Журнал «Если», 2002 № 04, стр. 65

— Так и будет, парень! Черт побери, скоро ты вырастешь, станешь совершеннолетним, и мы ускользнем, и удерем на Ямайку, и пошлем их всех куда подальше. Но до тех пор нужно отводить глаза ублюдкам, верно? Так что никаких больше разговоров насчет больницы! Тебе там не место.

Алек кивнул и, подумав немного, спросил:

— Жизнь несправедлива, да?

— Ты чертовски прав, именно несправедлива, — прорычал капитан, хищно оскалившись. — Нечестная игра, приятель, уж это точно. У тебя нет ни единого шанса, если только в рукаве не припрятаны козыри!

— Тогда кто-то должен установить новые правила, — угрюмо заметил Алек.

— Скорее всего, сынок, скорее всего… Но сегодня старому ИИ и его усталому маленькому приятелю это вряд ли удастся. С утра мы проложим курс новому миру, договорились? А сейчас спи.

— Есть, сэр, — отчеканил Алек, и, повернувшись на бок, устроился поудобнее и закрыл глаза. Капитан задремал, но продолжал сидеть рядом, а четыре красных глаза камер по углам потолка с неустанной любовью наблюдали за мальчиком.

…постепенно туман рассеялся, и на горизонте показались смутные очертания суши. Там, на холмах, в лучах сверкающего солнца расстилалось то место, куда стремился Алек. Место, где он установит новые правила.

Ветер с запада крепчал. Стоя за штурвалом, Алек выкрикивал приказания, а призрачная команда, одетая в саваны, рассыпалась по вантам, поднимая паруса. На верхушке мачты гордо реял черный флаг с черепом и костями, и Алек улыбнулся ничего не подозревающему городу.

ПОШИВ ШУБЫ ИЗ ВАШЕГО МУТОНА,

или ТЕХНИКИ МАЛЕНЬКОЙ УФЫ

Зачем некоторые авторы пишут заведомо вторичные произведения? Почему вместо того, чтобы, засучив рукава, поработать демиургами, они, как папин пиджак, примеряют на себя чужие вселенные?

Едва ли от недостатка фантазии. Скорее, от желания поработать в чужом информационном пространстве, подискутировать с автором, дописать то, что не успел он, добавить к картине чужого мира пару завершающих мазков… или вывернуть его наизнанку. А в частном случае, когда за основу берется труд канонизированного классика, попутно доказать себе, что не напрасной жертвой были эти закладочки в хрестоматии и драгоценные часы юности, потраченные на заучивание фрагментов. И вот уже Анна Каренина бросается под дюзы стартующего звездолета, а Евгений Базаров отправляется на Марс, чтобы препарировать там каких-нибудь мутонов [7].

Кстати, и книга, о которой пойдет речь ниже, вернее, ее «Пролонгированный пролог», начинается сильно искаженной цитатой из классики. «Инопланетянин был добрый, местами красивый. Глазки да лапки, глазки да лапки — веселенький такой». Узнал бы себя Гоголь в этом отрывке? Едва ли.

Однако чужие книги — не единственный источник вдохновения для авторов нового поколения. Написав «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…», бессмертная поэтесса, по счастью, не задумалась, откуда в таком случае произрастает проза. Да и не было во времена Ахматовой книг, чьи сюжеты навеяны текстами рок-баллад, кинофильмами и компьютерными играми.

Ну, киноновеллизацию мы трогать не будем, а вот об играх и их беллетризации поговорим.

Зачем увековечивать на бумаге эфемерное многобитовое образование? Чтобы пополнить армию своих поклонников игровыми фанатами? Чтобы в умах читателей прочно ассоциировать свое имя с игрой и, проходя мимо подвала с прилипшими к мониторам подростками, иметь возможность снисходительно обронить: «A-а, ролевики…» Или для того, чтобы таким образом выразить свою благодарность игре за приятно проведенные вместе дни, а то и — ох! — бессонные ночи?

Мы оставим без внимания книги, напоминающие скрупулезно запротоколированную сохранялку или инструкцию по прохождению квеста, и сосредоточимся на тех, в которых осталось еще место для разгона и взлета авторской фантазии. За примерами далеко не пойдем. Тут и Сергей Лукьяненко с его аТановой и Диптаунской дилогиями. И бессменный «Часовой Армагеддона», он же «Разводящий Апокалипсиса» Сергея Щеглова (думается, третья книга будет называться «Дневальный по Вселенной»). И конечно же, «Враг неведом» Владимира Васильева. Помните? «Их было только восемь. Восемь крепких бесшабашных парней, которым все равно было с кем воевать — с террористами, с мафией или… с инопланетянами».

