Хмельницкий., стр. 93

А ночью к региментару прибыл вызванный из передовых дозоров, находящихся в степи, боевой сотник Станислав Мрозовицкий. Полковник созвал и всех других сотников разбросанного по округе, разбухшего от добровольцев регимента для реорганизации его. Хмелевский получил категорический наказ польного гетмана — воздержаться от боевых действий против турок!

Такой приказ удивил, а многих, и не только сотников, но и рядовых жолнеров, просто возмутил. Особенно решительную, позицию занял Мрозовицкий.

— Прошу пана региментара исключить мою сотню из регимента, дабы не пришлось воинам опускать поднятый меч, когда нужно наступать. Вельможный гетман не ведает, что тут творится. Орда уже не наступает, а бежит в страхе. Именно теперь и настало время проучить басурман, освободив от их арканов христианские души.

— Пану гетману известно все, пан Мрозовицкий, абсолютно все. Но он заботится не о мести разбитому, отступающему врагу, а о мире в пограничных староствах Речи Посполитой. Ведь мы уже вырвались далеко за их пределы, — уговаривал Хмелевский горячего сотника, а у самого сердце разрывалось на части. Он понимал, что именно беспощадный разгром Орды и принесет мир Речи Посполитой. — В каком положении находится сотня, что делается в степи?

— Казаки атамана Яцка соединились с донцами, — наверное, займут наши позиции, но прекращение боевых действий нашего полка улучшит положение отступающих. Еще позавчера у нас была страшная баталия. Крымчаки и турки…

— И турки, говорите? — удивился региментар. — Согласно реляции, как говорит пан гетман, их там не должно быть.

— Пан гетман ничего не знает! Именно турки, прошу пана, и сожгли перед началом боя большую степную слободу поселенцев-осадников. Вырезали всех поголовно — около тысячи человек. Не пощадили ни детей, ни стариков. Женщин, девушек, даже детей публично позорили в храме божьем, а потом со всей жестокостью убивали. Ясырь, который угоняли с севера, вместе с трупами слобожан сожгли в той же церкви. Совсем обезумев перед боем, они привязывали детей к лошадям и разрывали их на части, бросали в огонь… Может ли моя подольская сотня, свидетель страшных зверств басурман, уважаемый пан Хмелевский, подчиниться приказу гетмана и не отомстить прижатому со всех сторон врагу?

— Пан сотник уверен, что это были турки? — допрашивал Хмелевский, с трудом сдерживая злость.

Сотник почувствовал, что региментар колеблется.

— У нас есть доказательства, пан Стефан, военное знамя стамбульского регимента султанской конницы, есть оружие, одежда…

— Пленные?

— Только трупы! Но и по ним видно: на головах у них не татарские малахаи, а фески; одеты по последнему образцу турецкой конницы — короткие европейские венгерки с вышивкой.

4

Поддавшись военному пылу или под влиянием продолжительного разговора с сотниками, региментар принял окончательное решение. Кто и впрямь будет знать, что творится в этих необъятных степях? А он не может сдержать благородный порыв войск, не может не проучить врага.

Утром полковник отправил вместе с Богданом сотника Мрозовицкого с двумя жолнерами. Гонцы ехали в Сечь, чтобы передать кошевому согласие региментара поддержать казаков в их наступлении на Крым.

Если бы не сотник, который не раз бывал в Сечи, молодому, неопытному юноше трудно было бы теперь напасть на следы Максима Кривоноса, терявшиеся на южном Левобережье Днепра. Богдан при каждой встрече расспрашивал о Селиме и поручил Назрулле зорко следить за каждым человеком, чтобы не упустить этого шпиона. Разгром турок и татар вдохновлял казаков, они настойчиво преследовали отступающего врага, это воодушевляло и Богдана…

Встречные казаки рассказывали, что Кривонос вел большие бои с Ордой, отбил у нее много пленных — ясыря и вместе с другими атаманами двинулся на Перекоп.

— Да он, ваш Максим, молодой казаче, сейчас, наверное, сидит на коше сечевом, — напоследок добавил один казак. — Сам Петро Сагайдачный прибыл на кош, созывает старшин!

Что же Богдану оставалось? Он согласился ехать с сотником на Сечь, еще там поискать Кривоноса.

