Миколка-паровоз (сборник), стр. 45

— Ай да Топтыгин! Уморил… Красноармейцы подзадоривали Мишку,

а тот старался вовсю, видя, как беззаботно хохочут, за бока хватаются, шутками перебрасываются люди, которые угощали его сахаром. И все поздравляли третий батальон с удачей.

— Такого артиста себе отыскали! Уморил Мишка…

Одним словом, весь полк полюбил Мишку за веселый нрав, за ловкость и сообразительность в немудреных делах его медвежьих. Только Жук поглядывал на Мишку с подозрением, все время готов был вцепиться исподтишка в Мишкино ухо, злобно ворчал при его приближении. И красноармейцы старались их примирить как-нибудь, сделать друзьями. А Бородатый, тот вообще остерегался подходить к Мишке, издали смотрел да голосил этаким жалобным голоском:

— Бе-э-э-э…

Видно, опасался за свою бороду, которую чтил выше всего на свете и которой гордился перед всеми. Ведь бороды-то не было ни у Жука, ни у Мишки.

— Чего, Бородатый, орешь? — посмеивались красноармейцы. — Рога у тебя есть, копытики есть, а боишься… Эх ты!.. Подходи ближе, не робей, вступай в компанию. Ну, иди, чудо-юдо, махорки дадим.

Но Бородатый все робел, даже великий соблазн получить добрую горсть махорки не мог взять верха над этой робостью. Что ни говори, а бороду надо беречь. Возьмет этот

Мишка да и вырвет ее начисто — как же тогда жить Бородатому, лишенному своей красы. Козел — да вдруг без бороды! Виданное ли дело?

Впрочем, может быть, голосил Бородатый и с досады. Надо же — стали на него куда меньше внимания обращать. Занялись этим поганцем.

И много прошло времени, пока примирили Жука и Бородатого с Мишкой, пока стали они приятелями и даже друзьями.

Так попал Мишка на военную службу.

Привал кончился, и двинулся полк дальше. Мишке сделали крепкий ошейник, привязали к телеге веревкой. Сперва Мишка противился такому насилию, упирался, не хотел идти за телегой. Его все же волоком волокло за нею. Пришлось встать на все четыре и топать вперевалку.

Ну, а кому охота на привязи тащиться?! Особенно если привык ходить, куда душа пожелает, куда только вздумается. Понурым стал Мишка, заскучал. Заметили это. Пересадили Мишку на телегу. Ну, это совсем иной разговор! Никаких забот и трудов, сиди себе да вокруг поглядывай — на людей, на лошадей, на деревья, что высятся вдоль дороги. Разве мало вокруг любопытного! Встречаешь и такое, чего никогда не видывал, живя в Глухой берлоге. Без всякой опаски можешь следить за Жуком и Бородатым, табачником этим трусливым: борода и та у него вся махоркой провоняла.

— Не жизнь, а малина! — хотелось сказать Мишке.

Освоился Мишка на телеге, насмотрелся вокруг, обнюхал мешки и узлы, что лежали рядом с ним. Потом облюбовал местечко поудобнее, подмял под себя побольше соломы.

— Ну что ж: ехать так ехать!

Подумал так, да и задремал.

Так нежданно-негаданно выступил Мишка в поход. Ехал на телеге. Поскрипывали колеса. Отфыркивались лошади. Ехал день, ехал ночь. Спал, дремал. Видел сны свои лесные, медвежьи. И мерещилась ему небывалая ягода-малина, огромная-преогромная, едва обеими лапами обхватишь, в рот бы ее запихать и упиться малиновым соком… Только никак лапой не дотянешься, не достанешь. Так, кажется, и схватил бы, носом запах чуешь, по носу вот-вот Ягодина стукнет — нет! Подпрыгивает ягода-малина кверху, в поднебесье, к серебряному месяцу, к ясным звездам. А Мишка — за нею, за малиной, за ягодой. Подпрыгнул и проснулся.

Была ночь. Громче скрипели колеса, телега, вздрагивая, мерно катилась по дороге все дальше и дальше. Дорога, будто в тумане, плыла в лунном свете. Тревожно всхрапывали лошади, стригли ушами, ночью особенно чувствуя присутствие Мишки.

Неподалеку от телеги трусил молчаливый Жук, за ним вышагивал Веселая Борода. А над дорогой, над притихшими людьми, над телегами обозными распростерлось глубокое темно-синее небо, это лесное озеро. По озеру плыл рогатый серебряный месяц, и переливались яркие и крупные звезды. Было прохладно.

