Хмельницкий., стр. 27

То ли они убедились, что пошли по ложному следу, то ли решили применить какую-то свою тактику, чтобы перехитрить монаха. С тревогой в сердце тот вернулся в храм, где по-прежнему продолжалось богослужение.

9

А Варшава, король, шляхта тоже лихорадочно готовились к войне.

Страна жила в напряжении, словно натянутая до предела струна. Тревожные и с каждым днем все более грозные вести с Днестра приходили в королевский дворец. Война с Турцией наконец должна была избавить Польскую Корону от позорной зависимости, от бесконечных прихотей султана. К этому стремились не только правители Вены, но и всей Европы.

Об этом мечтали не только правители великой Польши во главе с королем, но и весь народ! Да и султан разошелся не на шутку. Запретил кому бы то ни было выступать против воины. Казнил всех, кто осмеливался это делать…

После долгих колебаний и суетливых сборов король Сигизмунд Ваза наконец сам выехал из Варшавы, чтобы во Львове или южнее его возглавить всеобщее народное ополчение.

Наконец-то сам король возглавит ополчение!..

— Сам Иисус Христос и папа римский благословили Речь Посполитую, чтобы под моим королевским началом она сбила спесь и высокомерие с зазнавшегося султана! — точно молитву произнес король, садясь в пышную, хотя и тяжеловатую для военных походов карету с золотыми гербами.

Пять пар подобранных под цвет золотистой кареты лошадей стремительно ринулись в путь, везя короля на поля кровавых битв, где, напрягая последние силы, жолнеры и казаки сражались с турецкой ордой.

Торжественный отъезд короля на политые кровью и усеянные трупами поля сражений у Днестра больше напоминал траурную церемонию, чем триумфальное шествие всемогущего монарха.

Народ воспрянул духом, восприняв пышный выезд короля на войну как символ безопасности страны. Правда, продвижение короля к месту сражения было таким же медленным, как и подготовка к отъезду. Словно и не на войну он ехал. Часто останавливался по пути, чтобы подписать все новые и новые послания старостам края. Рескриптами и приказами он поторапливал шляхту с ее войсками, чтобы они поскорее объединились в могучую армаду посполитого ополчения под его монаршим началом.

Бесконечные переодевания короля, как того требовал придворный этикет, то в походное, то в официально-гражданское одеяние отнимали немало времени. Они тормозили продвижение королевского военного кортежа.

Но Сигизмунд III был уверен, что он всегда будет королем, что бы ни произошло под Хотином или в другом месте. Пускай кричит Криштоф Радзивилл об опасности, которая угрожает Польше со стороны шведского короля Густава-Адольфа. Сигизмунд Ваза больше верил в свою звезду, благословленную иезуитами и папой римским, чем каким бы то ни было тревожным депешам и сообщениям гонцов, скакавших к нему со всех концов государства.

Во время остановок в пути король наряжался, как для торжественных дворцовых приемов. Непременно садился в кресло, надевал на голову монаршую бобровую шапку. Кружевной белоснежный воротник, плотно облегавший шею и веером спадавший на плечи, делал Сигизмунда скорее похожим на венецианского дожа, чем на «первого шляхтича Короны» с великопольскими традициями и нарядами. Адамасская шелковая мантия, черные парижские чулки и лаковые туфли с золотыми пряжками и драгоценными камнями, как на перстнях, были необходимыми атрибутами королевского убранства.

Во время этих остановок и приемов, точно шумный рой пчел, монарха окружали многочисленные посланники, кардиналы ордена, адъютанты с высокими военными званиями. Они стремились не к канцлеру Льву Санеге, а к находившемуся в походе королю!

С каждым днем увеличивалось число дипломатов, иезуитов и курьеров, сопровождавших короля в его походе. Сигизмунда встречали воеводы, старосты и сопровождали дальше командиры все новых и новых отрядов поспольства, призванного в армию.

