Хмельницкий., стр. 36

— Да, преподобный отец. Кирилло-мефодиевского учения…

— Поторопитесь, отец Даниель… Давно уже стемнело, полночь близка, могут нагрянуть.

Потом священник какое-то мгновение задумчиво присматривался к гостю при свете единственной свечи. Он колебался. Еще раз посмотрел на Богдана, который вместе со сторожем входил в боковую дверь алтаря.

— Сын ваш, брат Парчевич, попал в беду, не стану скрывать. С каким-то турком в янычарской форме, очевидно уклонявшимся от военной службы, он направлялся не то в Афины, где обучался, не то в Рим. Их схватили у нас заносчивые турецкие спаги [27] и передали янычарам. Вашего сына должны были отправить на галеры.

— Боже праведный, ведь мы болгары. Сын еще молод для военной службы. Эх, болгары, болгары… По родной земле не можем свободно ходить.

— Молитесь, отец, за сына своего. Наша церковь взяла его под свою защиту, как бурсака Атенской семинарии. Теперь ожидаем из Софии решения беглер-бека о его дальнейшей судьбе. Верю, если не так, то как-то иначе, но мы спасем его! Правда, если бы не беглец-магометанин, с которым его арестовали, было бы легче. Боже праведный, ваш сын зубами держится за этого янычара. Вместе и в караван-сарае сидят, на двоих и еду посылаем. Да и наш диакон, отец Никон, молодой и старательный. Думаю, спасем… А тот мусульманин, кажется, преступник, скрывающийся от турецкого правосудия. Хорошо, что вы пришли именно сейчас. Нам легче будет действовать, — возможно, придется еще обращаться к судейскому кади.

В церковь неожиданно вскочили шестеро вооруженных турецких полицейских. Батюшка Атанасий чуть вздрогнул. Но этого никто не заметил, все были встревожены внезапным налетом турок. Следом за ними вошел и сторож Даниель.

— Кто к вам вечером пришел в церковь и где они? — спросил старший полицейский, обводя глазами присутствующих.

— Это… мы вот с этим богомольцем, — бойко ответил младший сторож, указывая на Парчевича.

— Богомолец? Откуда прибыл? И почему это сторожа на ночь приводят в храм богомольцев, когда нет никакого богослужения? Кто он?

— Я сейчас объясню, — вмешался священник Атанасий. — Этого христианина прислал ко мне, к настоятелю церкви, игумен приварненской прибрежной обители Алладжа. У них скоро престольный праздник. Мы должны отправить к ним на праздник своего отца диакона…

«Церковь взяла под свою защиту моего сына, яко бурсака Атенской семинарии… — мысленно повторял Парчевич. — Получается, что беглер-бек должен рассмотреть не только дело моего сына, но и янычара. Да и почему, право, именно янычар провожал болгарского мальчика в Атенскую семинарию? Известно ли святым отцам, что этот янычар прибился из-за моря? Не он, а мой сын, спасая, был его проводником…»

— Христианин от Алладжи, из-под Варны? Подайте свечу!

Служители православных церквей в Пловдиве уже привыкли к таким обыскам. Но и в этот раз, обшарив все уголки в церкви, турки никого не нашли. Батюшка запротестовал, когда мусульмане стали подниматься в алтарь, — турки знали, что протест был законен. На отличном турецком языке батюшка-грек доказывал, что ни один мулла, даже муэдзин, не разрешил бы зайти ему или его сторожу в мусульманскую мечеть.

Но что только не приходится сносить народу, который находится под турецким игом, да еще в военное время! Священные дары выбрасывают, плащаницей, как передником, вытирают свои руки, обагренные кровью христиан.

На этот раз, будто охладев после безрезультатного обыска, турки только прошлись по алтарю, заглянув во все его уголки. А эти уголки были настолько открыты и доступны, что спрятать там кого-нибудь было невозможно. Обратили внимание на дверь, выходящую во двор. Но она была заперта снаружи.

— Ключ! — гаркнул старший из них.

Священник повернулся к сторожам, с трудом сдерживая волнение. В голове его теснились мысли, он искал объяснений и оправданий. Ведь только в этой прихожей сторож мог спрятать беглеца.

Отец Даниель неторопливо забряцал ключами. При свете свечи выбрал из связки ключ от малой двери алтаря и подал турку.

