Журнал «Если», 2002 № 04, стр. 56

А если повезет, то они доберутся до места, где лет через тридцать образуется знаменитый порт.

— Дай рацию! — потребовал Витька.

— Филантроп долбаный.

— Свои же!

— Когда они тебя с коня ссадили и по лесу гнали — тоже были свои?

Фоменко громко вздохнул.

— Не знаю, как тебя растили, а мне отцы-командиры говорили: каждый должен отвечать за свои глупости, — нравоучительно молвил Феликс.

— Так ведь не за свои же! Им дали приказ…

— У Сухарева должны были сработать мозги, что ситуация нештатная.

— Ну, не сработали!

— На вранье — сработали. Они, выходит, для нас — свои, а мы для них — не свои?

— Действительно, Феликс, нехорошо получается, — сказал Фоменко. — Давай сделаем им дупло.

— И что оставим в дупле? Напишем: разворачивайтесь на сто восемьдесят и приходите ловить нас в Питер?

Фоменко крепко задумался.

— Дай, пожалуйста, рацию, — сказал Витька.

— Если ты собрался идти с ними в Одессу, я тебя задерживать не стану. — Феликс добыл из мешка и вручил ему пластмассовую коробочку.

— Я — Первый, я — Первый, вызываю Шестого и всех остальных, — заговорил Витька.

Ответа не было.

— Не в зоне, — заметил Феликс, протягивая руку за рацией.

— В Одессу поперлись, кретины! — со злостью сказал Фоменко, и Витька покосился на него: до сих пор экспериментатор ни чувствам, ни языку особой воли не давал.

И тут прорезался далекий голос.

— Я — Сорок третий. Слышишь, Первый, я — Сорок третий.

— Эй! Мужики! — отчаянно заорал Витька. — Нет никакой Одессы! Не построили!..

Фоменко выхватил у него рацию.

— Они тут, — вдруг произнес Феликс. — Зуб даю. Они решили, что мы не сразу будем пробираться к югу, и ищут нас к северу от дороги.

— Сорок третий, я — Фоменко! Сорок третий, ты меня слышишь?

— Я — Шестой! Я — Шестой! Что там, Фоменко?

— Обстоятельства изменились. Слушайте, Сухарев, мы тут посовещались и предлагаем перемирие. Пойдем вместе.

Теперь уже Феликс выхватил рацию у Фоменко.

— Никакого перемирия, Шестой! Вы эту кучу дерьма навалили, вы в ней и оставайтесь!

— Да приказ же у них был! — закричал Витька. — Ты что, не понимаешь? Они же — свои! Приказ — это там! А здесь — свои!

— Дай сюда, — Фоменко неожиданно ловко отнял рацию у Феликса. — Сухарев, не будь идиотом! Тут выживет не тот, кто умеет лучше драться, а тот, кто лучше знает историю! Мы хоть что-то знаем, а вы — ни хрена!

— Если вы предлагаете перемирие, значит, сами без нас не выберетесь, — вполне логично ответил Шестой.

— О чем с дураками толковать, — буркнул Феликс. — Ладно. Было бы предложено. Слышишь, Костомаров? Уходим…

Он сверился с тенью от дерева.

— …к северо-востоку…

— Погоди…

Очевидно, спецназ шел двумя группами и связь держал при помощи раций. Сейчас в канале было несколько человек, и Феликс с Фоменко, щекой к щеке слушая полудохлую рацию, ловили то матерщину, то призывы к здравому смыслу.

— Ну, заварил ты им кашу, — сказал Феликс, неодобрительно глядя на Витьку. — Уже и командира посылают…

— Первый, Первый, я Сорок третий! Мы согласны на перемирие!

— Где вы там? — спросил Феликс. — Далеко уйти успели?

— Я — Шестой. Ты, который Первый: что там за хренотень с Одессой?

— Такая хренотень, что… — начал было Феликс, но тут возник еще один голос.

— Я — Сорок третий! Перемирие!

— Пока не выберемся отсюда? — спросил Феликс. — Дураки. Все еще не поняли, в каком вы дерьме? Сами не выберетесь. Если перемирие — то навсегда. Так и скажите своему кретину. У него больше нет начальства. Ему не перед кем отчитываться. Пусть сам, наконец, решает!

— А у тебя, выходит, есть? — ехидно полюбопытствовал Витька.

— Я работу выполняю.

— Ну и он!

— Мне убивать не приказывали, а ему — приказали.

— А если бы тебе приказали?

