Миколка-паровоз (сборник), стр. 9

— Стой! Ни с места! Стрелять будем!..

Миколка на бегу заметил, как шевельнулась занавеска в одном окне проплывавшего мимо вагона и чьи-то круглые от испуга глаза спрятались за нею. Чтобы не попасть в лапы жандармов, Миколка сжался в комок, сиганул на подножку вагона, рванул ручку двери и шмыгнул в коридорчик-тамбур.

«Проеду за станцию, — успокаивал он себя, — а там и спрыгну возле семафора…»

Только он принял это решение, как руки ему заломили за спину двое солдат-часовых, которых он не успел рассмотреть в полумраке тамбура. А какой-то седой-седой, весь в золоте, в медалях, в звездах да в расшитых эполетах навел дрожащей рукой на Миколку наган и, пятясь назад, взвизгнул не своим голосом:

— Руки вверх! Руки вверх!

А где же ты поднимешь эти руки вверх, когда они скручены у тебя за спиной, да так, что костям больно,

— Не двигаться! Застрелю! — не унимался старик. — Связать преступника! Обыскать! Изъять оружие!

Крепко-накрепко связали руки Миколке, ремни так и впились в тело. Повалили его на пол, давай обыскивать. Да что вы найдете у Миколки в карманах! Высыпалось из них десятка два разных пуговиц, две небольшие гайки, осколок зеленого стекла от бутылки, надгрызенный кусочек сахара да зачерствелая корка «заячьего хлеба».

Седой генерал, а может и министр, — не до того было Миколке, чтоб разбирать, кто он такой, — все еще угрожая наганом, рукой в перчатке осторожно дотронулся до пуговиц, до гаек. И тотчас отдернул руку, словно испугался, что вдруг взорвутся пуговицы и разнесут в щепки весь царский поезд.

— Что это такое? — сурово спросил он Миколку.

— Пуговицы… До которой вы дотронулись, так это от штанов деда Астапа, а вот эти…

— Молчать! — завопил седой генерал, да так, что у Миколки дух в груди сперло. — А это еще что такое? — И ткнул пальцем в корку «заячьего хлеба».

Со страху едва слышно шевелит губами Миколка, ни жив ни мертв под грозным дулом нагана:

— «Заячий хлеб»…

— Обнюхать! — приказал солдатам седой.

Те давай по очереди принюхиваться, потом положили корку на место, вытянулись в струнку, щелкнули каблуками и гаркнули, как по команде:

— Хлеб, ваше сиятельство!

Седой недоверчиво покосился на хлеб, дотронулся до корки пальцем и, сморщив нос, распорядился:

— Сложите все назад в карман преступника. А его самого доставить ко мне на допрос…

И вот стоит Миколка перед генералом, а может, и перед самим министром, и с горькой тоской думает про деда: «Эх, дедуся, и когда меня отпустят к тебе! Скорей бы уж вернуться к мамке с батей…»

А поезд знай себе вперед движется. Только слышно, как постукивают колеса: «Тик-так-так, тик-так-так…» Окно занавеской задернуто, ничего не увидишь. По обе стороны Миколки застыли солдаты, за локти его придерживают. Генерал сурово спрашивает:

— Итак, зачем же ты забрался в вагон?

— Повидать хотелось, — не раздумывая, выпалил Миколка.

К нему мало-помалу возвращалась храбрость. Чего ему тут бояться-то! Он, небось, раков у деда в бороде ловить не боялся среди ночи! Да и не так уж страшен этот седой генерал. Скажи ты — ну никак не сообразит, что перед ним обыкновенные пуговицы от дедовых штанов и корка «заячьего хлеба». А разобраться, так ведь он, пожалуй, сам побаивается Миколки, иначе не стал бы наганом угрожать.

— Кого же ты повидать хотел?

— Царя! Кого же еще? С царем хотелось познакомиться.

— Ах ты арестант! — побагровел седой от злости и от злости же принялся бороду теребить. — Ладно, я тебе покажу царя, да так покажу, что ты вовек не забудешь про это знакомство…

На соседней станции поезд замедлил ход и остановился. Пока паровоз набирал воду и топливо, в генеральское купе прибежали жандармы и забрали с собой Миколку. Долго его расспрашивали, кто он да откуда и чей сын. Долго звонили на Миколкину станцию, а напоследок сказали:

— Так, значит, царя хочешь повидать?

