Хмельницкий., стр. 62

Но Богдана успокаивало то, что он еще до встречи с гетманом сам решил уйти от Потоцких. Если бы не это намерение, он определенно отказался бы и от подаренного гетманом коня.

Тревога охватила Хмельницкого после этой неожиданно откровенной беседы с гетманом и проявленного им расположения к нему. «Напористый гетман!..» — вспомнил он слова своего друга Стася Хмелевского. Однако неуверенность в себе и предчувствие опасности заставили насторожиться. Кто победит?..

27

Осеннее утро. Словно запоздавшая радость, оно сначала охладит заморозками или густой росой. Зато с каким удовольствием наслаждаешься теплом проснувшегося и выглянувшего из-за горизонта солнышка.

Богдан ощутил эту утреннюю прохладу. Однако не заморозок, а собственные думы охладили его: не поступает ли он слишком необдуманно, неожиданно порывая с Потоцкими, давшими ему работу и приют? Как воспримут хозяева его уход без всякого предупреждения? Но просить у них разрешения он не станет.

Как ни таились Потоцкие, тревожные слухи с Украины доходили и до Богдана. Королевское правительство не только не выплатило казакам содержания, но и не выразило простой человеческой благодарности, соболезнования семьям погибших воинов в этой тяжелой войне. Это возрождало у казаков дух наливайковщины. Конецпольский, сглаживая противоречия между королем иезуитов и казаками, которых хочет во что бы то ни стало подчинить Польше, вынашивает какую-то всеевропейскую идею смертельного для турок реванша. А кто же у них на «щите» власти и справедливости? Король со шляхтой или Конецпольский с войском? Но хуже всего — если они вместе!

Не станет Богдан унижаться и говорить хозяевам, что оставляет их по совету польного гетмана. Он собрался еще вечером, и теперь даже не заглянет в комнату, в которой поселили его Потоцкие. Достаточно будет того, что попрощается с дворовым маршалком.

Восход солнца застал его во дворе за подготовкой к отъезду. Двое молодых конюхов помогали пристроить к седлу дорожные сумки. Ведь дорога дальняя и трудная…

Над Днестром поднимались облачка тумана, освещенные лучами восходящего солнца. Вот скоро пригреет солнышко и легкий ветерок с Днестра поднимет вверх паутину, висящую на росистых ветвях деревьев, и понесет ее вдаль. Так и желания-мечты Богдана, запутанные как паутина, поднимут его и понесут по течению естественных устремлений и призваний рода…

От этих мыслей Богдана отвлек несколько приглушенный утренним шумом голос дворцового маршалка. Он понимал озабоченность конюшего.

Маршалок поздоровался с Богданом. Потом поинтересовался, куда ни свет ни заря собрался конюший. Богдан почему-то решил, что маршалку все хорошо известно. Ведь он неоднократно говорил с ним о своем отъезде. Так почему его ответ так удивил маршалка?

— Как это — в Киев, если егомость пан польный гетман, кажется, советовал пану конюшему поехать в Краков? — спросил маршалок.

Богдан удивленно пожал плечами, отойдя от снаряженного в дорогу коня, подаренного ему гетманом, и вопросительно посмотрел на маршалка:

— В Краков? Зачем мне ехать в Краков? Ведь родом я с Украины, с Приднепровья!

— Пану гетману виднее. По-видимому, и он знает, откуда пан конюший родом.

— Только это и передал мне пан польный гетман? Или, может, сказал еще, и к кому следует обратиться в Кракове, если так таинственно перехожу к нему на службу?

Маршалок почувствовал раздражение и злую иронию в словах конюшего, к которому он с первых дней службы относился с большим уважением.

— Не понимаю, что в моих словах было оскорбительного? Пан Богдан может охать, куда ему заблагорассудится. Это его дело и меня не касается. В такое время не мудрено и к Люциферу в ад попасть… Да сохранит вас матка боска!

Маршалок резко повернулся и ушел. Словно сраженный этими словами, Богдан в тот же миг опомнился. Зря обидел человека.

Торопясь, привязал коня и побежал догонять маршалка. А тот быстро шел, то закладывая руку за борт кунтуша, то раздраженно опуская ее, и Богдан понял, что старик нервничает.

