Весной, стр. 3
– Надо помянуть покойника, – убедительно говорил он. – Батюшка, пожалуйте! Отец дьякон, а что же ваша рюмка-то?
Когда все посторонние разъехались, Павел пошел в сад и долго ходил по его тенистым дорожкам и с изумлением глядел по сторонам. Ему казалось, что долго, очень долго он лежал в тесном и узком гробу, не дышал, не видел солнца и не знал всей этой пышной, расточительной красоты.
Земля творила. Так густо, что не проникал взгляд, зеленели пушистые, гладкие, широкие и острые листья. Все были молодые, радостные, полные могучей силой и жизнью. Казалось, можно было уловить глазом, как они растут и дышат, как из влажной и теплой земли тянется к солнцу трава. И все в саду было полно густым гудением, полным заботы и страстной радости жизни. Оно было вверху и внизу, не видно было, кто гудит и поет, но чудилось, что это поет трава, цветы и высокое синее небо. Казалось, что можно было слышать траву и обонять душистое знойное жужжанье, так все, запах, звук и краска, неразрывно сливались в одну дивную гармонию творчества и жизни.
В углу, под солнцем, Павел увидел березку, на его глазах посаженную отцом. Он помнил, как тогда чернела разрытая земля и там была березка, а теперь она стояла стройная, высокая, и легко, без усилия, простирались в воздухе ее сердцевидные листья, окрашенные нежной молодой зеленью. И Павлу стало жаль отца, и стройная березка сделалась ему родной и милой, как будто в ней еще не умер и никогда не умрет дух того, кто дал ей эту зеленую, веселую жизнь.
– Павлик, где ты? – звали его.
От дома разбитой походкой шла мать, и за ней, держась за подол, переваливался Шурка.
– Как я устала, – сказала она, садясь на скамейку, – побудь со мной, Павлик.
– Хорошо, мамочка.
Внезапно мать встала и упала на колени перед Павлом, потащив за собой и крепко державшегося Шурку. И, плача тихими слезами горя, прижимаясь лицом к руке сына, проговорила:
– Павля! милый… Ты один теперь у нас… Ты один наша защита.
И Шурка серьезно проговорил:
– Павля! А Павля?
Павел гладил рукой седую, вздрагивающую голову, и далеким черным сном пробежала перед ним мрачная железнодорожная ветка и одинокий зловещий глаз. Он гладил вздрагивающую голову, смотрел на сморщившегося Шурку и видел, какие все они маленькие, и жалкие, и одинокие, и как они нуждаются в защите и любви. И он почувствовал себя сильным и крепким, и голос его был полный и громкий, когда он сказал:
– Да, мама. Я буду жить.
Комментарии
Впервые с подзаголовком «Эскиз», – в газете «Курьер», 1902, 14 апреля, №103.
Рассказ носит автобиографический характер. Павел – это сам Андреев-гимназист, переживающий смерть отца, скончавшегося 19 мая 1889 г. Как и в «Празднике», его волнует проблема преодоления чувства одиночества, которое, по Андрееву, возможно на пути осознания личностью своего долга, своих обязанностей перед другими людьми. У Андреева «личность противопоставляется <…> в конечном результате чему-то абсолютно ценному и великому, в слиянии с которым она за пределами раздельностей может найти удовлетворение» (Ганжулевич Т. Русская жизнь и ее течение в творчестве Л. Н. Андреева. СПб., 1908, с. 47).
Андреев считал рассказ «Весной» не удавшимся. 10 апреля 1902 г. он писал М. Горькому: «Пасхального рассказа моего не читай. Дрянь, сделанная в одни сутки на заказ, чтобы вывезти «Курьер», у которого совсем нет беллетристики» (ЛН, т. 72, с. 143).