Шпион, выйди вон, стр. 15

– «Меры для обеспечения безопасности „крота“ – это нечто из ряда вон выходящее. Письменные доклады из Лондона в Московский Центр Карле даже после шифровки разделяли на две части и отправляли с разными курьерами, в других случаях писали симпатическими чернилами под традиционной дипломатической корреспонденцией. Ивлев рассказывал мне, что Джералд выдавал иногда больше секретного материала, чем Викторов-Поляков успевал обработать. Основное было на непроявленной пленке, часто до тридцати катушек в неделю. Если кто-то вскроет контейнер, не соблюдая необходимых мер, он тотчас засветит пленку. Другие материалы передавались „кротом“ в виде звукозаписи с глубоко законспирированных встреч на специальной пленке, которую можно воспроизводить только на особой, сложной аппаратуре. Аудиозапись стирается начисто, если засветишь пленку или попытаешься прокрутить ее на обычном магнитофоне. Эти встречи были срочными, всегда в разных местах, всегда внезапными, это все, что я знаю, кроме того, это было в то время, когда фашистская агрессия во Вьетнаме потерпела поражение, а в Англии к власти снова пришли крайние реакционеры. Также, по словам Ивлева-Лапина, Джералд занимал высокую должность в Цирке. Томас, я рассказываю это потому, что с тех пор, как я тебя полюбила, я без ума от всего английского, и прежде всего от тебя. И не желаю мириться с тем, что английский джентльмен может повести себя как предатель, хотя, конечно, видимо, он был прав, присоединившись к борьбе за рабочее дело. Еще я забочусь о безопасности тех, кто был тайно завербован Цирком. Томас, я люблю тебя, будь осторожен теперь, когда ты столько знаешь. Это может тебе повредить. Ивлев был похож на тебя, несмотря на то что они звали его Лапин…» – Tapp неуверенно запнулся. – Тут в конце есть немного такого…

– Читай, – тихо бросил Гиллем.

Чуть сдвинув стопку бумаги, Tapp снова стал монотонно читать, растягивая слова:

– «Томас, я рассказываю тебе это еще и потому, что боюсь. Сегодня утром, когда я проснулась, он сидел на кровати, уставившись на меня, как безумный. Когда я спустилась вниз выпить кофе, наши охранники Трепов и Новиков смотрели на меня животным взглядом, не обращая внимания на еду. Я уверена, они сидели здесь уже не первый час, а потом к ним подсел еще Авилов из местной резидентуры… Не поступил ли ты опрометчиво, Томас? Не рассказал ли больше, чем позволил мне думать? Теперь ты видишь, что помочь может только Аллелайн. Тебе не стоит себя обвинять, я могу догадаться, что ты им сказал. В душе я свободна. Во мне ты видел только плохое: пьянство, страх, ложь, в которых мы живем. Но глубоко внутри меня горит новый благородный свет. Я привыкла думать, что тайный мир – это какое-то отдельное место, а я навсегда обречена жить среди неполноценных. Но, Томас, теперь я знаю, что это не отдельное место. Бог указал мне, что оно здесь, прямо посреди настоящего мира, вокруг всех нас, и нам нужно только открыть дверь и выйти наружу, чтобы быть свободными. Томас, ты должен всегда стремиться к свету, который я обнаружила. Этот свет зовется любовью. И теперь я отнесу это письмо в наше тайное место и оставлю там, пока еще есть время. Боже всемилостивый, я надеюсь, что оно еще есть. Бог дал мне прибежище в Его Церкви. Помни: я и там любила тебя». – Tapp сильно побледнел, руки его, когда он принялся расстегивать рубашку, чтобы положить дневник обратно в сумочку, задрожали и стали липкими. – Тут есть еще кусок, – произнес он, – там говорится: "Томас, почему ты помнишь так мало молитв из своего детства?

Твой отец был великим и добрым человеком". Как я вам и говорил, – пояснил он, – она сошла с ума.

Лейкон повернул жалюзи, и яркий дневной свет залил комнату. Окна выходили на маленький загон, где Джекки Лейкон, толстенькая девочка с косичками и в шлеме, не без опаски каталась на своем пони.

Глава 9

Перед тем как Tapp ушел, Смайли задал ему ряд вопросов. Близорукий взгляд Джорджа был сосредоточен не на Рикки, а где-то перед ним, обрюзгшее лицо выражало трагическую подавленность.