— Сам открой… — схватил турок Даниеля и подтолкнул его к наружной двери.

В маленькой прихожей, в этом входе в церковь для священников, тоже никого не было… Сторож Даниель послушно отпирал скрипящие ржавые запоры, отодвигал засов, открывая дверь тесной и пустой прихожей. С таким же скрипом открылся еще один железный висячий замок. Дверь вела в алтарь…

А на дворе уже наступила глубокая темная ночь. Будто свалившись с карниза, с шумом пролетела сова, удаляясь к отвесным скалам, находившимся вблизи церкви. Турки о чем-то поговорили между собой, немного постояли, но в церковь больше не возвратились.

Но исчез и беглец Богдан…

20

Отцу Даниелю уже перевалило за шестьдесят. А в этом возрасте мудрость, основанная на жизненном опыте, помогает человеку сохранить силы и здоровье. После побега из Тырнова он более тридцати лет охраняет церковь архистратига Михаила. Во время восстания против турок был правой рукой у Джорджича, борясь за свободу своей родины. Но турки разгромили это восстание. Пришлось бежать от кровавой расправы победителей. Пристроился сторожем в церковь. Здесь и угасли его надежды на освобождение родины от турецкого порабощения.

Ему велели спасти беглеца от турецкой неволи, в которой находятся и болгары. А где спрячешь его? Только в алтаре… Но разве церковный сторож не знает, прослужив половину своей жизни в церкви, что при обыске турецких полицейских не может остановить даже такая святыня, как алтарь. Особенно, когда они ищут людей. Будь то беглец-невольник или человек, уклоняющийся от военной службы.

Через эти двери он вывел беглеца во двор, заперев снаружи дверь большим замком.

— Вон там, в скалистой пещере, пересидишь, братец. Сиди до тех пор, покуда я сам не приду за тобой. Может быть, возьму тебя к себе домой, посмотрю, как сложатся дела. Там отдохнешь, а потом подумаем, что предпринять дальше. Знаю я, как бежать от турок. Кому как пофортунит. Иной и жизнью своей поплатится. А сейчас идет война, всюду войска, дозоры. Сколько глаз следят за каждой живой душой.

Из пещеры вылетела испуганная сова. Тяжело пролетела над скалами, едва не задев их крылом, и уселась на карнизе церкви. Но ее и оттуда согнали неожиданно нагрянувшие аскеры.

«Хорошая примета, — подумал Богдан. — В пещеру, видимо, не заглядывают люди, коль в ней прижилась птица, питаясь здесь мышами».

И все же сидел как на иголках, напрягая слух. Молчала ночь, словно прислушиваясь к людской суете. Когда же галопом прискакала к церкви конная полиция, Богдан совсем ушел из пещеры, спрятавшись в темной глубокой расщелине меж скал. Отсюда, как казалось ему, удобнее бежать при необходимости. А куда убежишь, когда тебе угрожает опасность? Стоишь здесь, прижимаясь к скалам, больно врезающимся в ребра. И не знаешь, свободен ли ты так по-родственному прижиматься к холодным скалам, на далекой болгарской земле или призрачная твоя воля лишь на миг притаилась, чтобы избежать кровавых когтей врага.

Куда убежишь от конной погони, если бы и покинул эти спасительные скалы? Лучше головой о них, чем снова попасть в руки к туркам! Точно вымерли настоящие люди. Остались только вот эти хищные, жадные на ясырь голомозые.

Ждать было бесконечно тяжело, с трудом приходилось сдерживать себя, чтобы не убежать куда глаза глядят. Аскеры наконец с шумом вышли из церкви, и через минуту их поглотила узкая темная пасть улицы, словно они свалились в пропасть.

Богдан напряженно следил за этими ужасными тенями, нырнувшими в утробу мрака. Окончились ли ночные тревоги одинокого в этих краях беглеца, мечтавшего о воле? Озирался вокруг. Вот-вот сорвется и сам в эту темную пасть. Но подсознательно все же кого-то ждал. Не в безлюдную же пустыню забросила его злая судьба.

И вот ночь будто расступилась, пропустив к нему пожилого церковного служителя. Следом за ним и еще двоих — священника и Парчевича. Отец Атанасий заговорил шепотом, с греческим акцентом: