Журнал «Если», 2001 № 09, стр. 34

А я уверен: наш мак не был настоящим Маккоем. Хотите знать, почему? Он был такой тихий и печальный. Просто закрыл глаза и умер. А настоящего наверняка было бы куда труднее убить. Мой мак не был невиновным, но и виновным он тоже не был. Хоть он и выглядел тридцатилетним мужчиной, на самом-то деле ему было всего восемнадцать месяцев, и это как-то проявлялось.

Я его убил только для равновесия. Не из мести, а лишь ради Расчета. Раз уж потратили столько денег на судебное разбирательство да на утверждение приговора, не говоря уже о клонировании, доставке и прочем, то они оказались бы потрачены зря, если бы я этого не сделал. Правильно ведь?

Слышал я про этого уцелевшего, да только все это лишь слухи. Как слухи про Элвиса. А слухов ходило немало. Говорят, одна семья пытаюсь простить своего мака и отправить его в Канаду или еще куда-то. Быть такого не может!

А вы попробуйте потолковать с этими, с номером 43. Они всем хвастались, что им достался настоящий. Да, меня это возмущало и до сих пор возмущает, потому что нам всем следовало внести в Расчет равный вклад. Но кое-кому всегда хочется выставить себя первым и самым главным.

Сейчас-то все это уже в прошлом. Так из какой вы юридической фирмы?

А я по его взгляду понял, что он и есть оригинал, уж больно злобные у него гляделки-то оказались. Правда, после недельки в ящике с крысами у него гонору-то поубавилось.

Есть такие типы, что всегда будут протестовать, письма разные рассылать и все такое. Но как быть с теми, кто и рожден-то был для того, чтобы помереть, а? Как против такого можно возбухать?

Расчет, вот для чего все это было затеяно. А я живу себе дальше. Успел с тех пор снова жениться и уже развелся. А из какого вы колледжа?

Настоящий Маккой? Сдается мне, что он просто помалкивал и помер вместе с остальными. А что ему было говорить? Мол, вот он я? Чтобы ему еще хуже стало? А эти слухи, будто он выжил, подшейте их в папочку со слухами про Элвиса.

Поговаривали еще: кто-то подменил тела после аварии, а своего мака отправил в Канаду. Я на такую трепотню тоже много бы не поставил. Народ здесь такой, что и думать бы не стал о Канаде. Да и о прощении тоже.

Мы? Мы тоже одолжили у штата тот приборчик, кеворкяновский. Я слыхал, еще семей двадцать поступило так же. Мы его просто усадили, и Мэй нажала на поршень. Это как ручку унитаза дернуть. Мы с Мэй — она уже отошла в мир иной, благослови Господь душу ее, — так вот, мы с ней думали о Расчете, а не о мести.

Тот тип, тринадцатый номер, как-то сказал мне, что думает, будто у него и есть настоящий Маккой, но это ему так хотелось думать, скажу я вам. Сомневаюсь я, что можно было отличить настоящего от прочих. А коли даже и можно было, то кто бы этого захотел?

Нет, их вы об этом уже спросить не сможете, потому что они погибли при пожаре, вся семья. Всего за день до церемонии, которую они запланировали — что-то медленное и с электричеством. Случилась утечка газа или нечто вроде того. Они все погибли, а мака разнесло взрывом. Пожар и взрыв. Вы на какую страховую компанию работаете?

Это было… карта у вас есть? о-о-о, какая хорошая… вот здесь. На углу Оук и Инкриз, всего в полумиле от места первоначального взрыва. Какая ирония, верно? А этого дома там уже больше нет.

Видите новый универмаг? Его как раз и построили на месте того дома. Там жила семья, в которой кто-то погиб во время «оклахомского взрыва». И они получили одного из маков в компенсацию и во исполнение Права потерпевшего, но, к сожалению, трагедия настигла их вновь еще до того, как они совершили Расчет. Забавно, как иногда шутят на небесах, верно?