А теперь зададимся новым вопросом. Зачем некоторые авторы пишут заведомо третичные произведения?

Мало того, что по мотивам игры, так еще и такой, чье поле уже перепахано предшественниками вдоль и поперек. Согласитесь, эта осетрина не тянет и на вторую свежесть.

Хотите пример? Получите! Дебютная книга Игната Валерьева «Зачистка базы», издательство «Новая Космогония».

Вот как начинается первая глава. «Их было только восемь. Восемь простых добродушных технарей, которым все равно было чем заниматься — продувать вакуумные трубки, подстраивать частоту импульсного генератора или снимать тонкую кевларовую стружку лазерным фуганком…»

Стоп! — скомандует себе в этом месте читатель, уж не пародия ли это? И ошибется. Поскольку, не считая заключенного во фразе реверанса (если не сдержанного кивка) в сторону Васильева, иных ссылок на «Враг неведом» в романе нет. А пронизывающий 450 страниц текста тонкий юмор до уровня стеба не опускается.

Впрочем, вся первая часть книги, озаглавленная как «Стачка», отнюдь не вопиет ни о третичности романа, ни о его принадлежности к жанру боевика, да и к фантастике вообще. Сразу за прологом о похождениях «доброго инопланетяна», который оказывается зачитанным во время обеденного перерыва опусом пенсионера Алексеича, на сотню страниц простирается добротный производственный роман. Маленькая мастерская, созданная автором неизвестно где и когда, сплоченная бригада из семи опытных техников и молодой парень Антон, которому только предстоит влиться в коллектив. Все, как в ностальгических фильмах о трудоголиках семидесятых: бригада, норма выработки, описания технологических процессов, перемежаемые шутками, дружескими подколками и вялой руганью в адрес начальства, без которых немыслимо существование сугубо мужского коллектива. Кажется, еще немного — и зайдет разговор о добровольном отказе от премии.

Вот только технологические процессы какие-то странные, и собирают работяги на своих станках что-то не то. А мельком упомянутые автором бесконтактные линзы, которые «всем хороши, только мешают целоваться», и «Балтика № 16 Психоделическое» заставляют задуматься: в самом деле, где и когда все это?

О том, что мы уже в игре, можно догадаться по непривычной, порезанной на восемь равных кусков сюжетной линии. Автор как будто скользит по экрану курсором и активизирует поочередно то одного, то другого героя. Каждый техник получает равный квант времени, в течение которого читатель смотрит на мир его глазами. Соответственно меняется стиль повествования. Мысль афроафриканца н’Гамбо часто сбивается на этнические мотивы. Афророссиянин Гурам, считающий себя потомком Дато Туташхия, жалеет о том, что комиссован из десанта, и мечтает хоть разок стрельнуть из родного «карамултука» (предположу, что из диераптора, он тоже имеет шестигранный ствол). А близорукий Игорь, как выяснится ближе к середине книги, отчаянно картавит. И задним числом станет ясно, что его странная манера речи объясняется желанием скрыть свой порок (вот вам и роман без буквы «р»!). А тугодум Иваныч целых три кванта времени пытается припомнить, как называется греческая мелодия, звучащая из репродуктора: Сыр-таки или Сюр-таки?

Кстати, сюра в романе хватает. Хорошего постсоветского сюрреализма.

К концу «Стачки» в квантизованную сюжетную линию вплетается девятый элемент. Некое существо с именем, похожим на строчку из таблицы окулиста, к тому же оно проникает в мастерскую в роли невидимки. В его руках — мыслесканер, с помощью которого существо надеется выведать кое-какие секреты, но вместо этого наблюдает три стадии угасания интеллекта у работника ручного труда. Оно направляет прибор на новичка Антона и слышит, как тот про себя повторяет текст инструкции: «Ставим плазму на четверку… Теперь разрез по осевой…» Переводит на более опытного Валерку, но все его думы — о предстоящем вечером свидании. Переводит на Иваныча, в недоумении ждет пять минут, включает прибор на максимальную мощность… И падает, оглушенное, когда Иваныч наконец разрождается мыслью: «Или сир-таки?»