По строжайшему повелению короля на приемах в пути предпочтение отдавалось гонцам, прибывшим с поля битвы под Хотином. Они принимались королем вне всякой очереди. Ведь где-то под Хотином в обыкновенном полевом шатре лежит в лихорадке его сын-наследник Владислав. Именно как наследник престола он требовал заботы короля, надеялся на нее. Владислав, как сын от первой из двух жен короля — сестер-австриячек, не был избалован отцовской любовью. Но все же он — наследник, предопределенный судьбой!..

10

Дипломаты, иезуиты, воеводы тянулись за королем тяжелым хвостом, надоедая ему своими требованиями, советами. Особенно иезуиты! Они готовы были даже воздух, которым дышит король, заменить крестом и Евангелием.

— Адъютанта ко мне! — велел Сигизмунд перед очередным приемом.

Красивый мазур-полковник тотчас явился, бряцнув блестящими шпорами.

— Кто сегодня прибыл на прием и… какие самые неотложные дела? — сдержанно поинтересовался король.

— Очевидно, его милость подканцлер пан Липский… — начал адъютант.

Но король перебил его:

— Пан Липский, как и сам канцлер, без предупреждения может lada chwila [18] заходить ко мне, полковник. А кто есть из гонцов?

«Lada chwila» король произнес особенно подчеркнуто. Адъютант воспринял это как признак раздражения короля или иронического отношения к польскому государственному языку. Так уж повелось у королей польской шляхты: король Стефан Баторий, венгр по происхождению, даже с женой разговаривал с помощью переводчика. Да и то — на латинском языке. Его крылатое выражение — Non decet regem psittacum esse [19], — стало любимым афоризмом и высокомерного Сигизмунда Вазы…

— Ваше величество, снова прибыли гонцы от королевича Владислава и от старосты Любомирского.

— Не староста, а польный гетман, который героически заменил покойного Яна Кароля Ходкевича. Какое-то проклятие лежит на королевских польных гетманах. Вот уже второй пал смертью храбрых на кровавом поле битвы в Молдавии. Кто еще?

Гонцов, которых надо было принять в первую очередь, собиралось по нескольку на каждый прием. И так изо дня в день…

И вот после недельного беспокойного похода из Варшавы до Львова к Сигизмунду прибыл гонец гусарского оршака, которому Заруцкий лично передал донесение о казни казацкого атамана Бородавки.

— Гонец из Киевского воеводства? Да, любопытно, любопытно! По-видимому, пан Томаш Замойский хочет испросить у меня совета, куда направить соединение вооруженных посполитых, собранных из пяти украинских воеводств?

— Гонцы пана киевского воеводы тоже со вчерашнего дня ждут приема вашего королевского величества. А о соединении посполитых, как изволили сказать ваша милость, не стоит беспокоиться. Но здесь прибыл гусар, — смутившись, доложил полковник-адъютант.

Король открыл глаза, чуть приподнял голову и снова опустил ее, сидя «на тропе». При этом он еще раз взглянул на белоснежный кружевной воротник — признак королевского могущества.

— О чем докладывают гусары? — на немецком языке спросил король.

— Известный вашему королевскому величеству слуга ротмистр Заруцкий предательски убит джурой полковника Сагайдачного банитованным Вовгуром.

— Убит Заруцкий? — Дорожное Евангелие тут же выскользнуло из рук короля. — Тот самый Заруцкий, которому…

— Именно он, ваше величество…

— Поймали, наказали преступника?

Адъютант многозначительно развел руками. Только спустя некоторое время тихо добавил:

— Точно вихрь налетел этот изменник, как рассказывает курьер. На глазах у сотни гусар его величества… ускакал в лес. Известно, что это был один из любимых джур пана Сагайдачного, а родом…

Король, словно его кто-то толкнул в спину, поднял голову:

— На кой леший мне нужна родословная этого опришка, убийцы! Позвать гусара ко мне. Сам желаю услышать позорное донесение, коль убийца доверенного королевского слуги ускользает из рук целого отряда беспомощных воинов.