— Przepraszam bardzo, pana Wojceha! [39] Я был занят своими делами и невнимателен к вам. Прошу простить меня великодушно. Моя ирония адресована лишь Конецпольскому…

— А, ничего… — махнул рукой маршалок, но все же остановился, посмотрел на взволнованного юношу.

— Клянусь, пан Войцех. Разумеется, я еду в Киев, где попытаюсь разыскать хоть друзей, раз потерял родителей. Вы должны понять меня… Я хочу осесть на родной земле, поехать в Чигирин. Там мой родной дом… похозяйничать надо в усадьбе отца. Ничего другого у меня и в мыслях не было, хотите верьте, хотите нет! А сообщение пана Войцеха о Кракове… по воле гетмана, конечно, меня возмутило. Пан Конецпольский совсем иначе хотел бы распоряжаться моей судьбой. Именно поэтому меня не прельщает никакая служба в Кракове.

Слушая трогательное признание конюшего, маршалок все реже поглядывал на дом Потоцких, куда он так спешил, оскорбленный. Окинул Богдана долгим взглядом и, выслушав его извинения, улыбнулся, решительно подошел к нему и пожал протянутую руку. Мир!

Хозяева беседовали с ним еще до встречи пана Богдана с польным гетманом в беседке: маршалок предусмотрительно огляделся вокруг, призывая этим и своего собеседника быть осторожнее. Польный гетман не уверен, что именно на службе конюшим пан найдет свое место среди знатных поляков. Да и жених паненки Елизаветы, по-видимому, невзлюбил пана Богдана. Поэтому польный гетман и считает, что пану следует перейти на сугубо королевскую военную службу, возможно в тех же казацких полках, в которых сейчас просеивают, словно через сито, неугодных шляхте людей… Не удалось же покойному чигиринскому старосте Даниловичу это сделать в приднепровской Украине…

— Покойному Даниловичу? — искренне удивился Богдан.

— Да, уважаемый пан, примерно с неделю тому назад мы получили эту печальную весть. Разве пан конюший не заметил траура в доме? Нет ни званых обедов, ни танцев. Староство теперь без хозяина. А покойный приходился шурином польному гетману по первой жене. Король сейчас щедро одаряет пана Конецпольского — очевидно, староство перейдет ему. Значит, и во всем старостве произойдут большие перемены. Неужели пан конюший не слыхал о смерти своего уважаемого старосты? Его жена, любимая дочь пана Жолкевского, и ее сын Станислав, по-видимому, уговорят пана гетмана помочь им навести порядки в старостве. А управляющий польного гетмана сейчас находится в Кракове. Вот поэтому я и думаю, что вам следовало бы прежде поехать в Краков, чтобы воспользоваться расположением пана Конецпольского.

— Да, да. Это и в самом деле проще всего… Сердечно благодарен вам, пан Войцех, за это сообщение… Но все же…

Богдан вдруг умолк на полуслове, посмотрел на оседланного коня. Все чужое, панское. Подарок хитрого иезуита!..

— Мне уже пора, пан Войцех. Нашему брату все равно где служить, покуда наша жизнь зависит от пана старосты. Надеюсь, что у нас с вами и в будущем сохранятся хорошие отношения! — Еще раз протянул руку, теперь уже на прощание. — И все-таки я еду не в Краков, а… на Днепр, уважаемый пан Войцех! Прошу так и доложить Потоцкому.

И вернулся к оседланному рыжему коню, который нетерпеливо бил передними ногами.

Маршалок дружелюбно снял с привязи поводья и подал их Богдану. Отошел немного в сторону, чтобы полюбоваться, как садится казак в седло. При нем простая австрийская сабля. К седлу привязаны сумки с пожитками. В осанке всадника ничего не осталось от замкнутого в себе, всегда озабоченного службой недавнего конюшего.

Прижал шпоры к бокам, и конь рванулся точно ужаленный, Казак отправлялся в путь.

Часть четвертая

«Взбаламучены стоячие воды»

1

Чигирин этой мирной осенью был очень многолюдным. Такое не часто бывало, разве что в военные годы.