Ночью подъехали к Днепру, к переправе на остров. Сотника из регимента Хмелевского узнали пожилые казаки, вместе с которыми он испробовал военного счастья в Молдавии. Его охотно взяли на паром, так же как немолодого Хмельницкого. Обоих казаков и турка Назруллу Богдан поручил Силантию. С ним же остались и жолнеры Мрозовицкого.

Теперь, когда его нога ступила на прославленный в народных легендах и думах остров, Богдан целиком положился на опыт сотника. Здесь было многолюдно. Но ночью, среди густых столетних деревьев, люди казались сказочно маленькими, как муравьи в кустах. И в темноте они были похожи друг на друга, точно одной матери дети.

Богдан почувствовал, что с ним происходит что-то непонятное. Что именно — трудно объяснить, но он совсем растерялся, как только оказался среди этих толстых тополей и ив, среди этих сказочных людей. Ведь это и есть — Сечь! Не один раз он бродил в лесу, бывал среди людей. А ощущал ли он тогда такое чувство растерянности и подавленности, как сейчас?

Все вокруг него было овеяно ночной тайной. Среди толпы казаков, где то и дело вспыхивали трубки, освещая суровые усатые лица запорожцев, он увидел есаула, с которым встречался в Терехтемирове у гетмана. И, обрадовавшись, бросился к нему, точно к родному.

— Неужели и пан спудей на Сечь прибился? — удивленно спросил есаул, чтобы убедиться, не обознался ли в темноте.

— Да, пан есаул, это я. Но вместе со мной прибыл к кошевому и пан сотник из регимента Стефана Хмелевского, — обрадованно заторопился Богдан, отвлекаясь от своих тревожных мыслей и впечатлений.

«На Сечь прибился», — повторил он про себя. Наверное, простым величием этих слов и объясняются все эти дива и страхи, встревожившие его, неопытного юношу, здесь, в сердце громкой славы и будущего всей страны!..

Есаул приветливо пожал руку Богдану и, не выпуская ее, повел его и сотника сквозь толпу казаков, меж огромных деревьев, вершины которых сливались в вышине с темным, непроглядным мраком ночи.

Есаул говорил что-то о кошевом, о курене, но увлеченному вихрем впечатлений юноше трудно было все это осмыслить. Какое-то подобие жилища и в самом деле возникло у них на пути. «Курень, как на большой бахче?» Это действительно был курень неимоверных размеров и необычайной формы, покрытый густой шапкой ветвей. Богдан понимал, что здесь ему все кажется сказочным. Ведь любой казак на острове, даже этот знакомый есаул, выглядит неестественно маленьким среди гигантов тополей.

«Наверное, я ему кажусь и вовсе малышом, которого он ведет за руку, как мальчишку…» Даже неприятно стало от такой мысли. Он вежливо освободил свою руку, переложил в нее нагайку, чтобы левой поддерживать саблю. И почувствовал себя как-то увереннее.

Курень освещался факелом, подвешенным в казане, что висел на подпругах. Кроваво-багровое пламя озаряло лица, одежду и оружие казаков, камыш, бревна. Падало на серебряный крест, висевший на шее седого священника, и казалось, будто по нему стекала густая кровь.

Есаул вежливо попросил сотника и Богдана подождать немного, а сам бросился в толпу людей, заполнявших курень. Богдану даже завидно стало: простой есаул терехтемировского Круга старшин смело нырнул в подвижную шумную массу, утонув в море разноцветной одежды, кривых сабель, оселедцев на блестящих бритых головах.

Он вспомнил годы своей бурсацкой жизни, иезуитскую коллегию, студентов, порой болтающихся толпой по городу, во время праздников. Но там Богдан чувствовал себя как рыба в воде. Даже в таком хаотическом шуме он мог безошибочно улавливать отдельные латинские фразы, остроты, бурсацкие шутки, пародии, эпитафии по адресу живых наставников и учителей. Даже сейчас он ясно представляет себе отдельные лица… злющий шляхтич Чарнецкий, улыбающийся мудрый философ Мокрский, а вот и вдохновляющий образ каменотеса Бронека… Здесь же все слилось в общую пеструю массу, в сплошной, неясный шум.