Осмотрелся Мишка, вздохнул, нос в теплые лапы спрятал и опять задремал.

СТРАННЫЙ БОЛЬНОЙ, САХАР И МАХОРКА БОРОДАТОГО

День за днем — привык Мишка к своему военному положению. Правда, положение это не было слишком уж трудным, потому что приучали его постепенно, да и наука специальная для него не отличалась хитростью. Прежде всего нужно было дисциплинировать, Мишку, к порядку приобщить, чтобы знал он свое место и немудреные обязанности полкового увеселителя. С обязанностями своими справлялся Мишка довольно прилежно и охотно. Потому и любили его в полку и уважали с каждым днем все больше.

Водились за Мишкой и кое-какие грешки — все из-за его медвежьей жадности до сладкого. Однажды ехал он на каптерской телеге, где обычно везли батальонную провизию. Мишка возьми да и пронюхай — мешок с сахаром тут. Украдкой, чтобы никто не заметил, разорвал Мишка мешок и принялся лакомиться. И днем и ночью сидит себе, сахар таскает из мешка, уплетает за обе щеки, похрустывает, облизывается. Искоса на Бородатого поглядывает. А тот не отстает от телеги, ведь и ему частенько перепадало кое-что: кусок хлеба, каши ложка или еще что-нибудь. Грызет Мишка сахар, посапывает и ни о какой другой еде не думает. Ничего другого в рот не берет. Молочком иной раз побалуется да водичкой жажду утолит.

Заволновались красноармейцы, приуныли, побежали за доктором-ветеринаром.

— Беда, товарищ доктор!

— Что случилось? Какая такая беда?

— Мишка заболел в третьем батальоне. В рот ничего не берет. Полнейшее отсутствие аппетита. Пище — ноль внимания…

— Хм… Что же это может быть? Пошли в обоз, к телеге каптера из третьего

батальона. Мишка важно развалился, спину греет на солнце, лениво моргает блаженными глазками, смотрит на суету.

«Фокусов, поди, захотели!»

Нехотя поднялся и перекувырнулся через голову, потом встал на передние лапы и задрал высоко кверху задние, ловко балансируя ими в воздухе. Глядите, мол, фокусы. Не жалко…

— Мишка, не надо!

— Еще хуже заболеешь…

— Ложись, Мишка, ты же ослаб… — наперебой принялись уговаривать артиста красноармейцы.

— Тебе отдыхать надобно, Миша. Вот и доктор к тебе пришел. Он у нас отличный доктор, вылечит…

Насилу Мишку уговорили прекратить фокусы.

— Странно, странно, — приговаривал доктор, осматривая больного. — Хм… Болеет, а эвон какие выкрутасы выделывает! Так есть отказывается, говорите?

— Ни в зуб… Кроме воды, ничего в рот не берет! Похудел, видите, отощал совсем…

— Хм… Похудел, говорите? Ничего себе похудел, если хребет так и лоснится на солнце, точно маслом его намазали. Хм! Ну, ладно, поглядим…

Нацепил доктор очки на нос, трубку достал.

— Прошу пациента повернуться вот так! — приветливо заговорил он с больным.

Стал прослушивать. Красноармейцы сгрудились, следят за доктором, ждут. А Мишка, пожалуйста — бок подставляет, спину, задирает лапы и все поцеловать норовит доктора за его заботу и внимание. Казалось Мишке, что с ним забавляются, шутят, развлекают. Вот и выполнял послушно все распоряжения. Уж очень нравилось ему, когда у него за ухом чешут, а доктор, видимо, и хотел сейчас это сделать. Наконец Мишке удалось изловчиться и попасть языком в докторский нос. Поблагодарил, значит.

— Хм… Странно, странно, — приговаривал доктор, вытирая нос платочком. — Сердце нормальное. Работает, как мотор. Никаких шумов, перебоев… Так-таки не ест, говорите?

— Ни крошки… Третьи сутки подряд голодает.

— Хм… Редкий случай… Любопытный случай в моей практике… Опять-таки и температура у него нормальная… Вид бодрый… Беру на себя смелость утверждать, что больной в полной исправности.

— Не может быть, доктор!.. Как же так, в исправности?..

— Вы всегда говорите: хм, в исправности… Микстуры жалеете, что ли? — не на шутку заволновались красноармейцы, недовольные результатами медицинского осмотра.

— Что вы, что вы! Не в микстуре здесь дело… — принялся возражать доктор. — По всей вероятности, ваш больной страдает по каким-то особым причинам… Возможно, сказывается перемена в образе жизни, перемена профессии, тяготы походного быта…