Эпоха викингов в Северной Европе, стр. 48

Е.А.Мельникова выделяет Holmgar?r в качестве древнейшего известного скандинавам названия на территории Древней Руси и вычленяет его раннюю форму Gar?ar, первоначально обозначавшую собственно Новгород (или поселения IX — начала X в. на месте будущего города), а позднее осмысленное как название страны: «Гарды» (книжное XIII–XIV вв. «Гардарики» [141, с. 202–205; 189, с. 143–158]).

Для образования названий других древнерусских центров, кроме Новгорода и Киева, модель «X-gar?r» не применялась; но связь с нею в скандинавской традиции проявилась, видимо, в обозначении «главных городов» Руси — hofu? gar?ar в исландском сочинении XIV в. Хаука Эрлендссона [138, с. 148]. Кроме Ладоги, Новгорода и Киева скандинавам были известны Полоцк (Palteskja) и Смоленск (Smaleskia) на Двинско-Днепровском пути, Ростов (Rostofa), Суздаль (Surdalar) и Муром (Moramar) в Волго-Окском междуречье и какие-то другие центры. Как и эти названия городов, непосредственно из восточноевропейской традиции были заимствованы важнейшие гидронимы, обозначавшие основные магистрали системы речных путей: Нева (Nyia), Западная Двина (Duna), Северная Двина (Vina), Волхов (или Волга? — Olkoga), Днепр (Nepr, форма, близкая былинному Нъпръ, Нъпра). Степень осведомленности скандинавов о городах и реках Восточной Европы довольно высока: «Материалы местной традиции о Руси и смежных с ней землях более обширны, чем почерпнутые из западноевропейской хорографии сведения о Западной и Южной Европе» [138, с. 156]. Свидетельством непосредственного и длительного знакомства норманнов с магистралями и центрами «древнерусской зоны» является упоминание в рунических надписях некоторых местных названий и микротопонимов, относящихся к различным участкам Днепровского пути: Vitaholmr (Витичев?) и Ustaholmr (Устье?) в Среднем Поднепровье, днепровские пороги Aiforr, Rofsteinn, Ulfshali, сопоставимые с данными Константина Багрянородного [140, с. 198–209].

Третья зона, «понтийско-византийская», связана со второй, «древнерусской», именно этой цепочкой точечных названий по Днепру, замыкающейся на Миклагард-Константинополь. Остальные названия этой зоны — неопределенно собирательные. За ними стоят крупные этнополитические образования: Ромейская империя — «Греки, Греция» (Grikland, Grikkjar), Италия — «Страна Лангобардов» (Langbardaland), не вполне ясная «Земля Влахов» (? Blokumenn ср. слав, «влахи»), мусульманский мир (Serkland). По семантической неопределенности сюда примыкает этноним Biarmar — «бьярмы», сопредельный, местами даже совпадающий, с периферией Древней Руси: бьярмы названы русскими данниками, в «Саге об Эймунде» они составляют войско Бурислава, Бориса Ростовского [138, с. 152; 189, с. 95–96]. В целом, однако, «Бьярмы» — за пределами политической карты Древней Руси, а их простирающаяся до северного океана страна составляет, по существу, продолжение той же зоны «географической неопределенности», где размещаются «Греки», «Влахи», «Сарацины». Эта зона словно гигантским кольцом охватывает «Гарды», Русь.

В «древнерусской» зоне норманны хорошо знали важнейшие географические и политические ориентиры. В то же время структура этого географического пространства — качественно иная, нежели ближайшей к скандинавам и давно знакомой «прибалтийской» зоны, заполненной разнообразными, не связанными между собой этническими группировками балтов и финнов. Показательно, что для древнерусской территории скандинавская традиция не знает ни одного этнонима (хотя ряд прибалтийских племенных названий совпадает с данными «Повести временных лет»). «Гарды», воспринимались не как конгломерат племён, а как монолитное политическое образование, подчиненное власти одного князя, конунга (в восприятии варягов, правда, более связанного с Хольмгардом-Новгородом, чем с Киевом). Перечень важнейших русских центров в скандинавской литературе, в общем, соответствующий летописным характеристикам основных древнерусских «стольных градов» демонстрирует длительную и подробную осведомленность норманнов о политической ситуации на Руси. В то же время показательны и расхождения между той пространственно-политической структурой, которая выступает в скандинавских памятниках, и этногеографией Восточной Европы, какой она представлена в древнерусской письменной традиции.