Нет, никто из семьи не уцелел. Был один бездомный тип, вечно ошивался возле их дома, но полиция его прогоняла. Борода у него была в точности как у вас. Может, был когда-то другом семьи или чокнутым троюродным родственником, кто его знает? Не повезло тому семейству, сплошные трагедии. Где этот бродяга сейчас? Во дворе за универмагом, он там в мусорном контейнере живет.

Вон там. Желтый ящик видите? Его никогда не опорожняют. Не знаю, почему городские власти не вывезли его со двора, но он тут уже почти пять лет стоит.

Я бы на вашем месте к нему не подходил. С ним шутки плохи. Он хоть и тихий, ни к кому не пристает, но сами знаете…

Дело ваше. Если постучите, то он высунется. Решит, что вы ему поесть принести или еще что. Мальчишки иногда над ним так издеваются. Но близко не стойте — там воняет.

— Папа?

Олег Овчинников

Боль

— Ну, что с тобой?

— Болит.

— Здесь? — он, как всегда, безошибочно указал место. — Да.

— Разве это «болит»? — голос его звучал недовольно, хотя я чувствовала, что он очень рад нашей встрече. Поэтому просто промолчала.

— Ладно, паникерша… Давай руку. Я с готовностью протянула ему ладонь.

…Я познакомилась с ним, еще когда сидела на горшке. В буквальном смысле, пока воспитательница Татьяна Николаевна бегала к заведующей вызывать «скорую». Горшок придвинули вплотную к стене, чтобы я не упала, даже если станет совсем плохо. Остальным детям в группе наказали следить за мной и помогать, если что, только им это было малоинтересно. Лишь один мальчик подошел ко мне, самый высокий в группе — я еще не знала его имени, потому что перевелась всего два дня назад. На лице у него были непропорционально большие очки, а поскольку я в то время еще не знала слова «непропорционально», они казались мне просто огромными.

Он подошел, сел передо мной на пол и спросил очень серьезно:

— Тебе плохо?

Я не могла отвечать и двигать головой, просто изо всех сил зажмурила глаза.

— Ладно, — сказал он. — Давай руку.

Совсем как сейчас, только тогда он постоянно путал буквы «Л» и «Р».

— Радно. Давай луку.

Он просидел, держа мою руку, и глядя на меня огромными из-за очков глазами, до приезда «скорой помощи», хотя Татьяна Николаевна несколько раз пыталась отогнать его, не без основания полагая, что «это может быть заразно». И «скорая» увезла уже не меня, а этого мальчика, с диагнозом «острое пищевое отравление». Но уже на другой день мальчик в очках снова был в группе.

— А как же отравление? — спросила я его.

— Спроси у паука, — ответил он.

— Какого паука?! — В детстве я умела как никогда широко открывать глаза.

— Того, что в больнице.

Я представила себе, как паук сидит на горшке, и мне стало смешно. Так я познакомилась с Валерой, хотя он предпочитал называть себя «Варелой». Меня, кстати, он звал «Эрвилой». У него была масса достоинств: и рост, благодаря которому играть с ним в прятки было одно удовольствие, и очки, каких не было больше ни у кого в группе, и то, как он переставлял буквы в словах. Моего трехлетнего жизненного опыта было недостаточно, чтобы понять: отношения, начавшиеся на горшке, в некотором роде изначально обречены. В них, как сказал однажды мой братишка, откладывая в сторону журнал с комиксами, «слишком много прозы».

— Все? — спросил Валера, отпуская мою руку.

— Да, спасибо. Все совершенно прошло.

— Ты разбаловалась: второй раз беспокоишь меня из-за пустяков. Так ты совсем разучишься терпеть боль. А иногда организму полезно самостоятельно справляться со своими проблемами.

— Да? А я из-за этого даже заснуть сегодня не смогла. Знаешь, как испугалась?

— Знаю. Я же говорю, паникерша.

Я внимательно прислушалась к ощущениям тела. Нет, не осталось ничего, что вызывало бы дискомфорт: ни боли, ни тревоги, ни беспокойства — только тепло, только уют и приятная расслабленность.