– Где оригинал этого дневника?

– Я положил его туда же, в тайник. Судите сами, мистер Смайли: когда я нашел дневник, Ирина уже находилась в Москве двадцать четыре часа. Я думаю, ей даже не дали передохнуть, когда дело дошло до дознания. Скорее всего, показания начали выколачивать еще в самолете, потом при приземлении отдубасили, потом первый допрос, после того как ребята закончат завтракать.

Такой у них подход к не очень стойким: сначала рукоприкладство, затем вопросы, ведь так? Поэтому, скорее всего, это дело одного или двух дней, пока Центр не вышлет разбойничка пошарить вокруг церкви, о'кей? – Его тон стал снова каким-то официальным. – И еще мне не мешало бы подумать о собственном благополучии.

– Он имеет в виду, что Московский Центр не будет так сильно заинтересован в том, чтобы перерезать ему глотку, если они подумают, что он не успел прочитать дневник, – сказал Гиллем.

– Ты его переснял?

Я не ношу с собой фотокамеру. Я купил блокнот за доллар и переписал дневник. Оригинал я положил обратно. Вся работа заняла ровно четыре часа. – Он взглянул на Гиллема, затем отвел взгляд. При дневном свете глубинный внутренний страх вдруг явно обозначился у него на лице. – Когда я вернулся в отель, в моей комнате царил полный разгром; они даже обои со стен посдирали.

Управляющий сказал мне, чтоб я убирался к черту. Он и слышать ничего не хотел.

– Теперь он носит с собой пистолет, – заметилГиллем. – И вряд ли с ним расстанется.

– Вы правы, черт возьми, не расстанусь. Смайли подавленно хмыкнул, пытаясь изобразить понимание.

– Эти ваши встречи с Ириной: тайники, условные сигналы и запасные варианты… Кто предлагал конкретные детали: ты или она?

– Она.

– Какие были условные сигналы о том, что все в порядке?

– Внешний вид. Если у меня воротник расстегнут, она знала, что я хорошо посмотрел по сторонами считаю, что на горизонте все спокойно. Если он застегнут – свидание отменяется, работает запасной вариант.

– А Ирина?

– Сумочка. В левой руке, в правой руке. Я приходил первым и ждал где-нибудь, где она могла видеть меня издалека. Это предоставляло ей выбор: идти смело или смываться.

– Все это случилось больше шести месяцев назад. Что ты делал все это время?

– Отдыхал, – грубо сказал Tapp.

– Он запаниковал и прикинулся одним из местных, – продолжил за него Гиллем. – Удрал в Куала-Лумпур, затем залег на дно в одной из деревень на холмах. Так он рассказывает, во всяком случае. У него там есть дочка, которую зовут Дэнни.

– Дэнни – это моя малышка.

– Он перебивался у Дэнни и ее матери" – объяснил Гиллем, привычно не обращая внимания нато, что говорит Tapp. – У него жены разбросаныпо всему свету, но эта сейчас, кажется, самая главная.

– А почему ты приехал именно сейчас? Tapp ничего не ответил.

– Ты не хочешь провести Рождество вместе сДэнни?

– Конечно хочу.

– Так что случилось? Что-то тебя испугало?

– Пошли какие-то сплетни, – угрюмо сказалTapp.

– Сплетни какого рода?

– В Куала-Лумпур объявился какой-то француз и стал всем говорить, что я должен ему деньги. Хотел натравить на меня адвоката. А я никому ничего не должен.

Смайли повернулся к Гиллему:

– В Цирке он все еще считается перебежчиком?

– Предполагаемым.

– Что они предприняли с тех пор?

– Я этого не касаюсь. Ходили слухи, что в Лондонском Управлении какое-то время назад устраивали совещания по этому поводу, но меня они не пригласили, и я понятия не имею, что у них получилось. Я думаю, как всегда ничего дельного.

– Каким паспортом он воспользовался?

У Тарра был готов ответ, и он поспешил вмешаться:

– Я расстался с Томасом в тот же самый день, как только перебрался в Малайю. Я посчитал, что Москва не будет особо церемониться с ним, и мне лучше самому его уничтожить как можно скорее. – В Куала-Лумпур мне смастерили британский паспорт на имя некоего Пула. – Он передал паспорт Смайли. – По-моему, за такие деньги неплохо сделано.