2. Этногеография Восточной Европы по «Повести временных лет»

Этнонимия ПВЛ уже использовалась как основа для реконструкции процесса восточнославянского этногенеза [229]; источник, однако, остается неисчерпаемым: «Каждое слово Пов. вр. л. представляет проблему, требующую всестороннего рассмотрения» [129, с. 5]. В частности, вводная, недатированная часть текста «Повести временных лет», где дана широкая панорама расселения восточноевропейских народов и событий их ранней истории (от библейского потопа до середины IX в.) содержит богатый материал, позволяющий восстановить определенную этногеографическую систему представлений, выработанную древнерусской книжной традицией в конце X — начале XII в. и последовательно подчиненную взаимосвязанным ценностным категориям [116, с. 103–112].

Вводная часть ПВЛ завершается первым датированным событием, которое по летописи отнесено к 852 г. (правильнее — 842 г., первому году царствования Михаила III Исавра): «Въ лето 6360, индикта 15 день наченшю Михаилу царствовати, начася прозывати Руская земля» [ПВЛ 852 г. — 204, с. 131]. Дата, если принять указанную поправку, оказывается чрезвычайно близкой к известию 838–839 года в знаменитом сообщении Вертинских анналов о посольстве «русов» к византийскому императору Феофилу II, предшественнику Михаила: именно к Феофилу в Константинополь явились некие люди, «которые говорили, что их, то есть их народ, зовут Рос (Rhos — ср. ПВЛ: „нача ся прозывати Руская земля“. — Г. Л.) и которых, как они говорили, царь их, по имени Хакан (Chacanus), отправил к нему ради дружбы» [Памятники, с. 23]. Два известия, хотя и расходящиеся в важных деталях (точное время посольства, правящий кесарь), в не зависимых друг от друга и русском, и западноевропейском источниках фиксируют важнейшее политическое событие: провозглашение, на рубеже 830-х — 840-х годов, нового государства — «Руская земля», принятие главой этого государства титула «хакан», уравнивавшего его в правах и претензиях с главой соседнего Хазарского каганата (именно Феофил помогал хазарам в строительстве Саркела на Дону, крепости, которая могла быть направлена не только против мадьяр, кочевавших в припонтийских степях, но и против нового, враждебного Хазарии государственного образования в Среднем Поднепровье [16, с. 296–300]). Новое государство, судя по его политическим акциям, стремилось заручиться если не поддержкой, то хотя бы нейтралитетом Византии.

Известие Вертинских анналов — первое свидетельство существования сложившихся славяно-скандинавских отношений: послы «хакана росов» от Феофила прибыли к императору франков; и здесь, в результате тщательного расследования, выяснилось, что эти «росы» были свеями, норманнами: «…император узнал, что они принадлежат к народности шведской» (eos gentis esse Sueonum), что заставило Людовика Благочестивого считать их «скорее, разведчиками… чем искателями дружбы» [Памятники, с. 24]. Напомним, что «варяго-русы» впервые появились в поле зрения франкского императора в начале второго этапа экспансии викингов, накануне самых опустошительных набегов норманнов на страны Западной Европы. 838 год дает нам надежный верхний хронологический рубеж, terminus ante quern, для определения времени формирования географических представлений скандинавов о второй, «древнерусской», зоне Восточной Европы. Если учесть, что на периферии этой зоны, в Ладоге, норманны появились еще около 750 г., то времени оказывается достаточно для взаимного знакомства варяжских воинов-купцов и славянской знати. Как полагает ведущий советский историк древнерусской дипломатии А.Н.Сахаров, в 830-х годах использование киевским князем для ответственного дипломатического поручения варяжских пришельцев было вполне естественным [192, с. 79–81]. Сам факт участия норманнов в качестве послов русского «хакана» (этот титул в обиходе киевских князей удерживался до XII в. [130, с. 195; 16, с. 366; 155, с. 151]) в первых внешнеполитических акциях Древнерусского государства — свидетельство их определенной заинтересованности, а следовательно, и осведомленности в ситуации, сложившейся в Восточной Европе в первой половине IX в. Тем важнее установить соотношение между этнополитической структурой восточноевропейских земель, представленной в скандинавских памятниках, и соответствующей системой представлений в «Повести временных лет».