Война в зазеркалье, стр. 47

Глава 17

Дождь перестал. Приближалась ночь, дул ветер. Они сидели за деревянным столом и ждали. Лейзер был в своей спальне. Джонсон приготовил чай и стал возиться с передатчиком. Никто не разговаривал. Все перестали притворяться. Даже .Леклерк, знаток модных школьных словечек и выражений, больше не утруждал себя, изображая уверенность. Казалось, он просто был недоволен тем, что его заставили слишком долго ждать запоздалой свадьбы нелюбимого друга. Им было страшно, они подремывали, как будто сидели в подводной лодке. Сверху мягко раскачивалась лампа. Джонсона то и дело посылали к дверям поглядеть на луну, и каждый раз он объявлял, что ее все нет.

– Метеосводка – хорошая, – заметил Леклерк и отправился на чердак посмотреть, как Джонсон проверяет передатчик.

Оставшись наедине с Холдейном, Эйвери торопливо сказал:

– Он говорит, что в Министерстве возражают против пистолета. Лейзеру нельзя брать пистолет.

– Какого черта он советовался в Министерстве? – воскликнул Холдейн вне себя от ярости. Потом тихо добавил:

– Скажите вы. Это ваше дело.

– Леклерку?

– Идиот! Лейзеру.

Они немного поели, затем Эйвери с Холдейном пошли к Лейзеру в спальню.

– Мы должны вас одеть, – сказали они.

Они велели ему полностью раздеться и забрали его дорогую теплую одежду: серую куртку и брюки того же цвета, кремовую шелковую рубашку, черные ботинки с тупыми носами, темно-синие нейлоновые носки. Взявшись за клетчатый галстук, он нащупал золотую булавку с лошадиной головой, осторожно отстегнул ее протянул Холдейну.

– А что делать с этим?

Холдейн приготовил конверты для ценных вещей. В один из них он положил булавку, конверт заклеил, надписал и бросил на кровать.

– Голову вы вымыли?

– Да.

– Восточногерманское мыло нам достать не удалось. Наверно, вам придется самому позаботиться об этом уже там. Как я понимаю, мыло у них дефицит.

– Хорошо.

Он сидел на своей койке голый, только что в часах, сгорбившись, обнимая сильными руками лишенные растительности ноги; его белая кожа покрылась пупырышками от холода. Холдейн открыл чемодан, вынул связку одежды и полдюжины пар ботинок.

По мере того как Лейзер надевал на себя эту одежду дешевые мешковатые штаны грубого сукна, широкие внизу и подобранные у пояса, серую поношенную куртку в нелепых складках, аляповатые коричневые ботинки, – ему казалось, что он для Холдейна и Эйвери превращается во что-то жалкое, возвращается в какое-то прежнее состояние, о котором они могли только строить догадки. Поскольку лосьон он смыл, теперь в его непослушных каштановых волосах проглядывала седина. Он застенчиво смотрел на Эйвери, словно только что открыл ему какую-то тайну; он был похож на крестьянина среди помещиков.

– Как я выгляжу?

– Замечательно, – сказал Эйвери. – Замечательно, Фред.

– А галстук не нужен?

– Галстук все испортит.

Он стал примерять ботинки, одну пару за другой, с трудом натягивая их на грубый шерстяной носок.

– Польские, – сказал Холдейн, поставив рядом с ним вторую пару. – Поляки экспортируют их в Восточную Германию. Лучше взять эти тоже – вы ведь не знаете, сколько вам придется пройти пешком.

Холдейн принес из своей спальни тяжелый саквояж с замком и отомкнул его.

Вначале он вынул потертый коричневый бумажник с прозрачным отделением из целлофана, в которое было вставлено раскрытое удостоверение личности Лейзера с подписью и печатью так, что фотография Лейзера выглядывала через целлофановое окошко, карточка была маленькая, как из уголовного дела. Рядом лежало разрешение передвигаться по стране и запрос об устройстве на работу с государственно-кооперативной верфи из Ростока. Холдейн вытряхнул все из кармашка бумажника и потом укладывал вещи по порядку обратно, называя каждый документ.

– Продовольственная карточка, водительские права… Партбилет. Сколько вы состоите в партии?

– С сорок девятого года.

Он положил фотографию женщины и три или четыре засаленных письма, некоторые в конвертах.