— Пошел ты в задницу! Это мы уже проходили, — ответил Феликс.

— И больше этого не будет. Эй, где ты там, Сорок третий?

Рация некоторое время молчала.

— Ну, наша совесть чиста, — сказал Фоменко. — Видишь, Виктор? Свои-то свои…

И тут раздался свист, заставивший всех троих обернуться.

По пояс в малиннике стояли два парня в камуфляже. Просто стояли, опустив руки, потому что и в самом деле непонятно, что в таких случаях положено говорить.

Витька пошел к ним первым. Это были высокие плечистые ребята, с гладкими лицами, еще не нажившие резких мужских морщин, как у Феликса и Фоменко. И даже не его ровесники — а двадцатилетние мальчишки, угодившие в спецназ потому, что два года назад были самыми быстрыми и ловкими, подтягивались рекордное количество раз и еще насмотрелись видиков про героев.

Сейчас, когда они сами несколько обалдели от своей инициативы, лица у них были растерянные — как у школьников, прихваченных на изучении дешевого порнушного журнала.

Витька шел к ним, показывая распахнутые ладони обеих рук — как положено подходить к чужой собаке.

— Ну не бросать же тут вас, идиотов… — сказал он, словно бы извиняясь.

Один из парней — возможно, решительный Сорок третий, тоже показал руки. В правой он держал рацию — и вдруг резким движением кисти метнул ее Витьке под ноги. Витька отскочил, Фоменко метнулся за дерево, Феликс рухнул наземь, но уже с пистолетом в руке.

Но ничего не громыхнуло, не подняло в воздух тучу земли, не рассвистелось осколками. Рация просто лежала в траве, отброшенная за ненужностью. И как знак, что Сорок третий отказался от связи с Шестым.

— А эти два кретина будут сидеть и ждать приказа? — спросил Фоменко, первым осознав ситуацию.

— Пускай делают, что хотят, — ответил Сорок третий. — А мне надоело. Кому тут оружие сдать? Ты, что ли, старший?

Феликс, опознанный безошибочно, поднялся.

— Оставь себе, — велел негромко. — Кто старое помянет — тому глаз вон. Костомаров, это и к тебе относится.

Но на самом деле он говорил для Фоменко. Сейчас было решительно незачем выяснять, кто обстрелял Витьку и Фоменко, чьи пули загубили Лешку Золотухина…

— Еще два армяка добывать придется, — добавил он брюзгливо. — И мешок тоже — для амуниции… Вообще, неплохо бы кобылой и телегой разжиться…

Фоменко тронул его за плечо и, когда тот обернулся, нравоучительно поднял палец:

— Не умножай количества сущностей сверх необходимого. ?

АТАМАНША

Кажется, единственное направление, до сих пор не освоенное этим автором, — космическая НФ. Да и то лишь потому, что писательница не любит фантастику про звездолеты. По большому счету, очень непросто определить жанровую принадлежность рижского литератора — журналист и поэт, она с одинаковой легкостью работает в различных прозаических жанрах: от иронического детектива и исторической прозы до фэитези и юмористической фантастики.

Заявив о себе в фантастике прежде всего романами фэнтези, Далия Трускиновская открыто признается в своей антипатии к этому жанру. Правда, в его нынешнем виде — увязшему в драконофилии, исполненному дешевых псевдо-средневековых декораций и исторической глупости. Резкие высказывания Трускиновской не имеют ничего общего с лицемерием и лукавством. Просто Далия Мейеровна активно не принимает господствующих сегодня правил игры в жанре и все время стремится «навязать» свои. Историческая и психологическая достоверность сказки для нее куда важнее похождений очередного драконоборца. Даже в сказочный мир «Тысячи и одной ночи» она погружается, лишь освоив предварительно «историческую базу» эпохи.

Далия Трускиновская, кажется, соткана из несоответствий. Начать с того, что она совершенно не вписывается в привычный образ женщины-прозаика. Как и ее произведения, напрочь лишенные слезоточивости и избыточности метафор.

Ну, в самом деле, разве это типично для женщины — увлекаться бодибилдингом, верховой ездой, стрельбой из пистолета, боевыми искусствами и при этом же люто ненавидеть саму идею феминизма? Гражданка Латвии, еврейка по крови, православная по вере, русская всей душой. Боевой дух писательницы по достоинству оценили казаки станицы Рижской — они не просто приняли Далию в свои ряды, но и жаловали «титул» атамана! Много вы знаете женщин — казачьих атаманов?