Камбоджу, кстати, в которой красные кхмеры тоже не любят всех, не покорившихся им, и приносят смерть целым деревням?
Война есть война, и мы не могли надеяться, что патрульные отпустят нас с миром. Ты видел того пулеметчика, которому не терпелось надавить на спуск? И он так бы и сделал, если бы офицер обнаружил что-то кроме бананов. Чтобы победить, надо опередить противника, иначе…
Короче, я выбрал для защиты проверенную тактику — задать противной стороне еще больше вопросов, на которые, к стати мы и сами не смогли бы дать вразумительного ответа. Но на неискушенного в спорах мальчишку, моя речь в переводе Тхагнга, кажется, произвела впечатление. Он то и дело посматривал на нас исподлобья, но каждый раз его взгляд становился светлее.
— Кроме того, — решил добавить я, ты теперь прошел боевое крещение и выдержал испытание с честью, а я слышал, в твоем племени не очень уважают трусов и ценят настоящих воинов. Так что из пассажира и торговца ты стал настоящим бойцом группы особого назначения. Настолько особого, что мы и сами не знали в чем его особенность.
Последние мои слова явно произвели на Нго самое благоприятное впечатление, он даже как-то подрос за пару секунд, и на его лице появилась робкая улыбка. Внезапно я понял, что его такая вспышка произошла еще и из-за того, что он, не успел даже принять участие в бою и побоялся, что его сочли трусом… Для его народа такое было несмываемым пятном на всю жизнь. Теперь он почти пришел в себя и снова стал у примитивного штурвала нашего крейсера.
Теперь у нас был все в полном пиратском комплекте, включая бунт на корабле. Мы попробовали, было шутить, но шутки быстро истощились — мы ждали неизбежного. Когда появятся американцы. Может, они уже поджидают нас за ближайшим поворотом и прекрасно знают, что произошло с этим вьетнамским катером. Не исключено, что все это мог наблюдать пост на берегу, а радиоволны вещь довольно быстрая… Но другого пути все равно не было, и мы продолжали плавание, до предела увеличив скорость нашего рейдера.
Река Меконг, понедельник, около полудня.
Они появились неожиданно (точно, они стояли за ближайшим зигзагом реки и ждали), вопрос лишь в том ждали они именно нас или сидели в засаде вообще, по привычке. Катер неторопливо направился наперерез нашему курсу, чтобы сразу показать, что всякая попытка уклониться от встречи будет иметь для нас плохие последствия. Мы оказались парнями понятливыми и резко сбавили ход. Поравнявшись, катер отработал винтами враздрай и бортом пришвартовался к джонке. Носовая пушка была зачехлена, и лишь кормовой пулемет угрожающе посматривал на наше суденышко. В джонку спрыгнули лейтенант и два солдата с М — 16. Кормовой отсек мы завалили кроме тростника еще и пальмовыми листьями (так часто делают для сохранения фруктов, не любящих сильного солнца).
Американцы действовали профессионально: один из них стал почти вплотную к кормовой надстройке, где за хлипким заслоном из тростника и листьев прятался я со «стечкиным»и ножом. Он держал на прицеле Энди и Нго. Второй стоял одной ногой на катере, другой — на джонке и контролировал всю обстановку. Пулеметчик просто держал нас на прицеле и при малейшем необдуманном телодвижении мог смести с нашей джонки все, включая нас. Но ошибку он все-таки допустил — ствол был развернут к носовой части, которая у нас гордо именовалась капитанской каютой, и где хранились все документы. Офицер начал было их просматривать, но, видимо слабое знание языка мешало ему (говорила кошка собаке — учи иностранные языки!) и второй солдат, закинув винтовку за плечо, пошел помогать командиру. Теперь оба (если не было еще одного, спрятавшегося где-нибудь на катере) патрульных с интересом наблюдали за спектаклем, который разыгрывал Тханг — он бил себя в грудь, рвал на груди грязную майку, пытался выдрать жесткие, как проволока волосы на голове, зачем-то снимал сандалии и совал их в нос офицеру, отчего тот брезгливо отворачивался. Потом Тханг внезапно замолчал, широким жестом обвел «каюту»— ищите. Офицер, совсем еще молодой парень лет двадцати пяти, начал обыск ящичков, корзин и прочих закоулков. Нго медленно, сантиметр за сантиметром приближался ко второму полицейскому. Я знал, что у Нго есть нож, а буквально в полуметре под бухтой каната лежал «калаш». «Мой» солдатик с любопытством ожидал результатов обыска (фрукты и зелень их, почему то не интересовали. Может быть только пока?) в каюте. Вдруг лейтенант издал радостный клич и извлек на свет божий плотно запечатанный прозрачный полиэтиленовый мешок с серо-зеленой массой, напоминающей пластилин. Самый неискушенный наблюдатель понял бы, что это опий-сырец для одной из многочисленный подпольных фабрик для производства героина. Стоил такой мешок около 10 тысяч баксов, потом эти деньги увеличатся в десятки раз, но здесь его цена была такая. Судя по реакции Тханга, он слухом не слыхивал и видом не видывал этой гадости. На его джонке! Позор, да и только. Возможно, от старого владельца лодки остался? От всех причитаний Тханга лейтенант отмахнулся, как от москита и продолжил поиски — появились еще два таких же пакета. Бурное веселье охватило американцев — они потешались и издевались над бедным Тхангом, который теперь причитал, что опиум не его, он только перевозчик и хозяин отрежет ему сначала уши, а потом голову.