– Любовные письма, – пояснил он лаконично. Потом был профсоюзный билет, да ним последовала вырезка из магдебургской газеты о производственных показателях на местном машиностроительном заводе, довоенная фотография Бранденбургских ворот, затертая справка с прежнего места работы.

– Итак, с бумажником мы закончили, – сказал Холдейн. – За исключением денег. Все остальное у вас в рюкзаке. Еда и прочее.

Он вынул из саквояжа и дал Лейзеру пачку купюр. Лейзер стоял в покорной позе обыскиваемого, слегка расставив ноги и чуть-чуть отведя в стороны руки. Он брал у Холдейна все, что тот ему давал, аккуратно складывал и опять принимал ту же позу. Расписался в получении денег. Холдейн взглянул на подпись и сунул бумагу в черный портфель, который он положил отдельно на столике в углу.

Затем последовали всякие мелкие вещи, которые могли оказаться в карманах Хартбека: связка ключей на цепочке, среди них – ключик от чемодана; расческа, носовой платок цвета хаки с масляным пятном, пара унций кофезаменителя в газетной бумаге; отвертка; моток тонкой проволоки и обрезки железных шурупов со свежими зазубринами – весь никчемный мусор в кармане рабочего.

– Боюсь, что эти часы вам брать нельзя, – сказал Холдейн.

Лейзер расстегнул золотой браслет и уронил часы в раскрытую ладонь Холдейна. Ему дали стальные, восточногерманские, время на которых поставили с большой точностью – по будильнику Эйвери.

Холдейн отступил на шаг:

– Ну, вот так. Теперь посмотрите у себя в карманах. Эти мелкие вещи должны лежать там, куда бы вы их сами положили. Больше ничего отсюда не берите, понятно?

– Я порядок знаю, – сказал Лейзер и поглядел на свои золотые часы на столе. Он взял нож и прикрепил черные ножны к поясу.

– А где мой пистолет?

Холдейн надавил на металлическую застежку портфеля, и она щелкнула как дверной замок.

– Пистолет вы не берете, – сказал Эйвери.

– Пистолет – нет?

– Пистолет отменяется, Фред. Они считают – слишком опасно.

– Для кого?

– Может возникнуть опасная ситуация. Политическая. Если мы пошлем вооруженного агента в Восточную Германию. Они боятся какого-нибудь инцидента.

Он долго и пристально смотрел на Эйвери, вглядывался в его молодое лицо. Того, чего он искал, на этом лице не было. Он повернулся к Холдейну.

– Это правда?

Холдейн кивнул.

Вдруг он протянул руки, как будто просил милостыню, согнутые пальцы были сжаты в горсть – так держат последний глоток воды, плечи его дрожали в жалкой курточке, лицо было обращено книзу – в панике и мольбе.

– Джон! Но вы же не пошлете меня без пистолета! Ради Бога, разрешите мне взять пистолет!

– Извините, Фред, мы не можем.

Все еще протягивая к ним руки, он повернулся к Холдейну:

– Вы не понимаете, что вы делаете!

Леклерк услышал шум и подошел к дверям. Лицо Холдейна было сухим, как камень: от человека с таким лицом милости не дождешься. Голос Лейзера превратился в шепот:

– Что вы делаете? Ради Христа, что вы пытаетесь сделать? – крикнул он им обоим, словно вдруг все понял. – Вы ненавидите меня, вот что! Что я вам сделал? Джон, что я вам сделал? Чем я мог вас обидеть?

Голос Леклерка, когда он наконец заговорил, звучал очень ясно, словно он намеренно хотел подчеркнуть дистанцию между ними.

– В чем дело?

– Он расстроился из-за пистолета, – пояснил Холдейн.

– Очень жаль, но ничего не поделаешь. Это от нас не зависит. Вы знаете, что мы об этом думаем, Фред. Я уверен, что знаете. Но приказ есть приказ. Разве вы не помните, как бывало тогда? – Он сделал паузу, решительный человек, выполняющий свой долг, и с суровым видом прибавил:

– Я приказы не обсуждаю: мне нечего вам сказать.

Лейзер покачал головой. Руки у него повисли. Он как бы обмяк.

– Ладно. – Он глядел на Эйвери.

– Нож в некотором смысле лучше, Фред, – утешающе добавил Леклерк, – от него не бывает шума.