— Не нужен мне теперь ваш царь, мне бы к дедушке поскорей, к маме.

— Нет! Отчего ж тебе царя не повидать? Приказано познакомить тебя как следует…

И познакомили, и показали Миколке такого царя, что и по сей день не очень-то любит он вспоминать об этом. И наревелся вдоволь, и накричался до хрипоты. Так исполосовали мальчишку, места живого не оставили. А один жандарм все пряжкой от ремня норовил…

Чуть живого отправили Миколку на родную его станцию попутным товарняком. Поручили главному кондуктору передать тамошнему жандарму. И вот уже «свой» жандарм принялся вразумлять Миколку затрещинами:

— Это тебе за покушение на священную особу царя-императора! Это тебе за пуговицы от штанов деда Астапа, коими ты нанес оскорбление их сиятельству, великому князю… А это — за то, что я теперь получу нагоняй из-за тебя!..

Ох, как хотелось Миколке съездить по зубам жандарму: он уж и гайки нащупал в кармане, но сил недоставало поднять руку.

Еле живой добрался он до своей хатки на колесах, к деду Астапу, к матери, к бате. Переполох поднялся. Раздели Миколку, стали теплой водой примочки делать. Дед осмотрел рубцы и побелел.

— Гляньте-ка! По всей спине будто орлы царские припечатаны! Не иначе, казенной пряжкой кто-то старался…

И на следующий день, вооружившись суковатой палкой, отправился дед на станцию, прямо к «своему» жандарму. Отлупил его как Сидорову козу! Ножны от шашки в щепки изломал, наган отнял и закинул в мусорный ящик. И хотя вся станция и все депо громко одобряли деда за такую его баталию-сражение, все-таки арестовали старика и посадили в тюрьму. Правда, через месяц выпустили по причине дряхлости на волю, но со службы в депо прогнали как «опасного преступника».

Дед сперва хорохорился, заверял всех, что его выпустили из тюрьмы потому, дескать, что он герой и у него две медали за турецкую войну. Миколкин отец положил конец дедовой похвальбе, хмуро бросив:

— Да кончай ты, батька, свои турецкие басни. Герой! Не нам с тобой покамест ходить в героях, а медали эти, погляди, с теми же орлами, что на спине у Миколки были… Подари ты их ему, пусть забавляется. Нечего под старость лет побрякушки таскать.

Смолчал тогда дед, не ответил на эти слова ничего. Но, видно, согласился с сыном.

И главная причина такой сговорчивости была, конечно, в тех орлах. Не мог забыть дед исполосованной казенными пряжками Миколкиной спины.

Вот так и познакомился Миколка с царем.

ТЯЖЕЛАЯ ПОРА

Со стороны посмотреть, так жизнь у Миколки вроде бы совсем веселая и беззаботная. То раков он ловит, то с дедом охотой промышляет, то лакомится «заячьим хлебом», то, наконец, с «его императорским величеством» знакомство сводит, лично самому Николаю Второму, самодержцу российскому, руку пожать собирается.

Но это лишь кажется так.

Не очень-то и много веселого бывает в Миколкиной жизни. Всю зиму мерз он в холодном и тесном вагоне, мечтая о теплых днях. Вдобавок к холодам донимал и голод, особенно когда началась война.

А тут еще новая беда обрушилась на Миколкину семью. Однажды в полночь ворвались в вагон жандармы, разбудили всех. Искали что-то. Даже деда подняли с пола и перетрясли мешок с соломой, что служил старику периной.

Дед спросонья был зол й мрачен, с жандармами пререкался.

— И что вы ищете там, где ничего не клали?

Один из жандармов, тот, которого некогда отлупил дед на станции, толкнул его в грудь:

— Отойди в сторону, старый пес!

Дед стерпеть такого унижения не мог, засуетился возле своего сундучка, приговаривая под нос:

— Я тебе покажу, кто из нас старый пес! Я старый царский воин! У меня царские награды есть… Да я на турков…

— Оставь ты свои побрякушки, — прервал деда Миколкин отец. — Знаю, медали хочешь им показать. Наплевать им на твои солдатские медали! У них у самих вон мундиры бляхами увешаны. Одна только разница, что ты своей кровью медали заслужил, а они их нашей кровью добывают… Присматривай за внуком, дед, пусть растет человеком…